Воннегут, Воннегат, Курт

1922-2007

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Воннегут (Воннегат) Курт

Курт Воннегут

Воннегут (Воннегат) Курт (1922-2007) — американский писатель. В своей прозе Воннегут разрабатывал тему вредоносности научно-технического прогресса, провоцирующего падение нравственности и ведущего к социальным взрывам. Основные произведения Воннегута хорошо известны русскому читателю, это романы «Механическое пианино», «Колыбель для кошки», «Бойня номер пять», «Балаган», «Тюремная пташка» и «Галапагос». Для стиля Воннегута характерно сочетание приемов научной фантастики с гротеском и притчей.

Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 54.

Скороденко В.

Про «Колыбель для кошки»

О БЕЗУМНОМ МИРЕ И ПОЗИЦИИ ХУДОЖНИКА

(Роман К. Воннегата «Колыбель для кошки»)

Иллюстрация к роману «Колыбель для кошки»

«...я написал бы историю человеческой глупости...»

К. Воннегат

Перефразируя заключительные строки «Полых людей» гениального англо-американского поэта Т. С. Элиота («Вот как кончается свет: Только не взрывом, а взвизгом»  *), фирма «Делл», выпустившая дешевое издание романа Воннегата, напечатала на обложке книги: «Вот как кончается свет: Только не взрывом — причудой». Да, причудлива насмешка американского прозаика, гротескны его парадоксы, но не более, чем жизнь того мира, который их породил. «В кибернетизированном завтра Курта Воннегата мы безошибочно узнаем наше гротескное сегодня», — справедливо заметил об одной из его книг рецензент американского журнала «Рэмпартс». Это наблюдение верно для всего его творчества.

Существует мнение, по крайней мере в США, что Воннегат ко всему на свете относится не только без должного уважения, но и без должной серьезности. Легенда о «легкомысленности» писателя не выдерживает очной ставки с его книгами и с его человеческой биографией; уж очень специфичен смех Воннегата, которого западная критика недаром произвела в «короли» «черного юмора». Чтение этого автора приводит на память известный блюз, виртуозно исполненный Эллой Фицджеральд:

Я смеюсь нарочно, крошка.

Лишь бы не заплакать.

Часто, очень часто совпадали в XX веке людские судьбы. Удивительно схож, например, жизненный путь двух писателей, каждый из которых выдвинулся в первые ряды своей

____

* Перевод Ив. Кашкина,

[212]

национальной литературы после второй мировой войны, — англичанина Голдинга и американца Воннегата.

Уильям Голдинг был командиром торпедного катера, попал в плен и до конца войны находился в фашистском лагере для военнопленных. Воннегат служил в армейской разведке, тоже оказался в плену и был отправлен на работы в Дрезден, где стал свидетелем уничтожения этого «открытого города» американской авиацией *. Оба писателя вынесли из пережитого глубокое отвращение к войне, насилию и бессмысленному разрушению. Оба претворили жизненный опыт в неотъемлемую часть опыта литературного. Оба задумались над вопросом, на который стараются ответить своим творчеством: как смог человек допустить подобное? Что превращало и продолжает превращав людей в палачей и нравственных уродов? Оба обратились к жанру притчи, к аллегорическому изображению нашего времени. Но как эти притчи различны!

Мастер насыщенного философского письма, Голдинг одержим идеей первородного греха, Зла, которое человек обречен носить в себе вечно. Притчи Голдинга  ** — о том, как это неизбывное метафизическое Зло, высвобождаясь, уничтожает своего носителя. Поиск художника уводит его в «подполье» человеческой души, заставляет исследовать «механику насилия», истоки слепых разрушительных инстинктов и снова и снова требовать от человека их обуздания, дисциплины воли, разума и совести. Проклиная Зло и призывая людей спастись от самих себя, Голдинг поднимается до библейского пафоса.

А Воннегат?

Воннегат не упустит случая липший раз пройтись по адресу святого писания, показать «длинный нос — сами знае-

____

* Апокалиптические видения огненного смерча, в котором погиб Дрезден, неоднократно возникали на страницах книг Воннегата. вплоть до развернутой картины катастрофы в последнем романе «Бойня № 5. или Крестовый поход детей» («Новый мир», 1970 г.. № 3—4.)

** Русский перевод романа-притчи «Шпиль» опубликован в журнале «Иностранная литература» (1968, № 10).

[213]

те кому». «Книги Боконона», помимо всего прочего, — недвусмысленная пародия на книги Ветхого и Нового заветов да, пожалуй, и на канонические писания любой религиозной школы. Сказано же в романе: «Тот, кто не поймет, как можно основать полезную религию на лжи, не поймет и эту книгу».

В отличие от Голдинга Воннегат ищет источник бед не в извечном Адамовом проклятии, а в благоприобретенной глупости человеческого рода. Персонажи его книг созерцают не бездны духа, а вполне материальные последствия собственного неразумия. Голдинга страшит животное начало в человеке, Воннегата — затянувшееся младенчество людей, прелюдия к идиотизму. По поводу же того, к каким последствиям приводит глупость взрослых младенцев, у американского писателя нет никаких иллюзий.

Его книги в совокупности — социальная энциклопедия безумств, где описаны все виды и оттенки глупости. В свое время, на заре буржуазного переустройства мира, великий Свифт счел нужным сделать то же самое. В «Сказке бочки» и «Путешествиях Гулливера» он не только подвел итог самоновейшим безумствам современников, но выступил с презрительным пророчеством. История показала, что Свифт был прав. Воннегат постарался изобразить, как описанные Свифтом безумства трансформировались в условиях сегодняшнего дня.

Получилось смешно: глупость всегда смешна.

Получилось горько: глупость нередко приносит страшные плоды.

«Горьким словом своим посмеюся...»

Закрывая «Колыбель для кошки», читатель волен спросить: куда же подевались нормальные умные люди? Ответ прост: нормальных умных людей очень много; прежде всего это автор, Курт Воннегат; это те. кто прочитал его книгу, посмеялся, задумался и ужаснулся вместе с ним. Иначе как бы мы угадали, что именно безумцев выставил он на всеобщее осмеяние? Все познается в сравнении, в том числе и глупость.

[214]

* * *

Роман Воннегата условно — и только условно — можно отнести к жанру антиутопии, получившему с легкой руки автора «Машины времени» широкое распространение в западной литературе XX века. Можно найти точки соприкосновения между «Колыбелью для кошки» и другими классическими антиутопиями, скажем, «Прекрасным новым миром». О. Хаксли или «451° по Фаренгейту» Р. Брэдбери. Воннегата часто называют фантастом. У него есть научно-фантастический роман «Сирены Титана» (1961), и начинал-то он, кстати, фантастической книгой о будущем «Рояль механический» (1952, в русском переводе — «Утопия-14»). Его последние произведения, сборник рассказов «Милости просим в обезьяний вольер» (1968) и роман «Бойня № 5» (1969), также удовлетворяют требованию нынешней фантастики: в них есть экстраполяция, то есть проецирование в будущее некоторых социальных и научно-технических тенденций современного развития. Однако во всех его книгах, если не считать «Сирен Титана», фантастическое, тем паче научно-фантастическое — элемент чисто вспомогательный, прием литературной конструкции, не более. Как мог убедиться читатель этого романа, «Колыбель для кошки», за исключением льда-девять, не содержит фантастики. Что касается романов «Да благословит вас бог, мистер Розуотер» (1965) и «Матерь-Ночь» (1966), то при всей абсурдности исходной ситуации и перипетий интриги это вполне реалистические произведения.

Так что Воннегат скорее всего не фантаст; он, как подметил американский рецензент, пишет не о завтрашнем, а о сегодняшнем дне. Он сатирик и критик нравов. Как и другие его книги, «Колыбель для кошки» — беспощадная нравственная аллегория в духе Свифта или современных «Собачьих лет» и «Жестяного барабана» ведущего прозаика ФРГ Гюнтера Грасса. Абсурдная действительность устрашающе и с неуклонной логикой прослежена во всех своих абсурдных, алогичных

[215]

закономерностях (и в хаосе есть свой порядок, и в безумии — свой смысл), прослежена и опрокинута в самое себя. Следуя примеру своего учителя, автора «Гулливера», Воннегат все «нелепицы» накрепко увязывает с реальностью сегодняшней Америки. Свифтовское начало подчеркнуто еще одним моментом: характером отношений между автором и рассказчиком. Подобно тому как Гулливер не равнозначен Свифту, так и Иона, от лица которого ведется повествование в книге Воннегата, не автор, а всего лишь персонаж, литературная «маска».

Абсурд, то есть полнейшее несоответствие вещей своему предназначению в мире или хотя бы нашим аксиоматическим представлениям о них, начинается у Воннегата буквально с первой страницы. Рассказчика зовут Ионой или Джоном, по стандарту наших прозаических и отнюдь не библейских времен. Аналогия с ветхозаветным пророком налицо. В 94-й главке появляется даже кит, ловко притворившийся горой Маккэйб. Помните, «...левиафаново величие самой высокой горы острова — Маккэйб... Она выгибалась страшным горбом, словно синий кит». Но, как известно, Иона был пророком весьма строптивым: он постоянно бегал от лица Господа своего, никак не желал пребывать там, где ему было положено, и делать то, что вменялось ему в обязанность. За что, между прочим, Господь посадил его на трое суток во чрево китово. У модернизированного Ионы обязанности прямо противоположные — безошибочно объявляться в нужном месте и в надлежащий момент. Такое мог выдумать только XX век.

Теплый лед, лед-девять, — тоже, конечно, бессмыслица, по представлениям общепринятым, но никак не современной физики. Наука обогатила человечество ничуть не худшими образчиками смертоносного оружия. А мгновенное и всеобщее оледенение представляется не столь уж неприемлемым вариантом гибели цивилизации в свете высказывания одного американского генерала, назвавшего смерть от лейкемии легким и приятным способом переселиться в мир иной.

[216]

Многое на первый взгляд бессмысленно в книге Воннегата; однако эта бессмыслица на поверку оказывается весьма осмысленной формой авторской оценки изображенного. Воннегат не приемлет новомодное извращение всех и всяческих истин. Он пародирует извращенные истины, тем самым заставляя читателя задуматься над их первоначальным содержанием. Пародия и парадокс определили структуру романа — и в мелочах (учебный военный лагерь под названием Форт Иисус), и по большому счету. В области формы Воннегат многим обязан таким классикам парадокса, как Уайльд и Честертон. В хрестоматийном романе Честертона «Человек, который был Четвергом» группа тайных агентов охотится за бандой анархистов, задумавших уничтожить мир. Выясняется, что агенты и анархисты — одни и те же лица, а главарь подполья оказывается шефом полиции: апогей конспирации и провокации. У Воннегата боконизм объявлен государственным преступлением и карается смертью, в то время как его тайно исповедуют все подданные страны во главе с диктатором- президентом.

Каждый персонаж, каждый гротеск, каждая несуразица в книге американского писателя суть образное осмысление реальности, ядовитый комментарий к вопиющим противоречиям американского XX века. Можно открыть любую страницу «Колыбели для кошки», взять самую правдоподобную или, напротив, самую абсурдную ситуацию и убедиться, насколько полно передана в ней сущность явления. Например, история назначения Минтона «за сочувствие коммунистам» послом в Сан-Лоренцо. О намеке на деятельность комиссии сенатора Маккарти говорить не приходится: это лежит на поверхности. Но Воннегат берет глубже. Он издевается над официально насаждаемой слепотой, над «квасной» пропагандой. Наблюдение миссис Минтон, что народы различных стран совсем не обязаны обожать ее соотечественников, было расценено в верхах как факт антипатриотический, что стоило карьеры ее мужу. В связи с этим эпизодом уместно на-

[217]

помнить о судебной практике «третьего рейха», когда не только абстрактная любовь к «фатерлянду», но и любовь к фюреру рассматривалась как понятие правовое. За одно лишь допущение, что патриот Германии волен не обожать высокое начальство, можно было угодить за решетку.

Вот еще одна столь же невероятная история — о человеколюбивом палаче фон Кенигсвальде, враче СС в Аушвитце, удалившемся от мира лечить больных туземцев в джунглях Сан-Лоренцо: «Если он будет продолжать такими же темпами, то число спасенных им людей сравняется с числом им же убитых примерно к 3010 году». Тоже, казалось бы, бред, но если вспомнить, как изворачивались на суде Эйхман и другие военные преступники, расписывая свою «гуманность»...

И заметьте, кто населяет этот мир: почти все — выродки, монстры, законченные кретины и живые покойники, «зомби». Что ни персонаж, то гротесковое обобщение буквально убойной силы. Например, мистер X. Л. Кросби, достойный американец, антикоммунист и бизнесмен, рвущийся «помогать» слаборазвитым странам, и его добродетельная половина из «хужеров». Чего стоит один такой «штрих к портрету», как инстинктивная его попытка остановить всемирную катастрофу магическим заклинанием: «Мы американцы! Американцы». Под стать ему «тишайший» доктор Брид, руководитель группы по разработке ядерного оружия. Приложивший руку к уничтожению сотен тысяч, он находит в себе достаточно убежденности, чтобы осудить коллегу-убийцу из XVIII века: «Только подумать! У него на совести было целых двадцать восемь человек!» Таких персонажей у Воннегата много. «Свободный художник» поэт-авангардист Кребс, который в экстазе самовыражения артистически загадил чужую квартиру вполне натуральным дерьмом. Бывший монополист и хищник капитала Джулиан Касл, переквалифицировавшийся в Швейцера № 2. Впрочем, стоит ли указывать на то, чего и так невозможно упустить при чтении романа.

Но две гротесковые фигуры привлекают особое внимание,

[218]

поскольку именно в них сосредоточена философская мысль Воннегата, именно они определили интонацию повествования.

* * *

Профессор Феликс Хонникер не имеет конкретного прототипа; в его облике нет портретного сходства с американскими учеными, создавшими атомную бомбу, — Оппенгеймером, Сциллардом, Ферми. Даже с одним из «отцов» водородной бомбы, Теллером, печально знаменитым своими истерическими призывами расправиться с «красными», и с тем нету сходства, хотя параллель была бы здесь весьма соблазнительна и, пожалуй, не совсем безосновательна. Образ Хонникера — гротескное обобщение взбесившейся «науки ради науки», науки, не оплодотворенной человечностью и высокой моралью. Но в наше время «чистой» науки не существует как таковой. Как и многое другое, наука — явление классовое. «Меньше всего я хотел бы стать ученым-атомщиком, который тихо и без спешки прикидывает, как бы повернее пустить весь наш мир к чертовой бабушке», — сказал о себе английский юноша Тони Майзен на страницах молодежной социологической антологии «Поколение ИКС». Именно такой тип ученого и выведен в образе Феликса Хонникера, проведшего страшный день 6 августа 1945 года на отдыхе в своем загородном доме на мысе Код. Абсурдная диспропорция между грандиозностью объективного зла и субъективной безмятежностью человека, поглощенного детской игрой в ту минуту, когда десятки тысяч людей сгорают заживо от дела его рук, воплощена в этом центральном для философской структуры книги эпизоде. Игра в веревочку превращается в символ роковой безответственности, который снова и снова возникает на страницах аллегории Воннегата, как только заходит речь о Хонникере и его детях, наследовавших от отца эту страшную отрешенность от жизни, это принципиальное нежелание дать себе отчет в объективном значении собственных

[219]

действий, это врожденное умение «...получая все жизненные удобства, снять с себя всю личную ответственность».

Воннегат ставит проблему моральной ответственности ученого в обществе, едва ли не самую животрепещущую по нынешнему уровню научно-технического прогресса. Больше того, он называет тяжкий недуг, атрофирующий в человеке способность к какой бы то ни. было ответственности, — затянувшийся инфантилизм, граничащий во взрослом человеке с идиотизмом. Два значения слова «innocence» в английском языке — «невинность» и «простота» (в смысле «глупость», или, как говорят на Руси, «бог обделил»). Сам себя профессор Хонникер называет восьмилетним мальчишкой, да он и есть такой: взрослый организм, отправляющий положенные ему физиологические функции, наделенный гениальной прозорливостью в области точных наук, но с совестью и сознанием невинного дитяти, не различающего между добром и злом. «Теперь наука познала грех», — замечает его коллега во время первых испытаний атомной бомбы. «Что такое грех?» — отзывается профессор.

Стремясь заострить инфантильное начало в характере Хонникера, Воннегат добавляет к портрету все новые и новые частности, пока «детский комплекс» не складывается окончательно и в полном объеме: житейская неприспособленность, недоразвитость эмоций, отсутствие дисциплины мышления, капризное желание заниматься только тем, что «нравится», а превыше всего — феноменальный, истинно детский эгоцентризм. «Люди никак не могли его задеть, потому что людьми он не интересовался».

Все это нужно автору затем, что образ Хонникера воплощает одно из серьезнейших противоречий XX века: противоречие между революцией в науке и зримым отставанием в духовной сфере человеческой деятельности. Значительная часть человечества уподобилась недорослю, которому в пору жениться, а он все еще в куклы играет.

К чему приводят подобные игры — об этом, собственно,

[220]

и написана книга Воннегата: в лаборатории Хонникера рассказчика поражает чудовищная нелепица — обилие детских игрушек, которые использовались для опытов по созданию новых видов смертоносного оружия.

Роман, подобно некоторым другим произведениям Воннегата, мог бы иметь двойное заглавие: «Колыбель для кошки, или Берегите спички от детей».

В отличие от Хонникера «Папа» Монзано скорее всего «списан» с живого оригинала — «Папы Дока», как прозывают в народе гаитянского диктатора Дювалье (он же «Барон Суббота» и «Отец народа»). Сан-Лоренцо, вполне возможно, соответствует настоящему Гаити; недаром соседнее с Гаити государство носило похожее название Сан-Доминго (ныне Доминиканская Республика). А может, Сан-Лоренцо и есть Сан-Доминго. Но это второстепенно. Важнее другое. Эпизоды на острове — очень злой и верный памфлет на политику США в странах Латинской Америки: «Флаг Сан-Лоренцо состоял из шевронов капрала морской пехоты США на ярко-синем поле». Денежная единица в стране тоже называется «капралом». Злее не придумаешь. Но и это не самое главное. Основное то, что политическое лицедейство в городе Боливаре — гротескное обобщение всего современного политического лицедейства, возведенного на уровень поистине «демократического» абсурда.

Режим Монзано — триумф «демократии», предоставившей подданным полную свободу выбора: либо невозбранно обо жать предержащие власти, либо повиснуть на «ку-рю-ка» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Эпизоды на Сан-Лоренцо, предшествующие тотальной ка-тастрофе, едва ли не самые жуткие страницы книги Воннегата, потому что гипербола абсурда воспринимается здесь как документальный отчет. Кого поразит «крюк», когда газеты ежедневно приносят сообщения о новых изощренных, варварских пытках? Кого ужаснет «Папа» Монзано, когда подобные ему «гориллы» восседают сегодня в президентских креслах

[221]

многих латиноамериканских республик? Вот живой «Папа Док», в прошлом врач, а ныне верховный маг вудуистов и повелитель «зомби», — этот по сравнению с ним действительно может показаться неправдоподобным персонажем из дурного гиньоля.

Безответственность политического лицедейства в трактовке Воннегата — оборотная сторона научной безответственности. Не случайно конец света наступает тогда, когда «Папа» Монзано и лед-девять, «последнее, что подарил человечеству Феликс Хонникер», соединились и «вступили в реакцию».

Пародийным философским комментарием к изображаемому служат цитируемые рассказчиком к месту и не к месту изречения из «Книг Боконона». Боконизм — единственная форма религии, достойная того мира, который представил Воннегат в своей аллегории. Следовательно, тоже абсурд, вернее, абсурдная ипостась тех философских школок, задача которых — задним числом оправдывать сложившееся положение. Это учение о небольшой и полезной лжи, позволяющей принять все как есть и всегда быть довольным собой и всем миром, своеобразный «неопанглотизм» (см. вольтеровского «Кандида»). Учение утешительное, философия отстранения от всего на свете.

Советы и поучения Боконона почти наглядно обнажают авторскую мысль, декларируя противоположное ей. Эта мысль объединяет различные элементы книги в единое, логически стройное художественное целое; ее можно сформулировать примерно так: все беды человечества проистекают от нежелания людей воспользоваться данными им от рождения мозгами, взглянуть в лицо правде, признать факты и принять наконец всю личную ответственность за то, что происходит в мире. В боконизме заключено двусмысленное оправдание младенческой безмятежности Хонникера, безответственности Фрэнка, невмешательства рассказчика и всего остального. В боконизме — оправдание, того мира, который изображает Воннегат. Поэтому боконизм оправданий не имеет.

[222]

Иона-Джон — рассказчик, но не автор. Обратившись в боконизм, он проходит «курс» вплоть до логического завершения, оправдывающего гибель человечества. Таков «исход» постижения им жизни с точки зрения пророка Боконона, и с такой точки зрения все изображаемое есть закономерность, иначе не могло и быть. Но, на взгляд автора аллегории, все изображаемое — бред, каковое положение книга призвана донести до читателя. Будем надеяться, что это ей удалось.

«Исход» «Путешествий Гулливера» Свифта — горький плач незадачливого путешественника по невозможности превратить человека в лошадь и везде и всюду учредить гармонию научно обоснованных лошадиных порядков. Значит ли это, что у человечества не было иного пути, кроме повального «олошаживания»? Означает ли опыт литературного героя Воннегата, что миру и впрямь не остается ничего другого, как поскорее придумать лед-девять или нечто подобное? Нет и нет.

Сатира Курта Воннегата человечна, потому что каждой строкой своей трагикомической притчи он говорит решительное «нет» всему, что изображает. Мир абсурда представлен им в точности таким, каков он в действительности. А последовательная нравственная позиция автора предполагает существование ценностей, прямо противоположных тем дутым величинам, которые Воннегат столь решительно уничтожает своим острым пером. Это так же верно, как то, что написанная им «история человеческой глупости» предполагает умного читателя.

Курт Воннегат показал мир, в котором он живет и который он хорошо знает. Он сделал это с мужеством подлинного патриота великой страны, с достоинством человека, обитателя нашей небольшой планеты, с прямотой настоящего художника.

В. Скороденко

[223]

Цитируется по изд.: Воннегут К. Колыбель для кошки. М., 1970, с. 212-223.

Далее читайте:

Исторические лица США (биографический справочник).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС