Брюсов Валерий Яковлевич

1873 - 1924

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Валерий Яковлевич Брюсов

Максимов Д.Е.

Поэтическое творчество Валерия Брюсова

4

Метод героизации, «очищения» действительности осуществлялся Брюсовым прежде всего в обрисовке основного образа его поэзии — образа «автора», лирического героя и объективированных лирических персонажей. Брюсов говорит об этом герое как о поэте — носителе высокой миссии или бесстрашном борце, непреклонном воителе. Твердая воля и доблесть составляют главную черту этого героя:

Но где-то, в глубине последней,

Будь мрамором и медью будь.

(«Будь мрамором» )

Воителем или избранником является герой таких стихотворений Брюсова, как «Старый викинг» (1900), «Александр Великий» (1899), «Эней» (1908), и многих других. И в создании всех этих образов, выражающих мощь, волю, бесстрашие, трагизм, Брюсов обнаруживает большую художественную силу и уменье, до которых его молодой поэзии было еще очень далеко.

Мне кто-то предлагает бой

В ночном безлюдье, под шатром.

И я, лицом к лицу с судьбой.. .

...Яс богом воевал в ночи.

(«И снова ты, и снова ты. . .»)

В этих торжественных, насыщенных сдержанной энергией и страстью строках слышится уже не Фет, не Гейне, и не французские парнасцы и символисты, а подлинный, неповторимый голос самого Брюсова.

В приведенном выше отрывке Брюсов говорит о своем лирическом «я». В других стихотворениях, как уже было сказано, он создает объективные образы героев, заимствуя их из истории и мифологии.

Героические образы и весь героизирующий метод Брюсова не следует оценивать односторонне.

Брюсов ненавидел пошлость, прозаическую «серединность», мещанскую косность буржуазного общества и своей героикой пытался от него оттолкнуться. Он прославлял подлинных героев: великих патриотов и борцов за родину («Гарибальди», «Завет Святослава»), героев науки и искусства («Халдейский пастух», «Дедал и Икар»,

[34]

«Орфей и Аргонавты»), ученого, берущегося за оружие для защиты отечества («Служителю муз»), безвестных, но доблестных тружеников— строителей .пирамид («Египетский раб»). Прогрессивный характер этих образов не подлежит сомнению.

Но в своем осуждении явлений буржуазного мира Брюсов не был последователен, не шел до конца. Завет гуманистической литературы «оставь герою сердце» (Пушкин), принятый молодым Горьким (легенда о Данко), .не мог в такой же мере сделаться заветом Брюсова. Брюсов созрел до чисто гуманистической культурной и творческой разносторонности, он позволял себе выпады против «неправого и некрасивого» строя буржуазной жизни. Но гуманизм Брюсова оказался неполным: Брюсову во многом не хватало той конкретной любви к людям (Ленин применительно к Чернышевскому говорил о «тоскующей любви»), без которой искусство теряет свою народность, свою человечность, свою способность к утверждению подлинного положительного содержания жизни и органическому отрицанию всего того, что мешает людям жить по-человечески.

Брюсова привлекали «сильные» герои, отмеченные не только высокими человечески ценными качествами. В ряде своих стихотворений он окружил поэтическим ореолом образы гордых и одиноких, неистовых и холодных героев-индивидуалистов. Они оторваны от людей (Данте в трактовке раннего Брюсова), иногда глубоко презирают народ (Моисей в трактовке Брюсова, Сулла), пренебрегают своим воинским долгом ради личной страсти (Марк Антоний), толпа служит для них лишь подножием («Г. Г. Бахману»); по своему произволу они могут свободно распоряжаться человечеством, превращаются порою в завоевателей, поработителей народов (Александр Македонский, Наполеон) или просто в тиранов (Сулла).

Эти образы, подымаясь над прозой буржуазного общества эстетически — яркостью и силой, — не противостояли ему всей полнотой своего духовного содержания. Наоборот, некоторые из них могли способствовать тому, чтобы возвысить, эстетизировать, то есть в конечном счете «оправдать» антинародные, агрессивные его тенденции. Они создавали героический ореол вокруг тех проявлений империалистического мира, которые по своей сущности являются полной противоположностью высокому гуманистическому героизму, мрачной пародией на него.

Стремление к эстетизации можно обнаружить в разработке основных тем поэзии Брюсова. О.н подымает их до «нормы», до некоего эстетического «предела» и украшает, когда это нужно, привычными ему поэтическими узорами.

При этом идейные противоречия Брюсова остаются в его

[35]

творчестве непреодоленными и дают себя знать в каждой из его тем.

Каковы же ведущие темы лирики Брюсова в начале 900-х годов?

Все они связаны с образом «автора», с лирическим «я» поэта, с его переживаниями и раздумьями. Этот образ раскрывается в поэтических самовысказываниях Брюсова, а отчасти, как уже говорилось, и в «объективных» его стихотворениях—исторических и мифологических. Но поэзия Брюсова зрелого периода отнюдь не замыкается .в самонаблюдении и в самосозерцании. Она — наперекор символистским канонам конца века — настойчиво стремится к внешнему миру, к лирическому отражению объективной действительности.

Одной из основных тем Брюсова на рубеже нового столетия и в последующие годы становится тема города. В изображении города Брюсов во многом исходил из тех разнородных традиций, — объединяя их, — которые были связаны в России с именами Достоевского и Некрасова, а на Западе — с Верленом, Бодлером и Верхарном. Брюсов прежде всего — поэт-урбанист, первый русский лирик XX века, отразивший в поэзии жизнь города новейшего капиталистического типа. Эту тему в лирическом творчестве Брюсова можно назвать его художественным открытием. Она была для него едва ли не самой естественной, лирически пережитой и органической. Наметившаяся в ранних сборниках Брюсова, эта тема к концу 90-х годов чрезвычайно усилилась и стала непременной принадлежностью его творчества. Образы городских зданий, бульваров и скверов, «электрические луны» фонарей, рестораны с хрусталем и винами, «огни ночных реклам» и «бессонные» огни фабрик, конки и мчащиеся омнибусы, недвижные решетки конторских окон на спящей улице, «зимние дымы», 'вырывающиеся из труб, таинственные тени женщин и «(безвестных друзей» — прохожих, скользящих в вечерней полумгле, — все эти урбанистические образы безудержным потоком врываются в зрелую поэзию Брюсова.

Поэзия Брюсова наполняется ритмами большого (города, его «певучими шумами», переменчивой и зыбкой атмосферой его многообразной жизни.

Верный себе, Брюсов находит в городской действительности красоту и силу. Он любуется городом: мощными проявлениями его жизненности, «буйством» его толп, «священным сумраком» его улиц, дерзостью воплощенного в нем человеческого гения («Жадно тобой наслаждаюсь...», «Конь блед», «Городу» и др.). Брюсов не только отбирает в реально существующем то, что соответствует его поэти-

[36]

ческому идеалу. Он усиливает, дополняет существующее воображаемым, создает утопию будущего — города дворцов «из стали и стекла», небоскребов и «центромашин», города могущественного, грандиозного и пугающего, до которого еще не доросла современная Брюсову цивилизация. Именно такой образ грядущего города, как признавался сам Брюсов, 1 нарисован в одном из наиболее известных его стихотворений «Конь |блед». Стремительный поток уличного движения, буря переполняющей город жизни подавляет в этом стихотворении грозный апокалиптический призрак надвигающейся гибели — «коня бледного».

Вначале Брюсов развивает тему города субъективно-лирически, стремясь лишь к тому, чтобы наметить общий «музыкальный» фон городского пейзажа, импрессионистически передать его эмоциональную атмосферу. Город обертывается тогда своим ускользающим, призрачным, таинственным лицом. И Брюсов, в пределах городской темы, получает способность интимно приближаться к вещам и явлениям городской жизни, улавливать их неповторимый лирический «запах», различать их оттенки и полутона (цикл «В стенах» из сб. «Tertia Vigilia»). Когда он говорит, например, что наступление ночи «переменило жизнь в огнях», он выходит за пределы нормативного метода и создает чувственный в своей основе, созерцательный образ. С большой точностью и чуткостью изображает Брюсов также полусонный, предутренний город в стихотворении «Оклики демонов» (1902):

Проволок нити нежней и нежней

На небе, светящемся нежно...

Но и городской интерьер, домашний мир, таящийся за городскими стенами, -мир комнат, шкафов, книг, фонарных отблесков на полу, опущенных занавесок, не остается чуждым поэзии Брюсова. Иногда это лирический мир творческого уединения:

Сю мной любимые книги,

Мне поет любимый размер.

(«Когда опускается штора. 1899)

Иногда это эстетизированная, но лишенная жизни и немного жуткая домашность (см. стихотворение «Прощальный взгляд», 1903):

_____

1. См.: Корней Чуковский. Из воспоминаний. М., 1959, стр. 444.

[37]

Я встретил взгляд без выраженья

Остановившихся часов.

Чаще это мир косного быта — мир расплодившихся в комнатах мышей, которые пищат и безжалостно возятся по углам («Мыши», 1899), мир пустого времени, .незаметно и бесплодно отлетающих дней и годов («Терем», 1903), мир властных, но пребывающих во сне и неподвижности демонов пыли («Демоны пыли», 1899), страшноватый и гротескный мир незрячих чудовищ — людских болезней и ужасов, наполняющих старое жилье, как бы завещанных обитателям дома его прежними жильцами («Чудовища», 1903).

Городская тема .в стихах Брюсова имеет и более широкие аспекты. Поэт создает ряд стихотворных раздумий о судьбе города, дает его обобщенный образ («Мир», «Париж», «Слава толпе»). Особенно интересна в этом отношении поэма Брюсова «Замкнутые» (1900— 1901), в которой трагедия омертвевшего в своем бездушии буржуазного города освещается резким сатирическим светом.

Еще более примечателен тот факт, что в поэзии Брюсова — в отличие от традиций индивидуалистической лирики — возникают образы простых людей. Это уже не призрачные тени прохожих, а образы вполне оформленные и социальные. Это—каменщик всенародно известного одноименного стихотворения Брюсова. Это — фабричный рабочий, сборщики на церковный колокол, девушка-прачка, грустящая о своем милом, который трудится за станком, и другая девушка, прячущая свою беду под личиной развязности и задора. Эти образы (кроме каменщика) даны в стихотворениях-песнях, воспроизводящих жанр мещанского «жестокого романса» и ритмы частушки. Введение этих жанров в литературу — смелое начинание Брюсова, продолженное многими поэтами того времени.

Но, разумеется, не только городские тесни Брюсова, но и все его урбанистические стихи *в целом оставили в истории русской поэзии XX века глубокий след. Отмеченная выше художественная зависимость многих русских поэтов от Брюсова имеет отношение главным образом к его урбанистическому творчеству. Можно указать, например, на то сильное и положительное воздействие, которое поэзия Брюсова оказала на Блока, облегчив ему преодоление уединенной созерцательности его первой книги (см. многие стихотворения Блока второго тома). Можно сослаться также на лирику Андрея Белого (особенно в сб. «Пепел») и Городецкого (некоторые стихотворения из сборников «Ярь» и «Перун»), бесспорно приобщившихся к опыту брюсовского урбанизма, или на поэта-сатириконца П. По-

[38]

темкина (см. его сб. «Герань», 1912 года, главным образом цикл «Герань песельная»).

В восхищенном внимании Брюсова к проявлениям городской стихии сказалось характерное для него чувство современности, его увлеченности XX веком. В самом деле, Брюсов был связан с цивилизацией XX столетия гораздо прочнее, чем многие другие поэты символистского лагеря (.например, Бальмонт, Сологуб, Вяч. Иванов), которые относились к городу резко отрицательно или отчужденно.

При этом в урбанистической лирике Брюсова отразились не только прогрессивные стороны его воззрений, но, во многом, и присущая им ограниченность. Так, например, нельзя не отметить у Брюсова фактов эстетического оправдания некоторых нездоровых, гангренозных явлений городской капиталистической культуры, ее пошлой изнанки. Брюсов поэтизировал в своей лирике и «сон заученных объятий», находя в них «отблеск тайны» («Я люблю в глазах оплывших...», 1899), и дом свиданий, и игорный дом, пленяясь иллюзией «восторга» или «видением мечты», возникающими в опьянении страсти и игры («В публичном доме», 1905; «В игорном доме», 1905).

И во всех этих случаях тот самый метод художественной идеализации, который служил в брюсовской поэзии для борьбы с недостойной действительностью, превращался в орудие этой действительности.

И все же любование городом не перерастало у Брюсова в слепую апологию. Увлекаясь яркими и поэтическими впечатлениями большого города, Брюсов угадывает и его «противоестественные», враждебные человеку черты, (различает в нем признаки смерти и разложения.

И лирическому герою Брюсова некуда податься в этом страшном и «замкнутом» мире:

От этой пошлости, обдуманной, привычной,

Как жаждал, хоть на час, я вольно отдохнуть!

Но где в глаза живым я мог, живой, взглянуть?

Там, где игорный дом, и там, где дом публичный!

(«Замкнутые»)

Здесь личная безысходность является и обреченностью, и не только личной.

Запах тления, который окружает Брюсова в капиталистическом городе настоящего, веет на него и из города будущего. Идеал города, лишенный подлинной человечности, должен был обнаружить свою порочность. Страстно ожидая рождения нового города, Брюсов

[39]

вместе с тем сравнивает его с плесенью, предчувствует жуткую неподвижность его завершенной культуры, «весь ужас найденных слов» («Я провижу гордые тени...», 1899), а иногда и прямо возводит его в символ мировой пошлости.

И страшная мечта меня в те дни томила:

Что, если Город мой — предчувствие веков?

Что, если Пошлость — роковая сила

И создан человек для рабства и оков?

И, как кошмарный сон, виденьем беспощадным,

Чудовищем размеренно-громадным,

С стеклянным черепом, покрывшим шар земной,

Грядущий Город-дом являлся предо мной...

(«Замкнутые»)

Освобождение от этого «кошмарного сна» мерещилось Брюсову в полном стихийном разрушении городской цивилизации и торжестве дикой, первозданной, вечно обновляющейся природы. Пророчества о планетарном катаклизме, о восстании порабощенных стихий звучат у Брюсова в поэме «Замкнутые», в стихотворении «В дни запустений» (1899) и, по-иному, в драме «Земля» (1904). Но мысль о разрушении «неправого и некрасивого» строя облекается в поэзии Брюсова не только в абстрактные, романтически-мечтательные образы разгневанной природы. Брюсов знает и о тех социальных силах, которые несут отживающему миру близкую и вполне реальную гибель. В стихотворениях «Каменщик», «Братья бездомные» (1901), «Ночь» (1902), «Слава толпе» (1904) говорится о могильщиках капитализма в самом определенном значении этого понятия, об униженных и могучих людях, затаивших свою угрюмую угрозу и готовых ее осуществить, и о мятежной толпе, требующей для себя «царственной доли». Эти образы и намеки не превращаются у Брюсова того времени в большую и развернутую лирическую тему, но и без этого они являются в его поэзии исключительно весомыми и симптоматичными.

(Миру буржуазной пошлости призвана противостоять в брюсовской поэзии тема любви. Стихи о любви занимают одно из самых существенных мест в лирике Брюсова. Они обычно выделялись им в особые циклы, объединенные иногда исключительно тесной внутренней связью. Именно так организованы циклы сборника «Stephanos» — «Из ада изведенные», «Мгновения» и многие другие. Пафо-

[40]

сом этих стихов является характерная для начала столетия идей «реабилитации плоти». В этом смысле прав Андрей Белый, назвавший Брюсова «поэтом страсти». 1 И в самом деле, борясь с «малой любовью», с пошлыми «дачными страстями» буржуазно-мещанской действительности, Брюсов создает образы «героической страсти», возводит любовь до трагической высоты («Любовь», «И снова ты, и снова ты...», «(Помпеянка» и др.). Иногда он умеет почувствовать в любви радостную связь человека с природой, с космической жизнью («Приветствие»). Особенно показательно для такого понимания любви стихотворение Брюсова «Habet ilia in alvo» («Она понесла во чреве», 1902), прославляющее материнство. Риторичность этого стихотворения не мешает рассматривать его как показательное явление в поэзии Брюсова.

Тема всепобеждающей, всеопределяющей любви к женщине пронизывает поэтическое творчество Брюсова. Она во многом определяет и прозу поэта, в первую очередь — два больших его романа, построенных, на историко-культурном и историческом материале — «Огненный ангел» и «Алтарь Победы». Любовь, какой она является в лирике Брюсова и в его романах, — это «буря роковая», «черная туча», трагический рок героя, стихийная и могучая сила, которая не терпит никакого сопротивления и требует беспредельной, рабской покорности и безграничных жертв.

Брюсов стремится возвысить любовь, показать в ней максимум красоты и силы. Для этого он в отдельных случаях окружает свои любовные сюжеты торжественными культовыми ассоциациями. Особенно показательны с этой точки зрения стихотворения из цикла «Мгновения» (сб. «Stephanos»). Герой-любовник изображается в этом цикле жрецом, любовница — жрицей, любовное ложе — окруженным серафимами, любовь уподобляется полету к «лазури звездной» и т. д.

Это отнюдь не значит, что Брюсову в разработке любовной темы всегда удавалось преодолеть декадентскую традицию. Украшения не меняли сущности опоэтизированной им любви, которая в его творчестве имела сложный и противоречивый характер. Более того, любовная лирика оказалась самым слабым и опасным участком в его поединке с буржуазно-мещанским миром. Любовная тема в поэзии Брюсова нередко искажалась под влиянием еще сохранившихся в нем декадентских пристрастий. Любовь лишалась тогда своей человеческой полноты и превращалась, как и в ранней брюсовской поэзии, в чувственность, в обнаженную эротику. В ряде

____

1. А. Белый. Луг зеленый. М., 1910, стр. 200.

[41]

стихотворений Брюсов изображал любовь как страшную галлюцинацию, мучительство, пытку.

Высокая оценка любви как священного проявления человеческой природы в индивидуалистическом сознании Брюсова принимала чрезмерный характер, о чем уже говорилось. Инерция борьбы с «малой», прозаической любовью толкала Брюсова к поэтизации крайних выражений страсти. Такой максимализм страсти утверждается, например, в художественно совершенном и типичном для Брюсова стихотворении «Антоний» (1905). Тема этого стихотворения— известный рассказ о римском триумвире Антонии, который, ради того чтобы не расставаться со своей возлюбленной, царицей Клеопатрой, оставил свой флот в самый опасный момент и последовал за .нею. В конце стихотворения Брюсов переводит тему в субъективный план и возводит поступок Антония в норму жизненного поведения своего лирического героя:

Как нимб, Любовь, твое сиянье

Над всеми, кто погиб любя!

Блажен, кто ведал посмеянье,

И стыд, и гибель — за тебя!

О, дай мне жребий тот же вынуть,

И в час, когда не кончен бой,

Как беглецу, корабль свой кинуть

Вслед за египетской кормой!

Однако, какие бы чрезмерные формы ни принимала любовь у героев Брюсова и у его лирического героя, это еще не есть достаточная причина, чтобы видеть в его поэзии беспредельную гегемонию эротической идеи. Здоровое гуманистическое начало в сознании Брюсова заставляло его противодействовать установлению этой гегемонии, сопротивляться ей и бунтовать против нее.

Одна из попыток такого восстания в герое регулирующего начала, поднявшегося на борьбу с необузданной эротикой, отражена в стихотворении «Цирцея». Но не менее яркое отражение победа героической воли над стихией изнурительной страсти и расслабляющей неги получила в «Возвращении» (1900), «Побеге» (1901), «Энее» (1908)—стихотворениях, в какой-то мере подготовлявших своим содержанием «Соловьиный сад» Блока.

Неприятие мещанской пошлости и механического бездушия городской цивилизации приводило Брюсова к мысли о природе как оздоровляющем начале. Зрелый Брюсов, забывая о своем раннем

[42]

враждебном отношении к природе, обращается к ней за помощью, ищет в общении с ней утраченную современным «аналитическим человеком» непосредственность и свежесть восприятия, цельность сознания («У земли», «Снова с тайной благодарностью. . .» и др.).

Стихотворения Брюсова о природе в художественном отношении не могут равняться с урбанистической или «антологической» его лирикой. И все же они характерны для Брюсова. Брюсов стремился возвысить природу так, как он возвышал близкую ей тему любви. Природа в ее обыденных проявлениях, в ее повседневности мало интересовала Брюсова тех лет. Наоборот, природа, которая своей «экзотичностью» или своим «космизмом» выходила из норм привычного среднерусского пейзажа, производила на него несравненно большее впечатление. В своих стихах он рассказывает в первую очередь именно об этой особенной, «усиленной» природе, о пейзажах Крыма, гранитах и мхах балтийских побережий и диких арктических льдах. Только в поздней лирике появляются у него картины обыденной русской природы.

В его циклах, посвященных природе, есть удачные и даже сильные стихотворения (например, «Приветствие»). И вместе с тем ясно, что Брюсову, поэту, сформированному городской культурой и замкнутому в ней, не всегда удавалось «заразиться» природой, войти в нее «изнутри», лирически. Его пейзажные стихи добросовестны и точны, но иногда вялы и суховаты, лишены подлинного внутреннего одушевления. По своей основополагающей идее направленные против декадентства, они были в известной мере обескровлены своим противником.

[43]

Цитируется по изд.: Брюсов В. Стихотворения и поэмы. Л., 1961, с. 34-43.

Вернуться к оглавлению статьи Д.Е. Максимова

Вернуться на главную страницу Брюсова

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС