Давыдов Юрий Владимирович

1924-2002

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Юрий Владимирович Давыдов

Давыдов Юрий Владимирович [20.2.1924, Москва — 17.1.2002, Москва] — прозаик.

Родился в интеллигентной семье (мать педагог, отец журналист), жившей у Красных ворот на Садовой-Спасской. Сухарева башня побудила школьника Давыдов искать в библиотеках и музеях связанные со Школой навигацких наук и Я.В. Брюсом материалы для задуманного им романа. «Вообще меня всегда трогали старые здания, вызывали ощущение тайны, почтенности, занимали люди, которые там некогда жили» (здесь и далее неотмеченные цитаты принадлежат самому Давыдову). Летний отдых с родителями в Валентиновке, где помещался дачный кооператив Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, пробудил в юном Давыдов интерес к предшествовавшей и альтернативной большевизму революционной деятельности, в частности, к «Народной воле». По окончании школы и достижении призывного возраста Давыдов был мобилизован.

В 1942-1945, будучи курсантом Выборгского военно-морского училища, принимал участие в боевых действиях Балтийского и Северного флотов. Начало литературного пути — исторические очерки в журнале «Краснофлотец» (1944).

В 1945-1948 служил в газете «Красный балтиец»; уволен из ВМФ в 1949 в звании старшего лейтенанта.

В 1944 поступил на заочное отделение исторического факультета ЛГУ, откуда перевелся в МГУ, который окончил в 1949. Член КПСС с 1947.

В 1949 был арестован и осужден по обвинению в антисоветской деятельности; освобожден в 1954; реабилитирован в 1957.

С 1955 жил в Москве и занимался литературным трудом; член СП СССР с 1961.

Биографический очерк о лицейском товарище А.С.Пушкина - Ф.Ф. Матюшкине, помещенный в приложении к переизданию «Путешествия по северным берегам Сибири» Ф.П. Врангеля (М., 1948), определил одно из главных направлений литературного творчества Давыдова — популярное повествование о выдающихся русских путешественниках, как правило, не бывших до того объектами писательского интереса.

До ареста Давыдов опубликовал сборник повестей и рассказов «В морях и странствиях» (1949), переизданный сразу же после освобождения (М., 1956; Изд. 3-е. Иркутск, 1986). Для популярной серии «Замечательные географы и путешественники» Давыдов написал две брошюры — «Джон Франклин» (1956) и «Фердинанд Врангель» (1959); в жанре беллетризованной биографии путешественников Давыдов успешно работал до начала 1970-х — таковы жизнеописания Ф.Ф.Матюшкина («Южный крест». М., 1957), О. Е. Коцебу («Капитаны ищут путь». М., 1959; Изд. 2-е, 1989) и два сб. рассказов и повестей той же тематики — «Иди полным ветром» (М., 1961) и «Вижу берег» (М., 1964; Изд. 2-е. М., 1981).

Цикл повестей Давыдова «О друзьях твоих, Африка» (М., 1962) был посвящен русским исследователям Черного континента — А. Норову, В.Юнкеру, А.Елисееву, А.Булатовичу и др. В серии «ЖЗЛ» Давыдов опубликовал биографии адмиралов В.М.Головнина (1968), П.С.Нахимова (1970; Изд. 2-е. Баку, 1987) и Д.Н. Сенявина (1972); впоследствии они были объединены автором в сборнике «Три адмирала» (Петрозаводск, 1991; Изд. 2-е. М., 1996). Забытому эпизоду русской экспансии в Африку — предпринятой в 1889 Н. И. Ашиновым попытке создать русский анклав в Эфиопии — была посвящена повесть Давыдов «Судьба Усольцева» (М., 1973), где повествование велось от лица вымышленного персонажа, что позволило автору весьма субъективно трактовать реально бывшие события. В дальнейшем Давыдов к историко-географической тематике специально не возвращался, всецело посвятив себя изучению истории революционного движения.

В повести «Март» (М., 1959; Изд. 2-е. М., 1974) Давыдов одним из первых после XX съезда КПСС обратился к истории «Народной воли» — фактически табуированной на протяжении четверти века (с середины 1930-х) теме индивидуального террора. Достаточно слабая в художественном отношении повесть заслужила похвалу специалиста-историка (Твардовская В.А. Повесть о первомартовцах // Новый мир. 1959. №12) уже за само обращение к теме. Хронологически «Март» был продолжен повестью «Новое небо» (М., 1961; Изд. 2-е. М., 1967), посвященной «дегаев-щине», и романом «Этот миндальный запах» (послесл. В.Логинова. М., 1965, 1966), где рассматривалась «зубатовщина», или так называемый «полицейский социализм»,— предпринятая начальником Московского охранного отделения С.В.Зубатовым попытка контролировать и направлять рабочее движение. В этом романе впервые был применен основной творческий метод Давыдов — повествование от лица вымышленного персонажа в форме дневника или переписки, в данном случае дневника видного чиновника Особого отдела Департамента полиции П.М.Леонидова — созданного воображением Давыдова персонажа, в котором угадываются черты А.А.Лопухина и Л.П.Меньшикова. Несмотря на относительно небольшой объем, в данном романе Давыдов сообщил читателям многие факты политической истории первых 5 лет XX в., как-то: о деятельности Боевой организации партии социалистов-революционеров (также табуированная до того тема, равно как и имена Б. Савинкова, Е. Сазонова, И. Каляева и других террористов) в сравнении с действиями Боевой группы ЦК РСДРП(б), о бывшем в апр. 1905 в Лондоне III съезде РСДРП и о роли Ленина в подготовке вооруженного восстания. Значительно более совершенный в художественном отношении, чем предыдущие, этот роман едва ли мог удовлетворить автора излишне прямолинейной трактовкой событий и в дальнейшем им не переиздавался; равным образом и сам Давыдов не обращался к истории партии большевиков.

Вершиной творчества Давыдов стал роман «Глухая пора листопада» (Кн.1. М., 1968; Кн.1-2. М., 1970 и ряд переизданий). К теме двойной жизни одного из видных народовольцев С.Н. Дегаева (уже бывшей сюжетом популярной довоенной драмы В.В. Шкваркина «В глухое царствование, или Предательство Дегаева», 1925) Давыдов обратился еще в повести «Новое небо», где главные действующие лица — Дегаев и жандармский полковник Г.П. Судейкин — были выведены под вымышленными именами соответственно Паутова и Порфирьева, а сюжетная фабула заметно отступала от реальных фактов. Напротив, «Глухая пора листопада» сочетанием фактологической точности и психологической достоверности показала наглядно картину сложных взаимоискушений жандарма и революционера. Темы предательства, провокаторства — и одновременно жертвенности и нравственной чистоты явились главенствующими в исторической прозе Давыдова.

В творчестве Давыдова все (прежде всего — тщательно выписанный исторический фон) подчинено раскрытию духовного мира героев. Как правило, основные герои книг Давыдова неизменно пользуются симпатией автора. В серии «Пламенные революционеры» были изданы романы Давыдова «Завещаю вам, братья...» (1975; Изд. 2-е. 1978), «На скаковом поле около бойни» (1978) и повести «Две связки писем» (1983) и «Неунывающий Теодор» (1986; Изд. 2-е. 1988), посвященные соответственно народовольцу А. Михайлову, чайковцу Д. Лизогубу, народнику Г. Лопатину и вольнодумцу XVIII в. «русскому американцу» Ф.В. Каржавину. Объектом многолетних разысканий Давыдов явилась необычайно нравственно привлекательная для него личность Г.А.Лопатина — Давыдов принадлежит первый опыт его научно-художественной биографии («Герман Лопатин, его друзья и враги». М., 1984), а также эпистолярный роман «Соломенная сторожка, или Две связки писем» (М., 1986; Изд. 2-е. М., 1988; Изд. 3-е. М., 1990), удостоенный в 1987 Государственной премии СССР.

На вопрос «Как вы лично пришли к исторической прозе?» Давыдов ответил: «Я к ней не пришел, я из нее вылупился», особо подчеркнув: «Я как бы существовал в истории, для меня это была такая же среда обитания, как дом и школа». Свободно ориентируясь в прошлом, прежде всего в нюансах человеческих взаимоотношений, оттеняющих вторичность фактов, Давыдов, «будучи поклонником детективного жанра», стремился на основе увиденного в глубине времен создать «исторический детектив», как он сам называл свои прозаические опыты. Неоднократно ранее использованная беллетристами история сверхпровокатора Е.Ф. Азефа в изложении Давыдов предстала в виде последовательности логико-психологических построений Г.Лопатина, позволивших ему вычислить и разоблачить Азефа. Другим любимцем Давыдова был В.Л. Бурцев, в своей революционной деятельности избравший основной специализацией разоблачение провокаторства во всех его разновидностях (Бурный Бурцев // Бурцев В.Л. «Протоколы Сионских мудрецов» — доказанный подлог / предисл. Ю.В.Давыдова. М., 1991). Отметим, что тему провокаторских наклонностей самого Бурцева и совершенные им подлоги (см.: Платонов О.А. Загадка Сионских протоколов. М., 1999) Давыдов игнорирует. В жанре психологической биографии написаны Давыдов для серии «Писатели о писателях» повести «И пред взором твоим» (о В.М.Головнине) и «Вечера в Колмове» (о душевной болезни Г.И.Успенского).

Посвященная определяющему для России периоду 1861-1917 проза Давыдова на протяжении четверти века, с середины 1960-х до конца 1980-х, была для массового читателя одним из основных источников сведений по отечественной истории; по степени популярности книги Д. были сравнимы с произведениями В.С.Пикуля и Н.Я.Эйдельмана.

В 1990-е Давыдов обратился к истории текущего столетия — по его мнению, «XX век в истории России был чудовищно-практической проверкой идей XIX века, их крахом и возникновением черной дыры»; на будущее России Давыдов смотрел крайне пессимистично.

В 1990-е произведения Давыдова постоянно переиздавались; Давыдов занял одно из главенствующих мест в литературократии либерального направления — был секретарем СП Москвы (1991-95), членом правления ПЕН-клуба, членом редсоветов журнала «Дружба народов» и «Вопросы литературы», альманах «Кольцо А» (с 1994). Помимо Государственной премии СССР (1987) Давыдов был удостоен Большой премии им. А.Григорьева (1993), премий им. А.Д.Сахарова «За мужество в литературе» (1995), «Триумф» (1997), фонда «Знамя» (1998). Пенсионер Президента РФ (с 1995).

Премию «Триумф» Давыдов получил за замысел романа о создании М.В.Головинским «Протоколов Сионских мудрецов» — текста, во многом определившего духовные искания XX в. Роман Давыдова «Бестселлер» полностью был опубликован в 2001 (ч.I — 1999). Неизменно отмечаемая всеми критиками «фактографическая точность» прозы Давыдова далеко не всегда соответствует действительности, подтверждением чему явился «Бестселлер». Незнание Давыдова биографии Головинского, восполнение неизвестных фактов неправдоподобными домыслами, использование без ссылок исследований других лиц не позволяет отнести «Бестселлер» к числу творческих достижений Давыдова. Заданный критиком С.Б. Рассадиным риторический вопр.: «Эффектные псевдофакты — давыдовская выдумка... или додумка?» ставит под сомнение высказывание Давыдова о том, что он прежде всего «историк, архивист, дорожащий не только достоверностью факта, но и его первооткрытостью». В «Бестселлере» идеологическая заданность обернулась творческой неудачей, однако другие произведения Давыдов, особенно «Глухая пора листопада», заняли достойное место среди лучших произведений советской литературы.

М.П. Лепехин

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. М., 2006, с. 603-606.

Болдырев Ю.

Близкое далекое

[Предисловие к книге]

Перед нами книга, в которой два — точнее — три, а еще точнее — четыре главных действующих лица. К реальным людям прошлого века Василию Головнину и Глебу Успенскому присоединяется Николай Усольцев, вымышленный писателем Юрием Давыдовым. Он-то и есть четвертый.

 Порою ловишь в себе некое удивление: как же это удается ему быть столь разным, а порою и совершенно непохожим на того, каким ты представлял автора, читая предыдущие страницы? Думаю, причина в том, что каждый раз возникают, так сказать, сообщающиеся душевные сосуды — автора и персонажей.

 Писательство (если оно не самозабвенное марание бумаги, то бишь графомания) — один из способов самопознания, неустанного устроения души. Вероятно, читатель легко убедится в правильности сказанного, сравнив «Головнина» с «Вечерами в Колмове».

 Лихость, молодечество, нет-нет да и вспыхивающие на страницах «Опыта биографии моряка-мариниста», как бы запечатлели молодость автора, радость обретения живости письма, умения своевольно, легко, ненатужно распорядиться словом, которым он даже бравирует, будто вчерашний курсант новенькими лейтенантскими погонами.

 Ко времени работы над «Вечерами в Колмове» это умение куда как возросло, но оно уже не заботит писателя. Стиль стал сдержаннее, медлительнее, основательней. Все внимание сосредоточено на сути. Тот иль иной абзац «вынь» из небольшой повести и почувствуешь весомую зрелость раздумий, наполненных нелегким опытом прожитого. И все же, конечно, это тот же Давыдов, некогда обратившийся к историческому жанру, скорее всего не только и не столько ради интересных и для него, и для читателя ситуаций и коллизий, даже не из желания поведать нам о замечательных людях, а прежде всего ради попытки ответить на жгучие вопросы,  поставленные и ставящиеся современностью.

 Что же это за вопросы?

 Наверное, их можно свести к знаменитому козьмапрутковскому:  «Где начало того конца, которым оканчивается начало?». С середины 50-х годов, после XX съезда, после доклада Н. С. Хрущева - о культе личности, многих не могла не охватить, говоря нынешними  словами Ю. Давыдова, «скорбь о негодяйстве нашем» и неотступная жажда осознать, почему же, почему разразился в стране шабаш репрессий. И вот вопросы — кто мы? что значим? откуда пришли, куда идем? — потрясли всех, кто мыслит и чувствует.

 Ю. Давыдов, судя и по разного рода интервью, а главное, судя по его писательской практике, считал и считает, что многие проблемы нашего сегодня требуют пристального внимания к делам и дням второй половины прошлого века, к началу века нынешнего.

 «Мне кажется, — говорит он, — что я иду от проблемы, но не от исторической проблемы, которую вычитал в книгах, а от того короткого замыкания, которое происходит от соприкосновения проблемы исторической с проблемой современности. В то же время и не ищу аллюзий и не занимаюсь ими. Аллюзия — это дело пустое, пена, проблем ни исторических, ни современных она решить не может и предназначена только для читателя, который читает между строк и порою даже не замечает, что содержится в самих строках.

Но то соприкосновение, то короткое замыкание и порождает, по-моему, исторического прозаика, вообще писателя. Без этого историческая проза превращается в антикварную лавку, в нумизматическую коллекцию. Как бы полно и детально ни была описана в ней соответствующая эпоха, авторское знание в такой прозе кажется набором случайных сведений».

 Время от времени он уходил от народников, от их идейных противников и «деятелей» тайного сыска, погружаясь то в блистающий мир корабельных походов и морских сражений, то в бурные перипетии жизни отпрыска русской купеческой семьи, который оказался в предреволюционном Париже и в революционных Северо-Американских Штатах... Уходил, но неизбежно возвращался к своей «долгой теме», к тому клубку противоречий, что возник в пореформенной России, ибо из этого-то клубка нити протянулись, просквозили через революции и войны и дотянулись до теперешней быстротекущей жизни.

 Исследуя революционное и освободительное движение, отыскивая высокие нравственные идеалы, завещанные прошлым, автор не мог не обратиться к могучей фигуре Германа Лопатина, что он и сделал в романе «Соломенная сторожка», удостоенном Государственной премии СССР 1987 года. И не мог он пройти мимо писательской и человеческой судьбы Глеба Успенского — одного из самых совестливых писателей России, одной из самых светлых и трагических личностей русской культуры. Образом Германа Лопатина писатель напоминал каждому из нас, на какой бы ниве он ни трудился, о необходимости честности, бесстрашия, моральной чистоплотности. Образ Глеба Успенского должен напомнить о святости литературного дела, о пагубности лжи, равнодушия, эгоизма для литературы, для писателя.

 Давыдов не воссоздает полную биографию Успенского, подобно входящей в этот же том полной биографии Головнина. Всю жизнь Глеба Ивановича — счастье и горе, надежды и разочарования, светлое упование и кромешное отчаяние — автор, говоря словами поэта Давида Самойлова, «врубает в один эпилог». Не завлекателен этот эпилог, не соблазнительна эта «беда здоровой совести в больном мире». Нет лавровых венков победителя и триумфатора, есть флигель в психиатрической лечебнице, хотя бы и такой, как Колмовская, где медики исповедуют и практикуют принцип «нестеснения».

 Но есть и иное.

 Рассказывая о неприятии Верой Фигнер, а возможно, и иными из ее героических соратников того, что писал Успенский о деревне, о мужиках («— От ваших мужиков тошно... Ничего светлого, жалкое стадо»), Давыдов утверждает: «Успенский не пугал деревней, не отваживал от деревни; он писал правду». То же самое можно сказать о показе Давыдовым горькой участи Глеба Успенского: не пугает — правду пишет, которая открылась ему, Давыдову, когда «настиг час». Правда эта горька и прекрасна, ужасна и высока. И влекуща, несмотря на ужас. Ведь говорит же доктор Усольцев, видящий тот мрак, в который все более погружается Успенский, и слова эти, произнесенные в самом начале повести, то и дело вспоминаются при дальнейшем чтении: «Еще студентом я состоял в Глеб-Гвардии: так называли в ту пору читателей-почитателей Успенского. Прибавил бы и обожателей, но словечко из лексикона институток, а наша гвардия рекрутировалась в основном из пролетариев умственного труда. Мы перемрем, лягушачьего пуха не останется, но любовь наша к Гл. Ив. переживет нас».

 И современники Успенского, и мы, нынешние, не столь уж, к сожалению, многочисленные читатели его, привыкли видеть в нем зоркого и предельно честного изобразителя трудовой России былых времен, неустанного будителя общественной совести — и только. Давыдов существенно дополнил этот образ — показал Успенского-провидца, Успенского-пророка, который каждой частичкой своего сердца болел за деревенского труженика и в то же время мучился неотвязной мыслью «о многосложном» нравственном «расстройстве» народной жизни, сулящем в будущем «самые неожиданные комбинации».

 Он высоко ценил самоотверженность народовольцев, но не принимал их метод, их «террорную доктрину». «Людям подполья Успенский верил до конца, они были начисто лишены мелодраматизма. Успенский не верил в бомбу, начиненную динамитом. Светоч идеала слепил людей подполья. Не заслоняясь, лишь опустив глаза, Успенский видел поле. И слышал тревожный шелест колосьев, возникавший вместе с тенями от наплывающих туч будущего. Его одиночество было вынужденным. Он стоял особняком именно там, где ему хотелось бы стоять в обнимку».

 Что-то в этом будущем заставляло Успенского всматриваться в, казалось бы, архаический опыт Аракчеева, которого крестьяне честили антихристом именно за то, что он «вломился в хлев, в поле, в овин, везде и всюду, в самые недра земледельческого творчества да и крушил направо-налево поэзию крестьянского труда» (курсив Ю. Давыдова. — Ю. Б.).

Читая «Вечера в Колмове», думаешь не только об истории, но и о современности. И еще, еще раз убеждаешься в том, что подлинный, истинный, настоящий писатель, о каких бы временах и людях не писал, живет и нынешними, и завтрашними заботами...

 Давние поклонники Давыдовского таланта с интересом прочтут в этой книге его новую повесть. А те, кто прочтут жизнеописание Головнина, увидят, что состав книги не случаен. Василий Головнин и Глеб Успенский разделены временем, обстоятельствами жизни, тематикой и стилистикой своих произведений. Василий Головнин и Глеб Успенский объединены духом гуманизма, скрепами правды и честности.

 Юрий Болдырев

Цитируется по изд.: Давыдов Ю.В. Вечера в Колмове и перед взором твоим… М., 1989, с. 5-8.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Соч.: в 3 т. Л., 1996. (Большая б-ка приключений и науч. фантастики); Две связки писем. Судьба Усольцева / послесл. Ю.Болдырева. М., 1984;

Избранное. М., 1985;

Волонтер свободы: повести. М.; 1988;

Святая Мария с розой и тюльпаном: новеллы. М., 1993;

Синие тюльпаны: повести, рассказы. М., 1995;

Такой предел вам положен: романы / послесл. И.Ивановой. М., 2002.

Литература:

Еремина С., Пискунов В. Лопатин возвращается // Литературное обозрение. 1983. №3;

Оскоцкий В. Жизнь, рассеченная надвое // Новый мир. 1983. №12;

Суровцев Ю. Люди и время // Новый мир. 1984. №9;

Рассадин С. Удовольствие от подлинности // Вопросы литературы. 1985. №8;

Кравец С. Честен со своими героями // Литературная учеба. 1987. №3;

Паутин А. Искусство исторического повествования. (Проза Ю.Давыдова) // Вестник МГУ. 1990. №1. (Сер.9. Филология).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС