Лев Шестов
       > НА ГЛАВНУЮ > БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ > УКАЗАТЕЛЬ Ш >

ссылка на XPOHOC

Лев Шестов

1887-1961

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ


XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ
1937-й и другие годы

Лев Шестов

Философ экзистенциальной направленности

ШЕСТОВ Лев (Лев Исаакович Шварцман, 1866-1938) — российский философ экзистенциальной направленности. Для Ш„ испытавшего влияние Платона, Паскаля, Спинозы, Толстого, Достоевского и Ницше, человеческая трагедия, ужасы и страдания жизни, переживание безнадежности были источником философского творчества («Шекспир и его критик Брандес», «Добро в учении гр. Толстого и Фр. Нитше», «Достоевский и Нитше», «Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления», «Начала и концы», «Афины и Иерусалим», «Киркегард и экзистенциальная философия»). Ш. был потрясен властью необходимости, подчиняющей человека закону, порождающей трагедию повседневного существования.

Апофеозом трагического начала в жизни человека для Ш. является творчество Шекспира, герои которого живут и действуют в ситуации распавшейся связи времен, превратившей все нравственные ценности в свои противоположности. Критикуя «вечные» начала этики («этическое родилось вместе с разумом»), Ш. считает, что идеи и идеалы, превращенные в принципы, вначале устанавливают диктат человеческой субъективности, а затем, порабощая человека, требуют от него всё новых и новых жертв. В результате, рожденный для уникальной жизни и судьбы, человек подпадает под власть «всемства» («все мы» Достоевского), т.е. общепринятых нормативов-истин, уродующих самобытное и неповторимое сознание. Так человек — «вчерашний царь» — превращается в «раба и нищего», живущего ощущением абсолютной власти необходимости и безрассудства борьбы с ней.

Произвольно реконструируя драматическую ситуацию прошлого, Ш. делает героев шекспировских трагедий исполнителями и одновременно жертвами автономной нравственности Канта, предельно им упрощенной до рамок этического рационализма. Критикуя общественное сознание, исподволь формирующее в человеке психологию жертвенности, философ категорически отвергает идеологемы, оправдывающие практику человеческих жертвоприношений. Став на путь социально санкционированной жертвенности, человек неизбежно оказывается трагическим существом, совмещающим в себе смысложизненные противоположности: защищая нравственную чистоту принципов, он готов принести в жертву долгу собственную жизнь, он — жертва и палач, друг и враг, герой и убийца. Но человек, заключает Ш., должен следовать не общепринятой морали, но — себе. «Так было до сих пор, так будет всегда у людей, вырабатывающих свое миросозерцание. Они говорят то, что не могут не говорить». Примером этому для мыслителя являлся человек «опасного может быть» — Фридрих Ницше.

Стремясь «восстановить человека и исцелить его от страшного недуга», спасти от униженности, от «ложной жизни», в которую его интегрирует разум, Ш. идет от идей Ницше к Библии. Конфликт греческой философии и библейского Откровения становится основной темой размышлений. Критикуя рационализм (антачный, христианский, новейшего времени), принудительность логики, Ш. видит источник всех бед для существования человека в «Афинах», т.е. в традициях греческого типа мышления, стремящегося к «всеобщему исчислению бытия», к научному знанию. Истолковывая идеи Достоевского и Ницше как своего рода ответ кантовской «Критике чистого разума», философ считает, что «неправда разума не в том, чем этот разум обладает, а в том отречении от свободы, в тех ограничениях, которые начинаются в этической сфере и завершаются в истинах науки». Вечно длящийся акт познавательной ситуации, в которой оказался человек благодаря «Афинам», превратил его в гносеологического, познающего субъекта. Утратив радость непосредственного существования, ощущение прелести жизни, собственную свободу, человек теперь обречен жить в кругу сотворенных наукой неизменных истин, автономия разума превратилась в тиранию разума. Бытие ускользает от сознания.

Жизнь, считает философ, не схема и не план, где всё отмерено и сведено к готовому и понятному, а мистерия, полная непредсказуемого творчества и чудес. Чтобы подлинно жить, человеку необходимо либо окунуться в атмосферу мифа, сверхъестественного, либо в состоянии одинокого протеста против абсурда очевидностей мира испытать ощущение собственной «выброшенности» на его окраины. Результат будет одинаков: мир теперь смотрится по-иному и то, что видится человеку, «становится тем, что есть».

Для того чтобы взлететь над разумом, над «должно» и «необходимо», нужны мировоззренческие основания, помогающие обрести уверенность в правильности осуществленного выбора. Противопоставляя разумную рациональность «Афин» мистике Откровения, «Иерусалиму», философ обращается к Ветхому Завету, который, по его мнению, теснейшим образом связан с «метафизикой бытия». Спасение от порабощающего разума Ш. видит в вере. Сутью всего сущего для него является непредсказуемость и чудесность действий Творца, который «не руководится никаким принципом в своих действиях и не ставит себе никаких целей». Он — над миром, над человеческим добром и злом, над истиной и ложью; Он есть абсолютная духовность и бытие всякой возможности.

Для того чтобы приблизиться к сущности мира, человеку надо стать выше разума, отвлечься от повторяющегося, закономерного, стать «выше себя для того, чтобы стать истинно собой». За теоцентризмом Ш. просматривается антропоцентризм: главное «хотение» мыслителя — спасти человека от «неистинной» жизни как не соответствующей потребностям его творческого существования. В соответствии с этой задачей мистика и иррациональность Бога необходимы философу в качестве последнего аргумента для нерешительного человека. Избавившись с его помощью от мира необходимости, власти разума и морали, человек сможет обрести уверенность в своем призвании быть свободным. По логике Ш„ если Бог есть абсолютная возможность, то и для человека «здесь и сейчас» открывается перспектива немедленного «овозможнивания невозможного». Главное — вера в то, что в мире нет ничего невозможного, вера, помогающая увидеть «сверх того, что видят все» и даже нечто «совсем новое». Для этого необходимо «раз и навсегда избавиться от всякого рода начал и концов», которые навязываются завершенными философскими системами.

Истинно человеческое существование, насыщенное творчеством, Ш. уподобляет божественному акту с его безосновностью, безмотивностью, с его «вдруг», но и одновременно с высочайшей требовательностью к «слову и делу» человека, которые способны «спасти или погубить душу, а может быть, и весь род человеческий». Только на этом пути, считает мыслитель, на смену душевному покою гносеологического субъекта приходит «живой человек», в глубине души которого «трепет, ожидание, тоска, страх, надежда и постоянное предчувствие великой неожиданности». Поскольку человек хочет смыслить в тех категориях, «в которых он живет, а не жить в тех категориях, в которых он научился мыслить», постольку философия, если она является действительно мудростью жизни, должна вывести нас за пределы разумности, с тем чтобы «научить нас жить в неизвестности».

Помогая дать ответ на основной вопрос человеческого существования, бессистемные размышления Ш. о судьбах человека и человечества стали основой современной философии религиозного экзистенциализма.

Кириленко Г.Г., Шевцов Е.В. Краткий философский словарь. М. 2010, с. 438-440.


Вернуться на главную страницу Шестова

 

 

 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ



ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС