Леонид Пантелеев

1908 - 1987

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Леонид Пантелеев

Леонид Пантелеев.

Сарнов Б.

Л. Пантелеев

«Карабкаюсь я на эту горку и вдруг вижу: навстречу мне с горки — конный разъезд.

Сразу я догадался, что это за разъезд. Блеснули на солнце погоны...»

Прошло, наверно, уже больше двадцати лет с тех пор, как я первый раз в жизни читал «Пакет» Л. Пантелеева, но и сейчас я отчетливо помню то чувство, с которым прочел эти строки впервые.

Помню, как похолодели руки и сердце упало куда-то вниз. Это чувство было вызвано одним только словом — «погоны». Погоны — это значило белые, враги.

В то время, когда людям моего поколения — тем, кому сейчас немногим меньше или немногим больше тридцати, — было восемь, десять, двенадцать лет, еще свежа была память о грозной поре революции и гражданской войны, мы любили повторять ее необычные, суровые слова: «ревком», «реввоенсовет», «ревтрибунал». Мы и в глаза не видали ревкомов и ревтрибуналов. Но слова эти еще жили, они не ушли в прошлое, не стали историей, мы слышали их от отцов, и они были так же понятны нам, как само слово «революция», как ежедневно употреблявшиеся слова «коминтерн» и «совнарком».

Нам было понятно главное: мир делится на красных и белых. Красные — это наши, свои. Белые — враги: царь и буржуи.

С пересохшим ртом, глотая слезы, мы смотрели на экран, где Чапаев в расстегнутой белой рубахе пел грустную песню: «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой». Мы знали, что уже недалек тот час, когда раненого Чапая захлестнут тяжелые волны Урала. Но мы знали, что красные все равно победят.

Мы играли в красных и белых.

Мы пели песни о том, что в степи под Херсоном высокие травы и что десять оставшихся гранат — не пустяк. О мальчишке — любимце отряда, которого друзья называли Орленком, а враги — Орлом. О комсомоль-

[709]

це, который, умирая, просил вороного коня передать товарищам, что он честно погиб за рабочих. О том, что мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути.

Это были хорошие песни. Мы любили в них даже то, что все они были чем-то похожи одна на другую.

Мы любили книги, которые были продолжением наших игр и наших песен.

«Чапаев» Фурманова, «Метелица» Фадеева, «Школа» Гайдара, «Я сын трудового народа» Катаева, «Пакет» Пантелеева. Мы читали их по многу раз, знали чуть ли не наизусть и все-таки перечитывали снова и снова.

Прошли годы. Вчерашние мальчишки и девчонки, зачитывавшиеся «Школой» и «Пакетом», в последний раз спели на выпускных вечерах песню о бронепоезде, который стоял на запасном пути. Дома их ждали повестки из военкоматов. Началась война. Поколению первых читателей этих книг довелось принять на себя самый страшный ее удар. Это было беззаветное и самоотверженное поколение, и во многом книгам, прочитанным в Детстве, оно обязано тем, что было таким...

Не все было легко и радостно в этих книгах.

Редкая из них, веселая поначалу, не оказывалась потом суровой, а в Чём-то и печальной.

Погибал Чапаев, тонул, захлебывался в волнах холодного Урала.

Погибал Чубук, расстрелянный белыми, и не вернуть было Борису Горикову этого дня, не поправить свою страшную ошибку, не объяснить Чубуку, что он не предатель, во всю жизнь не забыть его предсмертного плевка. Погибал веселый, ловкий, бесстрашный разведчик Метелица.

Это были честные и мужественные книги. Не для того писались они, чтобы приукрасить жизнь, изобразить ее легкой и праздничной.

Эти книги не учили нас, как надо поступать в каждом отдельном случае. Да и разве есть на свете книги, которые могут этому научить? Но если мы поступали так, как нужно было поступать, если мы научились отличать правду от лжи, если мы умели выбирать для себя, пусть не самый легкий, зато самый правильный путь, то это потому, Что были в нашем детстве главные слова — «революция», «интернационал»  — были те, а не другие песни, были знамена и пионерские костры, и еще потому, что были они, эти книги.

Л. Пантелеев принадлежит к тому поколению советских писателей, которое называют обычно поколением революции.

«Обыкновенная биография в необыкновенное время» — так называл Аркадий Гайдар свою автобиографическую повесть «Школа».

С не меньшим основанием так же мог бы назвать и Л. Пантелеев книгу о начале своего жизненного пути, хотя оно ничем не напоминало тревожную, боевую юность Гайдара.

[710]

В восемь лет он носил матросские блузки, читал «Задушевное слово», грубил гувернанткам, учил закон божий, ездил с мамашей в гости, целовал ручки у тетушек и боялся городовых.

В тринадцать лет он — беспризорный, промышляющий мелким жульничеством и мечтающий о профессии налетчика.

В девятнадцать — профессиональный писатель, автор книги, переведенной на многие европейские языки.

Все эти превращения вовсе не были цепью удивительных и необыкновенных случайностей, игрой переменчивой и прихотливой судьбы. Как и у Гайдара, по-настоящему необыкновенным в биографии Л. Пантелеева было только одно — время.

Л. Пантелеев (Алексей Иванович Еремеев) родился в 1908 году в Петербурге.

Его отец, драгунский офицер, вышедший в отставку в чине корнета, происходил из старообрядческой купеческой семьи.

Это был человек незаурядной и трагической судьбы. Вопреки воле родителей и семейным традициям, он поступил в юнкерское училище, блестяще окончил его. За боевые заслуги во время русско-японской войны он получил орден «Владимира с мечами», что делало его дворянином. Перед ним открывался заманчивый путь: слава, карьера, деньги, чины... Но после госпиталя (при исполнении боевого задания он был ранен) он неожиданно решил выйти в отставку. Немалую роль в этом сыграла появившаяся повесть Куприна «Поединок» и то тягостное, жуткое впечатление, которое произвела она на воображение молодого офицера.

Выйдя в отставку, он занялся тем делом, которым занимались его отец и дед и от которого ему так и не удалось убежать: стал торговать дровами и барочным лесом. Сознание, что жизнь его разбита, уже не покидало, его. Он начал пить. Характер его стал портиться.

Мальчик рос в обстановке постоянных кутежей и попоек, неизменно заканчивающихся скандалами. Очень часто просыпался он среди ночи от грохота, громкого смеха, пьяных выкриков отца и материнских слез.

Будущий писатель научился читать очень рано, лет четырех.

В первой книжке, которую он прочитал, некоторые слова отец заботливо затушевал чернилами, но так как мальчик был любопытен, он разглядел проступавшие сквозь чернила печатные буквы. Зачеркнутые слова были — «дурак» и «дура» — самые деликатные слова, которые употреблял отец, когда бывал пьян.

Рано проявился у него острый интерес не только к чтению, но и к языку, к слову, даже к отдельным звукам языка. Лет в шесть-семь он уже одолевал близких — взрослых и сверстников своих — вопросами: какого цвета им кажется буква «О» или буква «М»?

Тайком он проглатывал почти все книги, которые читала мать. Так, в восемь-девять лет он познакомился с Мопассаном, знал книги русских классиков. Читал много, запоем. Брат и сестра за глаза называли его «Книжный шкаф».

[711]

Мать будущего писателя была женщиной одаренной. Она много читала, была музыкальна. Когда умер отец, она, чтобы поддержать семью, стала давать уроки музыки.

Во время гражданской войны, когда в стране были голод и разруха, она с тремя детьми переезжала из города в город в поисках работы и хлеба. Об этом периоде своей жизни, о том, как он отбился от семьи и стал беспризорником, писатель рассказал впоследствии в своей автобиографической повести «Ленька Пантелеев».

После нескольких лет скитаний тринадцатилетним мальчишкой Л. Пантелеев попал в школу социально-трудового воспитания имени Достоевского, описанную им впоследствии совместно с Г. Белых. Здесь он пробыл около трех лет.

По прошествии этого срока вместе со своим товарищем по школе и будущим соавтором Григорием Белых Л. Пантелеев, мечтая о профессии киноактера, отправился пешком на юг, в Баку, где жил и работал кинорежиссер Перестиани, создатель знаменитого в то время фильма «Красные дьяволята». До Баку они так и не дошли.

За время скитаний Пантелеев переменил множество профессий. Был сапожником, учеником киномеханика, поваренком в ресторане, библиотекарем.

В 1925—1926 годах сотрудничал в газетах и журналах, печатал небольшие очерки, фельетоны, кинорецензии...

Решение писать книгу о школе имени Достоевского возникло внезапно. Писали запоем, с огромным увлечением. Написав, решили отнести заведующей губоно, единственному «влиятельному» лицу, которое знали. Та отнеслась к их затее не очень серьезно:

— Вам что, мальчики? Книгу написали?!

Сгорая от стыда, оставили рукопись и даже не хотели потом идти справляться о ее судьбе. Только спустя несколько месяцев случайно узнали, что рукопись собираются издавать. Оказалось, что их разыскивали по всему Ленинграду: рукопись попала к С. Я. Маршаку и по его настоянию была отправлена на отзыв А. М. Горькому.

Это и была «Республика Шкид».

«Республика Шкид» в сравнительно небольшой срок выдержала десять изданий только на русском языке, вызвала множество читательских откликов. Она была издана во многих странах мира.

В чем же причина такого успеха?

На этот вопрос помогает ответить оценка места и значения «Республики Шкид», принадлежащая А. М. Горькому.

«...Недавно я прочитал замечательную книгу «Республика Шкид», — писал Алексей Максимович в статье «Заметки, читателя». — Ее написали два подростка, бывшие воры, воспитанники «Школы имени Достоевского для трудновоспитуемых». В этой книге авторы. отлично, а порою

[712]

блестяще рассказывают о том, что было пережито ими лично и товарищами их за время пребывания в школе. Они сумели нарисовать изумительно живо ряд характеров и почти монументальную фигуру «Викниксора», заведующего школой. Значение этой книги не может быть преувеличено. Она еще раз говорит о том, что в России существуют условия, создающие действительно новых людей».

Конечно, книга взволновала Горького не только как факт социального значения, не только как документ эпохи. Недаром в каждом письме, в котором он упоминает о «Республике Шкид» или ее авторах, мы читаем: «Книгу они сделали талантливо...», «Это удивительные ребята, сумевшие написать преоригинальную книгу, живую, веселую, жуткую» и т. п.

Горький любил повторять, что одну интересную книгу может написать почти, каждый грамотный человек. Он был искренне убежден, что в каждом человеке заложены нераскрытые возможности писателя. Однако у этого горьковского афоризма есть и другая, оборотная сторона. Одна книга, пусть даже очень интересная, еще не делает человека писателем.

Подлинным «экзаменом на писателя» является обычно вторая или даже третья книга. Тут уже выясняется, умеет ли автор передать не только непосредственно им пережитое, но и увиденное, наблюденное, проявляется его умение собирать и обрабатывать жизненный материал, лепить образы-характеры, мыслить и обобщать, создавать типы.

Неспроста Горький внимательно приглядывался к первым, «неписательским» книгам, стремился угадать в них потенцию будущего писателя, определить, последует ли за первой книгой вторая, подумать, что можно сделать, чтобы «первая» не осталась единственной.

Когда на восторженный отзыв Горького о «Республике Шкид» С. Н. Сергеев-Ценский ответил несколько - скептическим письмом, в котором высказывал сомнения по поводу того, имеются ли у авторов книги какие-то литературные перспективы, Горький возражал ему:

«Мне кажется, что один из «шкидцев», Леонид Пантелеев — парень талантливый. Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен, довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится».

Как и в ряде других случаев, суждение Горького о литературных перспективах Л. Пантелеева не было результатом догадок и предположений.

Его ответ Сергееву-Ценскому основывался не только на знакомстве с «Республикой Шкид», но и на знакомстве с одним из ее авторов.

Знакомство с Горьким было определяющим в литературной судьбе Л. Пантелеева.

Успех «Республики Шкид» мог оказать ему весьма сомнительную услугу. Так легко было возомнить себя законченным писателем, постигшим все тайны и премудрости литературного ремесла.

По совету Горького Л. Пантелеев решил серьезно взяться за учебу и поступил на рабфак.

Последовавшие вскоре за «Республикой Шкид» произведения

[713]

Л. Пантелеева — такие широко известные повести его, как «Часы» и «Пакет», рассказы «Карлушкин фокус», «Последние халдеи» и другие, свидетельствовали уже не только о яркой одаренности, но и о вполне зрелом, недюжинном мастерстве, о большой языковой культуре их автора.

Советская литература насчитывает немало прекрасных книг, в которых писатель рассказывает о себе, о своем детстве, повзрослении, о своем вступлении в большой мир.

В ряду этих книг вслед за «Детством» Горького идут «Школа» Гайдара, «Белеет парус одинокий» Катаева, «Кондуит и Швамбрания» Кассиля. Среди этих книг, на одной полке с ними, занимает свое место и автобиографическая повесть Л. Пантелеева «Ленька Пантелеев».

«Карлушкин фокус», «Часы», «Пакет», «Последние халдеи», «Честное слово», «Буква «ты», «Долорес», «Маринка» — эти и другие произведения Л. Пантелеева по праву входят в золотой фонд советской литературы.

Л. Пантелеев — художник большой внутренней честности, предельно взыскательный, предельно требовательный к себе.

Тридцать с лишним лет работает он в литературе.

Эта книга включает в себя большую часть произведений писателя. Но эта книга из тех книг, о которых принято говорить, что они «томов премногих тяжелее». А ведь Пантелеев — в расцвете своих творческих сил.

Он напишет еще много новых книг, достойных своего умного, честного, взыскательного таланта.

Б. Сарнов

[714]

Цитируется по изд.: Пантелеев Л. Повести и рассказы. М., 1958, с. 709-714.

Вернуться на главную страницу Л. Пантелеева

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС