Добролюбов Николай Александрович

1836-1861

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Николай Александрович Добролюбов

Колбасин Е. Я.

Тени старого «Современника»

Николай Алексеевич предложил мне постоянное сотрудничество в его журнале в отделе библиографии: мне поручен был разбор новых книг. Некрасов тогда находился в полном разгаре своей журнальной деятельности. Ему было тогда около тридцати лет, он работал много и усидчиво. Несмотря на давление со стороны цензуры, «Современник» продолжал считаться самым свежим и жизненным органом русской печати. Поэт неутомимо боролся с цензорами, с цензурным управлением, и только в официальных случаях он посылал для объяснения к министру народного просвещения Ивана Ивановича Панаева в качестве ответственного редактора «Современника».

Капитальных и хороших статей цензора систематически не пропускали или искажали до неузнаваемости. Произвол цензоров доходил до анекдотических крайностей. Курьезы, собранные в «Очерках по истории русской цензуры» г. Скабичевским, составляют малую каплю в море бесчисленных курьезов того же рода: так обильны ими были те памятные годы! Красовский, Фрейганг, Ахматов и им подобные свирепствовали так спокойно и беззастенчиво, как будто бы они совершали священнодействие. Много энергии на неравную борьбу тратил Некрасов в эти годы. Он злился, ссорился с цензорами, то грозил им, то ласкал, закармливая отличными обедами. Случалось, что цензору не понравится заглавие какой-нибудь повести или статьи, и он преспокойно приказывает выбросить из номера журнала набранную уже статью. Николай Алексеевич не поддавался: то придумывал он новое заглавие статьи и вступал в переговоры с цензором, убеждая последнего также сделать скидку, оставить в целости все остальное (маневр этот частенько удавался), то, в случае неудачных переговоров, Некрасов, со скрежетом зубовным, переделывал статью, убеждая цензора не трогать середины и конца или

[167]

оставить в первоначальном виде начало и средину, удовлетворившись импровизированным концом. Памятный сотрудникам «Современника» старший конторщик Карл Иванович Вульф беспрерывно бегал от Некрасова к цензору. Каждый месяц Вульф должен был посвящать подобной беготне три или четыре дня. Наконец, выходил в свет № «Современника» в изящной обложке сиреневого цвета с картинкой «Парижских мод» и искусно подстриженными повестями, стихотворениями, переводными статьями.

...Время шло. Никто не подозревал, что наступит новая эпоха для литературы и всего русского государственного строя. Поэтому цензора с прежним жаром преследовали «яд превратных толкований», а журналисты по-прежнему боролись с цензорами. Некрасов усиленно работал в своем «Современнике», писал даже романы в прозе, сам подсмеиваясь над этой работой, нередко составлял библиографические разборы, объявления об издании журнала (на эти объявления он был большой мастер) и т.п.

Когда все окружавшие его падали духом под бременем усилившейся реакции, Некрасов оставался бодрым и неутомимым работником, разгонявшим бессильное уныние своих ближайших сотрудников.

В эти годы он проявлял поистине поразительную журнальную опытность. Он так был поглощен журнальной работой, что ему мало оставалось времени на стихотворные произведения. Историческая справедливость требует заметить, что появление цензора Бекетова имело влияние на большую производительность музы Некрасова. Казанский помещик, родственник всемогущего Мусина-Пушкина, попечитель С.-Петербургского учебного округа, В. Н. Бекетов совсем не походил на других цензоров. Этот хороший человек неоднократно уговаривал Некрасова вернуться к своей замолкнувшей музе и, благодаря тому, были написаны: «В деревне» (1853), «За городом» (1853), столь известный всем «Филантроп» (1853), «Несжатая полоса» (1854) и маленькая прекрасная поэма «Саша» (1855). Грустно сознаться, что, не попади случайно в цензоры Бекетов, вышесказанные произведения долго оставались бы неизвестными публике, а может быть, и совсем не были бы написаны. Даже в позднейшее время цензора не оставляли своих бестолково свирепых привычек. Наконец, с новым царствованием наступила и новая эпоха в жизни России. Поэт наш оживился, и в 1856 г. было напечатано много его стихотворений, в том числе: «Забытая деревня», «Поэт и гражданин».

[168]

(...) Стихотворение «Поэт и гражданин» было написано на даче, близ Ораниенбаума, весьма оригинальным способом, которым написаны многие из лучших произведений Некрасова: он написал предварительно конец, прочитал его в своем кружке и долго не знал, какую придумать рамку для всего стихотворения; наконец, он остановился на форме диалога и поместил это стихотворение в виде предисловия к новому, печатавшемуся тогда, собранию его стихотворений.

Впоследствии этот диалог был причиной больших беспокойств и опасений Некрасова, но все, сверх ожиданий, прошло благополучно. В одном из своих писем из-за границы Некрасов спрашивает меня, правда ли, что его хотят засадить в Петропавловскую крепость.

Об этом, действительно, болтали литературные вестовщики.

Напряженная журнальная деятельность Некрасова, душевные волнения и скорби, которые он мужественно переносил, не только не падая духом, но и ободряя других, должны были естественно отразиться на его крепком, но уже подорванном организме.

Он серьезно заболел и совершенно лишился голоса, так что объяснялся с другими посредством грифельной дощечки, на которой он излагал свои мысли, распоряжения и желания. Он был тогда желт, худ, мрачен и целые месяцы проводил в своем рабочем кабинете, но работал нехотя и равнодушно. Ведение дел «Современника» разделяли с ним Чернышевский и Добролюбов. Здесь кстати сказать, что многие из крупных сотрудников «Современника» долго не знали, кто помещает в журнале критические и библиографические статьи.

В эту тайну не был посвящен даже ответственный редактор Панаев. Когда к Некрасову приставали за объяснениями Тургенев, Боткин, Григорович и др., Некрасов обыкновенно как-нибудь уклонялся от прямого ответа, и имя нового сотрудника осталось неизвестным. Один раз Боткин настойчиво стал допрашивать поэта и сказал: «Признайся, Некрасов, ты, говорят, выкопал своего критика из петербургской семинарии?» — «Выкопал,— отвечал Некрасов.— Это мое дело».

Помещенный в «Современнике» небольшой разбор повестей Авдеева, печатавшихся и раньше в том же журнале, произвел целую бурю в литературных кружках. Многие были задеты, другие заинтересованы, все расспрашивали, кто этот отважный критик, осмелившийся так резко разбранить Авдеева, известного в свое время литератора и постоянного сотрудника «Современника». От Некрасова, по обыкновению, ничего не добились. Авдеев до того обиделся, что послал

[169]

Некрасову ругательное письмо, требуя заявить в ближайшем номере «Современника», что он, Авдеев, участвовать в журнале больше не будет. Желание раздраженного автора было исполнено. Вышесказанная рецензия принадлежала перу Чернышевского, и Некрасов прочитал разбор только после напечатания.

Я занес в мои воспоминания этот маленький случай собственно для того, чтобы отметить характерную черту Некрасова. Он никогда не позволял себе посягать на мнения своих ближайших сотрудников.

Раз установив общее направление журнала и изъявивши желание, чтобы статьи сотрудников соответствовали основным его принципам, он предоставлял в частностях полную свободу своим критикам и рецензентам. ...В кружке Некрасова не было ни сватовства, ни кумовства, благодаря характеру поэта, и этим объясняется нравственная привязанность к нему таких людей, как Чернышевский и Добролюбов.

Между тем сватовство и кумовство было в среде литераторов в таком же ходу, как и в других сферах русской жизни. И там, и здесь были генералы «не тронь меня», преисполненные сознания собственных достоинств. Те, кому удавалось стать литературным генералом, требовали от мелкоты всяческого почтения к ним. Они свысока, презрительно, но не без тайной зависти смотрели на свежие и самобытные дарования, каким был в эпоху, которой мы касаемся, Помяловский, каким был впоследствии Решетников. Вышеупомянутый Авдеев, автор «Подводного камня», как он величал себя, числился также в сонме литературных генералов и считал Чернышевского чуть ли не букашкой. Между тем последний почти нехотя и слегка коснулся автора «Подводного камня» — и Авдеев был убит наповал. Публика увидела, что у Авдеева нет ничего своего, все заимствовано и подражательно. Маленький разбор, написанный Чернышевским, открыл ей глаза.

(...) Хотя время уже наступало другое, но порядки оставались все прежние. Реформ — крестьянской, судебной и цензурной — пока только ждали. Все о них громко говорили и видели первый почин в уничтожении безобразий военных поселений, безобразий, лично известных молодому императору.

Квартира Некрасова также оживилась под влиянием новых веяний. Стали появляться новые лица: Пирогов, Кавелин и др. Между тем здоровье Некрасова ухудшалось, и он, как говорится, едва влачил ноги.

(...) В 1857 г. Некрасов уехал за границу, больной и

[170]

с мрачными предчувствиями. Ему казалось, что его навсегда оставила муза, что ему предстоит вечное лечение, возня с докторами, прозаическая жизнь далеко не высказавшегося поэта. ...Вдали от журнальных дрязг он всецело погрузился в свой внутренний мир. Гордый и самостоятельный во всем, Некрасов ни во время своего пребывания в Италии, ни после того не желал говорить о чудесах чужих краев, как это делали другие русские поэты, малевавшие понаслышке всем известные картинки итальянской или кавказской природы. К концу  1857 г. он задумал свои «Размышления у парадного подъезда», а в следующем году окончательно обработал это стихотворение, хотя оно, кажется, было напечатано гораздо позднее. Стихотворению этому суждено было сделаться едва ли не самым популярным из произведений нашего поэта.

Его читали на сценах почти всех русских театров и на литературных вечерах в частных залах провинциальных городков. Николаю Алексеевичу был известен этот беспримерный почти в России успех, и творчество его не только не ослабевало, как ожидал сам поэт, но, напротив, приобретало все большую силу и яркость...

Замечательно то обстоятельство, что Некрасов, в противоположность другим авторам, дорожил гораздо более мнением публики, чем суждениями записных и признанных знатоков поэзии и изящных искусств вообще. В то время такими знатоками эстетики блистал кружок Боткина, Дружинина и Тургенева. Здесь царило чистое искусство, немецкая философия и нераздельные с ней традиции французоедства, изящно аристократического либерализма, стремление к светлым, но неопределенным идеалам утонченного наслаждения чистым искусством. Здесь все резкости и крайности сглаживались, и все неровности покрывались лаком салонной учтивости и взаимных уступок. Все это были не граждане, не энергичные деятели, не бесстрашные борцы за какую-нибудь идею, а просто баре, правда, очень образованные, очень умные и очень гуманные. Рассуждая о художественных произведениях, они к ним прилагали и мерки эстетики Шиллера, Гегеля, Жан Поля Рихтера, Якоби. С точки зрения последнего, они везде искали непосредственности.

Боткину, Дружинину и Тургеневу, по их собственным словам, муза Некрасова не нравилась именно оттого, что они не видели в ней непосредственной поэзии. Главным авторитетом литературных кружков считался В. П. Боткин. Он не заявил себя в нашей литературе ни одним особенно ярким произведением, писал крайне мало, но считался

[171]

очень крупным литератором и первым знатоком не только в деле поэзии и изящных искусств, но также и в историко-философских науках. Крайне желчный и беспощадно ядовитый в своих отзывах, самолюбивый и тщеславный, он был грозою литераторов, которых язвил отравленными стрелами своих насмешек. Он отличался удивительной непоследовательностью в своих убеждениях, как политических, так и литературных. Подобно своему приятелю Карлейлю, он был почти в одно и то же время крайним радикалом-прогрессистом и отчаянным консерватором. Впрочем, в первую половину его деятельности преобладал радикализм, хотя и очень смешанный, а впоследствии чистейший консерватизм без примесей.

Тургенев рассказывал мне, что этот питомец крайней левой гегелианства, воспитанный на Фейербахе, Максе Штирнере, Штраусе, Бауэре, в последние годы своей жизни говорил: «Россия погибает окончательно, единственное ее и наше спасение, это — жандарм. Это краеугольный камень, главнейший столп нашего государства». После Боткина большим авторитетом пользовался А. В. Дружинин, известный нашей публике только как переводчик «Короля Лира» и др. произведений Шекспира, но в свое время известный читателям как редактор толстого журнала, критик и автор многочисленных статей и повестей. Это был добрый и образованный человек, большой англоман, но по принципам яркий крепостник и защитник мракобесия. Он владел сотней, другой крепостных душ и не допускал мысли о возможности освобождения крестьян. Некрасов страшно сердил его, наводя разговоры на этот предмет. Обаятельная личность Тургенева, превышавшего всех обширностью, и правильностью, и многосторонностью своего образования, соединяла вокруг Некрасова его бывших приятелей, которые успели уже его возненавидеть как поэта и журналиста и которые вместе со своими сторонниками только благодаря Тургеневу не разорвали еще близких отношений, соединявших их прежде с поэтом. Дело пока не сходило с эстетической почвы. Боткин, Дружинин и даже Тургенев удивлялись безобразию стиха Некрасова и его неслыханным рифмам.

Эти жрецы эстетики, враги псевдоклассицизма, сами не замечали, что в своих суждениях они повторяли отжившие воззрения времен Буало, когда слова разделялись на благородные и неблагородные, когда считалось смертным грехом в поэтическом произведении вульгарное слово, как, например: mouchoir, médecin, soldat 1.

____

1. платок, доктор, солдат (франц.).

[172]

Разумеется, Николаю Алексеевичу не были известны такие отзывы, потому что подобные разговоры происходили за глаза. Но по другим обстоятельствам поэт хорошо чувствовал, что интимные связи, соединявшие его с друзьями, становятся все слабее и готовы порваться. Наступал новый период в его жизни и журнальной деятельности, самый плодотворный и интересный — это конец 50-х и начало 60-х годов.

К этому времени Некрасова окружили новые люди, не имевшие ничего общего с блестящими кружками любителей изящного. По своей прогрессивной натуре Некрасов не мог держаться рутины и обветшалых традиций. Он быстро и решительно перешел на сторону молодого поколения, представителями которого были Чернышевский и Добролюбов. Это произошло не из расчета ловкого журналиста, а в силу глубокого убеждения. Тактичный в сношениях с людьми, Николай Алексеевич искренно и всецело отдавался новой идее и после того никогда не пятился назад. В этом отношении он становился резким, неуступчивым, настойчивым до упрямства: счастливое исключение между русскими писателями, которые представляют так много примеров ренегатства! Совершенно при других обстоятельствах жизни Некрасов одной чертой напоминал другого, иноземного поэта: медленно, путем мучительных размышлений, Некрасов, подобно Виктору Гюго, в течение целой жизни двигался вперед, прогрессивно вырабатывая свои лучшие идеалы, и никогда уже не возвращался вспять. Многие критики впадают в крупные ошибки, оставляя без внимания эту непрерывную красную нить в духовном развитии двух названных поэтов.

К концу 50-х годов Некрасов совершенно разорвал связь со старым литературным лагерем и окружил себя «мальчишками», как выражался Дружинин. В особенности он полюбил Чернышевского. Помню я зимние петербургские вечера, когда, утомленные дневным трудом, сотрудники сходились в комфортабельном кабинете Некрасова для отдыха и обмена мыслей. Некрасов всегда старался расшевелить Чернышевского и вызвать его на беседу. Действительно, Чернышевский постепенно оживлялся, и вскоре в комнате раздавался только его несколько пискливый голос.

По своей крайней застенчивости Чернышевский не мог говорить в большом обществе, но в кругу близких лиц, позабыв свою робость, он говорил плавно и даже увлекательно. Некрасов, как я сказал, очень любил его рассказы, и не без причины: в своих речах молодой экономист обнаруживал изумительные сведения и обогащал слушателей

[173]

знаниями по всевозможным отраслям наук. Прислонясь к камину и играя часовой цепочкой, Николай Гаврилович водил слушателей по самым разнообразным областям знания: то он подвергал критике различные экономические системы, то строил синтез общественного прогресса, то излагал теорию философии естественной истории, то, чаще всего, он переносился в прошедшие века и рисовал картины минувшей жизни. Он владел самыми обширными сведениями по истории — это был его любимый предмет, его специальность. Он рисовал сцены из истории французской революции или из эпохи Возрождения, изображал характер древних Афин или двора византийских императоров... Помню, как он увлек нас поразительной картиной нравов общества перед падением античной цивилизации.

Консерваторы и умеренные либералы становились все более недовольны окраской «Современника». Помню, как однажды Е. П. Ковалевский, внушительно потряхивая своими генеральскими эполетами, высказывал Некрасову, что он рискует репутацией «Современника» в глазах серьезных людей. Некрасов вышел из себя и заключил свое гневное возражение словами: «Лучше быть последним между молодыми, чем первым среди старья».

Печатается по: Колбасин Е. Тени старого «Современника»: Из воспоминаний о Н. А. Некрасове // Современник. 1911. № 8. С. 223—240.

[Примечания]

Николай Алексеевич предложил мне постоянное содружество в его журнале в отделе библиографии... — Е. Колбасин познакомился с Некрасовым в 1850 году, с тех пор до поступления на службу в 1860 году сотрудничал в «Современнике». Рецензент, критик, библиограф.

Курьезы, собранные в «Очерках по истории русской цензуры» г. Скабичевским... — Речь идет о книге: Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры (1700—1863). СПб., 1892.

Красовский А. И. (1780—1857) — цензор, председатель Комитета цензуры иностранной (1832—1857), один из мрачнейших гонителей литературы и просвещения.

Фрейганг А. И. (1806—1855) — цензор Петербургского цензурного комитета в 1848—1854 годах, отличавшийся особой строгостью («цербер»).

[174]

Ахматов А. А. (1817—1870) —Генерал-майор свиты, с 1860 года харьковский губернатор, с 1862 по 1865 год обер-прокурор синода.

Новое царствование — Александр II (1818—1881) правил с 1855 по 1881 год.

...поместил стихотворение в виде предисловия к ...собранию его стихотворений. — См.: Стихотворения Некрасова. СПб., 1856.

...разбор повестей Авдеева... — См.: Чернышевский Н. Г. Критика. Роман и повести М. Авдеева. Два тома. СПб., 1853 // Современник. 1854. № 2.

Помяловский Н. Г (1835—1863) — писатель. В 1861 году напечатал в «Современнике» (№ 2) первое большое произведение «Мещанское счастье», далее повесть «Молотов» (№ 10).

Решетников Ф. М. (1841—1871) — беллетрист, писатель. В 1864 году в «Современнике» были напечатаны «Подлиповцы» (№ 3—5), «Ставленник» (№ 6—8), «Макея» (№ 10).

«Подводный камень» — повесть М. А. Авдеева, напечатана в «Современнике» в 1860 году (ч. 1 — № 10; Ч. 2 — № 11).

Пирогов Н. И. (1810—1881) —известный хирург, участник Крымской войны, автор воспоминаний о Крымской войне.

«Размышления у парадного подъезда» — впервые опубликовано в «Колоколе» (1860. 15 янв. Л. 61), с примечанием Герцена: «Мы очень редко помещаем стихи, но такого рода стихотворение нет возможности не поместить».

Жан Поль Рихтер (Иоганн Пауль Фридрих Рихтер) (1763—1825) — немецкий писатель, для творчества которого характерно сочетание просветительских идей и сентиментализма.

Якоби В. И. (1834—1902) — русский живописец.

Карлейль Томас (1795—1881) —английский публицист, историк, философ. Выдвинул идеалистическую концепцию «культа героев».

Макс Штирнер — псевдоним Иоганна-Каспара Шмидта (1806—1856)— философ-идеалист, левый гегельянец и теоретик анархизма.

Штраус Давид Фридрих (1808—1874) — немецкий теолог и философ-младогегельянец.

Бауэр Бруно (1809—1882) — немецкий философ, идеалист, младогегельянец.

Буало Никола (1636—1711) —французский поэт, теоретик классицизма.

[175]

Цитируется по изд.: Горячим словом убежденья. «Современник» Некрасова и Чернышевского. М., 1989, с. 167-175.

Вернуться на главную страницу Н.А. Добролюбова.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС