Родственные проекты:
|
Юлий Галактионович Жуковский
Жуковский, Юлий Галактионович [22.IV(4.V).1833 (по другим данным 1822),
Петербург, - 14(27).XI.1907, там же] – русский журналист и экономист.
Окончил училище правоведения (1853). Служил в министерстве юстиции. Выступил
в печати с повестью «Петербургские ночи» и статьей «Общественные отношения
России с точки зрения исторической науки и права» в сборнике «Весна» (1859),
обратившим внимание Н.А.Добролюбова. С 1860 года печатал в «Современнике»
публицистические статьи по юридическим и экономическим вопросам («Что такое
право?», «О народности в политике», «Крестьянское дело и общественная
инициатива», «Затруднения женского дела» и др.). Статья «Вопрос молодого
поколения» (там же, 1866, № 2, 3) послужила поводом к судебному
преследованию Ж. вместе с А.Н.Пыпиным (как редактором «Современника») по
обвинению в оскорблении дворянства. В 1865 году Ж. – фактический редактор
газеты «Народная летопись». В 1869 году, не приглашенный, как и
М.А. Антонович, в редакцию «Отечественных записок», вместе с последним издал
пасквильную книжку «Материалы для характеристики современной русской
литературы», направленную против Н.А.Некрасова. В 1877 году опубликовал
статью «К.Маркс и его книга о капитале» («Вестник Европы», № 9), содержавшую
нападки на марксизм и вызвавшую оживленную полемику, в ходе которой Ж.
получил резкий отпор Н.Н.Зибера и Н.К.Михайловского. Выступление последнего
послужило поводом для известного письма К.Маркса в редакцию «Отечественных
записок» (см. К.Маркс и Ф.Энгельс, Избранные письма, 1953, с 313-316).
Отбросив поверхностный радикализм ранней поры, Ж. стал «пошло-буржуазным»
(по выражению В.И.Ленина) экономистом (см. Соч., т. 1, с. 117).
Краткая литературная энциклопедия
в 9-ти томах. Государственное научное издательство «Советская энциклопедия»,
т.2, М., 1964.
Жуковский Юлий Галактионович (22.04 [04.05].1833– 14 [27].11.1907),
экономист, публицист, историк общественной мысли, управляющий
Государственным банком, сенатор. Из дворян. Сын генерала. Параллельно с
обучением в Училище правоведения занимался живописью, играл на
виолончели, создал лабораторию, где ставил физические и химические
опыты, сам изготавливал сложные приборы. По окончании училища в 1853
поступил на службу в Министерство юстиции, а затем перешел в
Государственную канцелярию, где принимал активное участие в
осуществлении реформ 1860‑х, работая в Главном комитете об устройстве
сельского состояния. Жуковский был одним из главных сотрудников
«Современника», писал о самых разных сторонах жизни современного ему
общества, в основном по экономическим и юридическим вопросам. Внимание
читателей привлекли его статьи «Что такое право? Наша ученая простота и
немец Блунчли», «О народности в политике», «Методы юридической науки»,
«Затруднения женского дела». Особое значение имели те его статьи
теоретического характера, в которых он критически рассматривал основы
либеральной школы политической экономии.
В статье «Экономические теории Маклеода» он освещает «положение, к
которому приходит экономическая наука после долгого застоя внутри своей
замкнутой и ошибочной школы». По его словам, Маклеод, самый молодой и
самый дельный из представителей экономистов того направления, которое
объясняет все явления экономической жизни действием закона
неограниченной конкуренции, «служит для нас только свидетелем того
логического исхода, к которому должна была прийти рано или поздно
либеральная экономическая школа», подавившая надолго всякое независимое
развитие экономического знания. Еще французский социолог Огюст Конт
определил политическую экономию как систематизацию хозяйственного
беспорядка. Вот этот хозяйственный беспорядок (вместе с принципом
невмешательства государства в экономическую жизнь) экономисты –
сторонники конкуренции и приняли за основу своих теоретических
построений.
Эти экономисты рассматривают стоимость произведенного продукта как сумму
процента, ренты и платы рабочим. Однако, замечает Жуковский, это вовсе
не некий закон мироздания, бывают и такие отношения, при которых эти
категории отсутствуют, напр., если речь идет о семье. Значит, законы,
выводимые такой экономической наукой, – это всего лишь законы
конкуренции, а не хозяйства вообще. «Это не наука о лучшем устройстве
экономических отношений в народе, а всего лишь теория накопления
капитала, об обмене, о покупке, о продаже, теория коммерческого порядка
или лавки… Политическая экономия есть наука об обмене, наука торговли
или наука лавки… Таков реальный профиль экономической науки, какою она
является у экономистов либеральной школы!» Наряду с ней могут
существовать наука капиталиста, наука биржевого игрока, наука карточного
или шахматного игрока – с той же степенью «научности».
Порядок распределения производимых благ в обществе выработался
исторически, он эмпирический, а политическая экономия пытается возвести
его в закон, освятить, представить вечным. Она не признает решающего
значения труда, выставляя на первый план капитал. Жуковский пишет, что
власть над будущим продуктом принадлежит тем, чья власть над трудом
(тогда как Маклеод считает, что она у более ловких и удачливых). По его
мнению, если бы установился строй, который был бы не во вред рабочему,
то обмен вовсе не стал бы законом хозяйственной жизни, он был бы просто
устранен. «Нужно на место отпадающего начала обмена отыскать настоящий
закон распределения». Тогда займет положенное ему место закон
соответствия спроса и предложения, давно известный, но неправильно
понимаемый. Он будет по-настоящему действовать, если будут соблюдены
интересы труда, и всякий труд будет вознаграждаться при соответствии
предложения спросу. «Такая наука не будет уже более наукой о цене или
обмене, а будет заниматься законами такого экономического устройства
производства и труда, при котором производство или сумма продукта могло
бы вполне соответствовать спросу». Жуковский пришел к выводу о
нетоварном характере системы хозяйства, имеющей целью благо работника, и
о новом характере и содержании экономической науки будущего.
В статье «Смитовское направление и позитивизм в экономической науке»
Жуковский показал, что либеральная или позитивистская школа политической
экономии отошла от принципа строгой научности Адама Смита. «Вместо того,
чтобы держаться строго теоретической рамки, они пошли в услужение тем
классам, которые самым наглым образом эксплуатируют народ и стали
недостойным науки способом направлять козни против него». Вместо научных
трудов у них получаются только памфлеты, и это не случайно: в науке
должна царить беспристрастность. «Непоследовательным будет всякий, если
его пером водит предвзятая мысль, продиктованная случайными интересами
партии, особенно если не на стороне этой партии справедливость».
Жуковский видел корень ошибок либералов и в чисто теоретическом плане.
Они встали на путь эмпирики, отказавшись от абстрактного мышления, что
равнозначно отказу от теории вообще. Индукция и дедукция – это две
стороны одного и того же процесса познания, а либералы искусственно
разделили его и приняли только одну его сторону. И читателям
предлагается «каша, которую натворили экономисты, цепляясь за формулы
Смита и вешая на них свои собственные выдумки».
В отличие от экономистов, которые, вслед за Смитом, восхваляли
разделение труда, видя в нем главный источник эффективности
производства, Жуковский показал, что «наука до сих пор не исследовала
рост успешности от его сочетания. Сочетание же различных производств, и,
в особенности сочетание земледельческого производства с мануфактурным
почти неизведанно вовсе». И он переходит к излюбленной мысли русских
экономистов школы Менделеева: противоположность между городом и деревней
можно устранить, если в сельской местности размещать промышленные
предприятия, а в городе, наряду с парками и скверами, – фермы и теплицы
для выращивания овощей и ягод, другие сельскохозяйственные предприятия.
В городе рабочему не найти другого места для приложения своих сил в
свободное время, а в деревне жители почти половину года, в осенне-зимний
сезон, лишены возможности иметь дополнительный заработок. По подсчетам
Жуковского, из-за отсутствия сочетания промышленного и
сельскохозяйственного труда Россия производит только третью часть
продукта, который могла бы производить при данном количестве рабочей
силы.
Особое значение в творчестве Жуковского имеют его статьи «Где искать
средства для поправления наших финансов» и особенно «Вопрос молодого
поколения» (в первом номере журнала «Современник» за 1866). Статья о
молодом поколении должна была состоять из трех частей, из которых были
опубликованы две первых. Статья написана под впечатлением оскудения
дворянства, которое долго жило за счет крестьянства и воспитывалось в
убеждении, что трудиться своими руками человеку благородного сословия
стыдно. И теперь оно вместо того, чтобы после отмены крепостного права
воспрянуть и энергично взяться за дело, тунеядствовало, проедая выкупные
деньги.
Жуковский считал надуманным, карикатурным деление общества по идейным
причинам на отцов и детей (видимо, под влиянием недавно вышедшего в свет
романа Тургенева). Он доказывал, что творцы аграрной реформы должны были
предвидеть, что с отменой крепостного права изменится не только
экономика, но и все остальные стороны жизни общества, и, значит, надо
было подумать о новой системе воспитания молодого поколения. Этого не
было сделано, и российская система образования осталась вне связи «с
куском хлеба».
При крепостном праве дворянам можно было смотреть на знания как на
дилетантизм и дело формы. Доблесть барства видели в умении широко жить и
много тратить. Дворянин жил на чужой счет, и дворянский юноша чувствовал
себя беспомощным. А мужик гордится тем, что живет своим трудом. Но он и
после освобождения остался беден и нецивилизован. А деньги скапливаются
в руках помещиков, капиталистов, спекулянтов, и большая их часть
тратится на средства роскоши, что представляет собой непроизводительные
расходы, вычет из народного труда. «Разлитие богатств в массу
составляет… критериум и признак народного могущества, а вовсе не
образование отдельных огромных состояний. Потому-то осуждается с
политической точки зрения не только крепостное барство, но и барство
промышленное». А между народами идет та же борьба за богатство, и
«счастлива та страна, которая раньше других вступит на путь разлива
богатств в массу», – в этом состоит закон политического роста и силы
нации.
Пока у нас господствовало крепостное право, «ни пространные владения, ни
масса зависимого населения не давали России возможности конкурировать
относительно цивилизации и развития богатств с Европой. Наша страна
эксплуатировалась в материальном отношении европейцами почти как
колония». После отмены крепостного права, по убеждению Жуковского, выбор
только один: «Или помещичья усадьба с вольнонаемным трудом, или
крестьянское сельское общество», – рядом они процветать не могут. Если
возвысится помещик – крестьяне превратятся в батраков. Но и помещик
быстро разорится и сдаст землю за бесценок кулакам-промышленникам. Даже
с чисто эгоистической точки зрения, не говоря уж о нравственности и
патриотизме, выгодно создать условия для процветания крестьянских и
городских общин (помещики будут сдавать землю крестьянам в аренду, и
цена ее возрастет).
С этих позиций Жуковский осуждал сложившуюся систему воспитания молодого
поколения и предупреждал: если положение не изменится, то скоро все
дворянские имения перейдут к кулакам-скупщикам, а их владельцы и
особенно молодежь пойдут к новым хозяевам в услужение.
В к. 60‑х Жуковский выпускает газету «Народная летопись», в которой
подвергает критике курс на европеизацию России, проводимый в
царствование Александра II.
Россия приобщается к европейской цивилизации, не считая нужным жалеть
природные силы страны. Но что это за цивилизация? Ведет ли она к
устройству народных дел или, наоборот, растрачивает эти силы без всякой
расчетливости, без всякого толка, на прихоти?
Оказывается, в Россию привезли отходы западной цивилизации, от которых
сама Европа давно отказалась. Привезли из Европы и науку. Но, во-первых,
она нужна не народу – он по-прежнему остается безграмотным. Во-вторых,
что это за наука?
Просветительных идей из Европы переняли мало, зато понавезли оттуда
шелка, вин и певцов – всего, что нужно для услаждения и комфорта
«верхов». А «Европа – существо чисто коммерческое», и мы должны за все
платить. «Цивилизация везла к нам всякую ветошь и гниль и увозила наши
производительные силы – нашу почву… Народ вырабатывал все, что
необходимо для него, чтобы ходить одетым и сытым, а отвозил все это на
сторону; сам же ходил неодетый и недоевший и взамен получил европеизм».
Россия разорялась.
«Прежде всего, Европа дала ему возможность испытать на деле всю силу
своего обмена: заманивая Россию прелестями своей цивилизации, она на
деле заставляла ее играть роль своей колонии. Льстя ей титулом
земледельческой страны, она скрывала под этим названием злую иронию,
зная очень хорошо, что исключительно земледельческая страна останется
всегда бедной и грубой, вечно проигрывающей в коммерческой игре».
«Так называемая европеизация, учившая нас убыточным в экономическом
отношении прихотям, не могла не оказать некоторого расслабляющего
влияния и на самый наш характер», породив в «верхах» «погоню за всякого
рода игрушками, которые могли бы оправдать в наших глазах собственную
лень и ничтожество … расслабление вследствие чрезмерной сытости,
сладость разгула в ущерб другим».
Жуковский видел патриотизм «в бережливости сил народа и в стойкости за
эту бережливость», «в борьбе общих интересов с личными прихотями. А
общество, которое решится подчинить личные прихоти власти общих
интересов, уничтожит в отдельных лицах тот внутренний разлад между
рассудком и похотями… оно не будет более общество изнеженное,
неспособное пожертвовать самыми пустыми и вздорными, в сущности,
лишениями, которых только от него потребуют».
Столь же резкой критике подверг Жуковский и проведенную земельную
реформу 1861. Правительство заявляло, что цель реформы – улучшить быт
крестьян. В действительности же освобождение крестьян с выкупом ими
земли оказалось выгодным помещикам. У крестьян отбирают все, кроме того,
что нужно для пропитания. А помещик обращает полученные деньги на
покупку предметов роскоши. У него тоже не останется капиталов. И никакие
кредиты его не спасут. Происходит упадок всего. Крестьянин остается в
той или иной степени батраком, он принужден искать заработков на
стороне. Спасти положение может лишь такой порядок, когда крестьяне
будут собственниками земли и работать только на себя.
Если помещик будет вести хозяйство с наемной рабочей силой, то его хлеб
не сможет конкурировать по стоимости с крестьянским. А крестьяне,
нуждаясь в деньгах хотя бы для уплаты податей, вынуждены продавать хлеб
в ущерб собственному продовольствию. Следовательно, проигрывают обе
стороны.
И Жуковский обращается к своей излюбленной мысли о необходимости
соединения в селе земледельческого и фабричного труда.
«Наши фабричная, мануфактурная и торговая системы не были рассчитаны на
потребителей массы», потому что народ беден. Процветали только
московские фабриканты – владельцы хлопчатобумажных фабрик и
производители вина. «Купцы и мануфактуристы богатели на счет сословий
привилегированных» – помещиков и чиновников. России необходимо
«перемещение самого центра тяжести культуры в крестьянскую среду».
Только тогда «цивилизация станет цивилизацией народа – и народное
богатство станет на прочное основание».
Жуковский опровергает тех, кто пугает страну ужасающими последствиями
разорения помещиков. Он резонно замечает: «Но не всегда то, что может
быть выгодным или невыгодным для крупных землевладельцев, представляет
одни и те же последствия для общества во всей его совокупности». И он
вновь обращается к теме крайне невыгодного положения России, остающейся
в основном поставщиком хлеба для Запада: «Торговые спекуляции,
основанные на производстве и вывозе сельского продукта на сторону,
основаны вместе с тем на истощении почвы и следовательно на затрате
вперед производительных сил страны». Залогом «всего нашего будущего
хозяйственного благополучия» Жуковский считал развитие крестьянских
промыслов, которые вырабатывали бы не лионский бархат, «а то, что, не
заменяя импорта, одевает и обувает крестьянина лучше, чем теперь». Лучше
бы, по его мнению, обходиться без платков из импортного хлопка, а
льняными тканями, зато иметь хорошие сапоги. А пока из России кожу
вывозят за границу, так же как сало, лен, пеньку, шерсть. И сапоги
оказываются для крестьянина непозволительной роскошью – они слишком
дороги. Странно считать, что импортный товар, изготовленный из кожи
нашего производства, будет дешевле произведенного на месте, но «вещи
оказываются дорогими потому, что материал увозится за границу, откуда
взамен нам отплатят цветными тряпками». Чем же объяснить такое наше
неумение вести хозяйство рационально?
Ясно чем: «Крестьянин принужден был производить вовсе не то, что ему
было нужно, а то, что заставляет его производить землевладелец на основе
крепостного права… Существующая рабочая сила в земледелии может
обработать в два раза большую площадь, чем при крепостном праве».
Крепостное право отменено, но крестьянин не может выйти из своего
батрацкого, по существу, положения. И Жуковский видит выход для
крестьянства в развитии артелей и кооперации:
«Одно крестьянское тягло или хозяйство не может удовлетворить все
потребности, а всякое тягло тянет врозь от другого, ищет обогащения за
счет другого… Если б крестьянские общества составляли какую-нибудь связь
внутри хозяйственной единицы, то дело, которое не под силу отдельному
хозяйству, могло бы быть выполнено рядом хозяйственных единиц. Ведь есть
уже в деревне и промыслы, и первая степень коллективного фабричного
труда с разделением операций. Что же мешает крестьянским обществам
развиваться далее в том же смысле?»
Мешает то, что политика власти заставляет крестьян уходить из деревни на
отхожие промыслы. Ведь они должны платить налоги. Если бы можно было
налог уплатить в натуральной форме, крестьянин с этим бы справился. Но
от него требуют денег, а как их заработать в своей деревне? Продавать
сырье, те же кожи, скупщику? И пока действует именно такой хозяйственный
механизм. «Деньги идут целовальнику и московскому фабриканту, который
часть их отсылает за границу, в благодарность за то, вероятно, что
Европа сделала милость – взяла сырые продукты, в которых лишила русского
крестьянина первых условий комфорта». Лучше было бы производить меньше
водки, зато больше орудий для хозяйства.
По убеждению Жуковского, без развития сельской промышленности не будет в
деревне ни благосостояния, ни школ, ни больниц, не будет народ жить в
действительных домах, одеваться, освещаться и пр.
«Трудно ему этого достичь розничным порядком – он может это выполнить
совокупными силами, сообща. Но пока он этого не достигнет, только до тех
пор все порождения более утонченной цивилизации будут строиться для него
на воздухе и только изобразятся лишней цифрой поборов, которая помешает
народу достичь того, что ему именно нужно».
В начале царствования Александра III Жуковский возвращается на
государственную службу, на этот раз в Министерство финансов, которое
тогда возглавлял Н.Х. Бунге. Новый министр проводил политику
протекционизма, правительственного финансирования промышленности,
выступил инициатором отмены подушной подати. Бунге назначил Жуковского
товарищем (заместителем) управляющего Государственным банком России. В
1887 Бунге стал председателем Комитета министров. Вероятно, Бунге, зная
исключительную честность Жуковского (в которой был убежден и царь),
содействовал его назначению в 1889 управляющим Государственным банком
России. С этого поста Жуковский был уволен в 1894 по настоянию С.Ю.
Витте.
Одним из наиболее важных экономических трудов Жуковского является его
книга «Деньги и банки» (СПб., 1906), в ней он раскрывает механизм
финансовых махинаций международного финансового капитала, посредством
которых происходило ограбление России Западом.
Жуковский показывает, как еще при Николае I либерально ориентированные
министры финансов фактически сломали русскую финансовую систему и отдали
ее на «откуп» евреям. «От Государственного банка отсекли отдел,
занимающийся обеспечением внешнеэкономической деятельности частного
сектора. Госбанк стал вести только операции, касающиеся казны. Но
собственно торговля была всецело лишена его услуг, вся масса оборотов
частных лиц, торговли и промышленности была сосредоточена всецело в
руках частных банков и банкирских контор». Из 40 акционерных банков (из
них 9 петербургских и 4 московских) собственно русскими (и то условно)
были только два: Волжско-Камский и Торгово-промышленный, отнюдь не самые
крупные, остальные были еврейскими. При этом нерусские банки не имели
отделений в провинции, потому что в их задачу не входило содействие
развитию экономики регионов, вообще производительных сил, они занимались
исключительно валютными спекуляциями, в которых поднаторели с
незапамятных времен. Деньги всей России шли в Петербург, где
промышленность и торговля были ничтожны по сравнению с Москвой, а тем
более со всей Россией. Работал насос, высасывавший деньги из страны, не
давая ей по-настоящему развиваться, и перекачивавший их за рубеж.
Естественно, сразу же появилась, особенно в Петербурге, армада еврейских
частных банков, играющих на курсе российского рубля, началась игра на
русском рубле и на заграничных биржах. При этом частные петербургские
банки действовали согласованно с берлинскими банками. А форма балансов
этих банков была умышленно запутана, чтобы со стороны в их деятельности
невозможно было разобраться (по сути, велась двойная бухгалтерия, но
правильный баланс был недоступен российским контролирующим органам).
С введением размена бумажных денег на золото золотые деньги уходили из
страны, оставляя взамен макулатуру. И России приходилось занимать золото
у тех стран, куда оно утекло.
Т. о., Государственный банк, созданный для упрочения кредитного
обращения, был лишен всяких средств к тому, хотя в нем и были
сосредоточены выпускные операции. Он оказался в положении послушного
исполнителя нужд правительства, которые вызвали последовательно
увеличение суммы кредитных билетов и вследствие этого дальнейшее
расстройство денежного обращения и упадок русской валюты.
Государственному банку удалось кое-что сделать в устройстве частного
кредита. Он открыл около 100 местных отделений и контор, создал сеть
сберегательных касс, организовал систему перевода денег по почте и
телеграфу. Совместно с Министерством финансов Госбанк содействовал
появлению ряда частных банков коммерческого кредита, обществ взаимного
кредита, городских банков и сберегательных товариществ, поддерживал их в
трудных ситуациях, а с высочайшего позволения предоставлял
исключительные кредиты промышленным предприятиям.
Россия, пишет Жуковский, как бы ожила, но в действительности это был
мишурный блеск. Русские были наивны и неопытны в этом новом для них
деле. Они о банке судили по величине его оборота, а в большинстве своем
вряд ли видели даже настоящий вексель. Чаще всего они обходились обычной
долговой распиской. Ссуды им нередко не возвращали, предприятия не
окупались – кредиты оказались раздутыми. Нужно было убрать из обращения
лишние деньги. Однако это сделано не было. Масса лишних денег давила на
рынок, уходила в дутые предприятия, а оттуда расходилась по частным
карманам. Развернулась биржевая игра на курсе рубля, всегда не в пользу
России.
Перспективы развития российской банковской системы представлялись
Жуковскому весьма мрачными. Трудно было понять, что будут делать девять
петербургских банков. Их прежняя роль – курсовых агентов была создана
искусственно, отстранением Госбанка от курсовых операций. «Они имели
некоторое значение как опора для внешних займов, и только внешних,
потому что для всех внутренних займов и конверсий они всегда
представляли только муху, которая садилась на рога Госбанка, делавшего
все дело. Но и для заграничных займов участие их, стоившее обыкновенно
очень дорого, более вредно». Или заграница имеет избыток денег, или нет.
Ее сбережения обыкновенно превышают возможности помещения, «и тогда для
заключения займов вовсе не нужны агенты и посредники из местных банков,
так как для этого достаточно непосредственно снестись с заграничными
банкирами, и даже не нужно этого, потому что они сами являются со своими
предложениями». Займы же, когда и на Западе с деньгами туго, «убыточны,
и расчеты на них даже бесполезны, потому что такие займы обыкновенно не
удаются и, если размещаются, то мало-помалу и опять-таки через
заграничных банкиров. Во всяком случае, содержать для этого 9 банков
было бы совершенно неосновательно».
Просвещенное министерство Бунге предпочитало мириться с бюджетными
дефицитами и покрывать их займами для того, чтобы не отягощать народа
лишними платежами, а напротив, облегчать их по возможности. Оно
рассуждало совершенно справедливо, что только увеличение народного
благосостояния может служить серьезным средством увеличения доходов
казны, и нечего увеличивать налоги, когда они и без того непосильны.
Иначе действовали два последующих министерства. И.А. Вышнеградский
обременил страну новыми налогами для того, чтобы исправить бюджет. Он
его действительно исправил. При Бунге было легче народу, но была бедна
казна, – при новом министре казна разбогатела, но обеднел народ. При
Витте продолжалась та же система, с той лишь разницей, что он действовал
гораздо смелее. Пришел он с широкими планами, которые ему казались тем
легче исполнимыми, что он не обладал ни подготовкой, ни познаниями своих
предшественников, а следовательно, и их сомнениями. Многие финансовые
проекты Витте оказались вредными для России.
В книге «Промышленность» Жуковский пытается доказать, что положительный
торговый баланс, которым гордилось правительство России, – это вовсе не
достижение: превышение ввоза над вывозом характерно как раз для развитых
стран, а превышение вывоза над ввозом – для отсталых стран. «Если
торговый баланс и складывается в нашу пользу, то только потому, что он
не обнимает всех обмениваемых ценностей. Та страна, которая ввозит
больше товаров, чем отдает, очевидно, богаче другой и потребляет больше
настоящих ценностей, имея возможность производить доплату за этот
избыток деньгами. Она, следовательно, богаче деньгами, чем товарами, и
предпочитает вместо товаров отдавать деньги, а товары оставлять себе,
для собственного потребления… У нее больше капиталов, которые размещены
за границей и дают ей возможность получать значительные доходы наличными
деньгами», в частности, эксплуатируя колонии.
То, что на Западе промышленность должна быть в основном частной,
естественно, это объясняется исторически. Но почему Россия должна
копировать чужой опыт, строить свою политику на принципах свободной
конкуренции? «Для начала, чтобы создать главную для такой деятельности
почву, старые кредитные учреждения были закрыты, а хранившиеся в них
частные капиталы выброшены на рынок, где их поторопилась захватить
армада частных, почти исключительно спекулятивных, банков, занявшихся
прежде всего, конечно, игрой на обесцененный кредитный рубль и, в союзе
с германскими банкирами и банками, довели эту игру до апогея после
Турецкой войны. Конечно, никакого развития промышленности из этого не
вышло. Построилось несколько частных металлических заводов для работы на
казну и исполнения временных заказов железных дорог; плохо выстроенные
дороги пришлось выкупать в казну.
Министерство Бунге, унаследовавшее последствия указанной европеизации,
старалось, по крайней мере, дать возможность вздохнуть податным силам и
сколько-нибудь оправиться материально, хотя бы за счет тех ресурсов,
какие послала им судьба; но тут сказался недочет в податных средствах,
который не позволял сводить концы с концами без ежегодных займов.
Последовавшая затем строго фискальная система могла устранить дефициты,
но обогатить страну, конечно, нет».
В правительстве возлагали надежды на переселение миллионов крестьян из
центра России на восток. А Жуковский спрашивал: «Населять Сибирь для
того, чтобы она снабжала хлебом Западную Европу, то есть опять-таки
благодетельствовать за свой счет немцев?» Он считал: нужно не
переселение – нужен подъем культуры, нужно правильное соотношение
промышленности и земледелия.
Жуковский много внимания уделял нахождению правильного соотношения
рыночных отношений и государственного регулирования экономики. Он не
верил российским либералам, уверявшим, что стоит нашу жизнь построить на
основе западных ценностей, в особенности на принципах конкуренции, как
страна превратится в рай на земле. По его мнению, как раз опыт Западной
Европы и США свидетельствовал об обратном: «Конкуренция ведет только к
лишним тратам сил и богатств, к взаимному обману, плутовству, наживе
незаконными средствами, не к удешевлению товаров, а к их фальсификации».
А в конце концов конкуренция сама порождает собственное отрицание –
монополию Вандербильдов и Рокфеллеров.
«Но, – отмечал он, – и государство не может охватить все»,
контролировать розничную торговлю и пр. «Да, но почему бы ее не отдать
потребительским обществам, местным властям?» В Петербурге, напр., вся
торговля мясом монополизирована двумя магнатами. И вообще – «вся наша
торговля у монополистов – бесконтрольных и дорого стоящих обществу». И в
акционерных обществах всем распоряжаются администраторы. Оптимальную
меру сочетания рынка и вмешательства государства в экономику может
подсказать только практика.
Через многие экономические сочинения Жуковского проходит мысль о
первостепенном значении нравственного начала в экономике: «Напрасно
думать, – писал он, – что на свете существует один стимул – стимул
наживы. Кроме него есть стимулы самолюбия и честолюбия, соображения
общественной пользы и долга. И вообще в экономике главное – учет
психической природы человека, нравственного фактора».
Обращая внимание общественности на то, что немцы захватили в свои руки
торговлю в России со степью и югом, что привело к упадку Ирбитской
ярмарки, Жуковский напоминал: «Раньше иностранную торговлю хлебом вели
наши собственные фирмы. В период беспримерной игры на кредитном рубле
они кончили тем, что отказались от такой торговли. Вместо экспортера
явился Кенигсберг, конторы которого перевели всю хлебную торговлю на
западную границу и захватили в свои руки». А русский негоциант, когда
Жуковский предложил ему помощь Государственного банка, отказался
конкурировать с западными фирмами.
И Жуковский формулирует свое понимание путей развития экономики России:
«Сырье перерабатывать у себя», ведь стыдно, что Петербург покупает меха
у Лейпцига (которые поступают туда из России). «Собственная переработка
своего сырья – вот та формула, на которой должна быть построена вся наша
промышленная будущность…»
Нужно ли ждать, пока страна созреет для разностороннего развития
экономики? – спрашивал Жуковский и сам отвечал: «Если бы Владимир Святой
стал спрашивать, созрели ли мы для усвоения учения Христа, то, может
быть, мы и до сих пор были бы язычники». Точно так же не ждал
«созревания» России и Петр I. Жуковский умер с ощущением, что
«современное общество еще не нашло той формы хозяйства, на которой могло
бы успокоиться».
Антонов Михаил Федорович
Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа.
Далее читайте:
Русские писатели и поэты
(биографический справочник).
Сочинения:
Политические и общественные теории XVI века. Схоластика. СПб.,
1866;
Прудон и Луи Блан. СПб., 1866;
История политической литературы XIX
столетия. Т. 1. СПб., 1871;
Смитовское направление и позитивизм в
экономической науке//Современник. 1864. №9, 10, 12;
Прудон и его
экономическая система противоречий//Там же. 1865. №2, 3, 7.
XIX век и его нравственная культура, СПб, 1909 (Здесь биографический
очерк Ж.).
Литература:
Добролюбов Н.А., Весна. Литературный сборник на 1859 год, Собр. соч., т.
4, М.-Л., 1962;
Рождественский И., Литературное падение гг Антоновича и Жуковского, СПб,
1869;
Елисеев Гр., Ответ на критику, «Отечественные записки», 1869, № 4;
Михайловский Н.К., Карл Маркс перед судом Ю.Жуковского, Полн. собр. соч.,
т. 4, СПб, 1909;
Жуковская Е., Записки, Л., 1930;
Евгеньев-Максимов В. и Тизенгаузен Г., Последние годы «Современника».
1863-1866, Л., 1939;
Козьмин Б.П., Газета «Народная летопись», в его книге: Из истории
революционной мысли в России, М., 1961.
|
