> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > Н.В.БАСАРГИН: ВОСПОМИНАНИЯ... >
ссылка на XPOHOC

Басаргин Н.В.

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
РЕЛИГИИ МИРА
ЭТНОНИМЫ
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Николай Басаргин

Воспоминания, рассказы, статьи

Воспоминания

ЗАПИСКИ

Наступила глубокая осень — никого из нас еще не отправляли. Я сделался болен: у меня отнялись почти ноги и возобновилось кровохаркание. Плац-майор пред­ложил мне перейти в лазарет; но я не согласился, опасаясь, что, пока буду там лечиться, товарищей моих увезут всех в Сибирь, а меня оставят потом в крепости. Это опасение было для меня хуже болезни, которую по этой причине я старался скрывать даже от лекаря: во время его посещений я уверял его, что мне лучше и что если я буду на воздухе, то скоро совсем поправлюсь.

Долгие осенние и зимние вечера и нескончаемые ночи особенно утомительны в заключении. Я это испытал на себе. Без движения хорошего сна не могло быть, тем более, что грудная боль и ломота в ногах не позволяли мне долго оставаться в одном положении. Как ни любил я чтение, но целый день, и в особенности вечер, при тусклом свете тоненькой сальной свечи или вонючего ночника, читать постоянно было невозможно. С соседями своими мы переговорили все, о чем можно было гово­рить; да и сверх того, по слабости и грудной боли, я не мог громко и долго говорить. Шахматы тоже не так уже развлекали меня и даже утомляли. Одним словом, я с нетерпением, ожидал какой-нибудь перемены и молил бога, чтобы скорее отправили меня в Сибирь. От родных своих я не имел никакого известия. Я знал, что никому из них нельзя было приехать в Петербург. Писем также не надеялся получить от них: им нельзя было знать, где я нахожусь после сентенции и позволено ли иметь переписку с нами. Я даже не желал, чтобы братья писали ко мне, потому что боялся за них, если бы они вздумали показать особенное во мне участие.

Была уже зима, и прошел праздник Рождества. После Крещения 1827 года я узнал, что некоторых из нас стали куда-то увозить, и нетерпеливо ожидал своей очереди, не без боязни, однако же, чтобы не отправили в какую-нибудь крепость. Раз как-то, около 20 января, вошел ко мне плац-майор и спросил, есть ли у меня что-нибудь теплое.   «Не  хотят   ли   меня   отправлять,   Егор  Михайло-

// С 112

вич?» — спросил я. — «И нет, батюшка, — возразил он.— Куда отправлять, разве по домам (надобно знать, что он каждому из нас при всяком посещении своем повторял одно и то же: что нас простят непременно). Я спросил об этом у вас для того, что теплое платье необходимо для прогулок, — прибавил он. — Видите, какой холод!» — «У меня ровно ничего нет, — отвечал я, — кроме этого сюртука и двух подушек». — «Не беспокойтесь, все это будет», — сказал он. Тогда я спросил, на какие же деньги и у него ли те, которые отобрали у меня на дворцовой гауптвахте. «Об деньгах не заботьтесь: были бы здоровы, деньги будут», — отвечал он, поспешно выходя из моего каземата.

Я был уверен, что меня скоро отправят; и в самом деле, вечером он опять явился ко мне в сопровождении сторожа, несшего небольшой чемодан и кое-какие вещи. «Вот вам и белье, и тулуп,— сказал он, указывая на сто­рожа. — Одевайтесь потеплее». Я открыл чемодан, нашел в нем две пары шерстяных носок, теплые сапоги, шапку, перчатки и три довольно толстые рубашки. Жиденький тулупчик, покрытый нанкою, куртка и брюки из толстого солдатского сукна дополняли этот гардероб. Надев наско­ро и при помощи сторожа (потому что я был очень слаб) теплую обувь и принесенное платье, а сверх него тулуп, я отправился вместе с плац-майором, поддержи­ваемый сторожем, в комендантский дом. Другой сторож нес за нами чемоданчик с остальными вещами. Войдя из передней во вторую комнату комендантского дома, я на­шел тут трех моих товарищей: Фонвизина, Вольфа, Фро­лова. С первым я был знаком еще в Тульчине; он коман­довал тогда бригадой. Со вторым был очень дружен, а третьего совсем не знал. Мы дружески, но грустно поздоровались. Вскоре вошел комендант, генерал Сукин, с бумагою в руках. Он был без ноги и ходил на дере­вяшке. Ловко повернувшись на деревянной ноге своей, он громко сказал: «Государь император приказал исполнить над вами приговор Верховного уголовного суда и отпра­вить вас в Сибирь». Потом, быстро повернувшись опять, в ту же минуту ушел. Тогда плац-майор дал знак стояв­шему тут поручику гарнизонной артиллерии Глухову. Тот вышел и воротился вскоре с фельдъегерем и с солдатом, несшим цепи. Нас посадили, надели кое-как железа, сдали фельдъегерю   и   вывели   на   крыльцо,   где   ожидали   уже

// С 113

четыре жандарма и пять почтовых троек в открытых санях.

Ночь была темная. На крыльце плац-майор сунул мне что-то в руку, завернутое в бумажке. Мне пришло в го­лову, что это оставшиеся мои деньги, и признаюсь, я удивился такой с его стороны честности. Когда я садился в сани с одним из жандармов, меня кто-то крепко обнял. «Я адъютант военного министра, знаком хорошо с батюш­кой покойной супруги вашей, — сказал он мне шепотом. — Не хотите ли через меня что поручить вашим родным?» — «Дайте знать им о том, что вы сами видели и что знаете о нашем будущем; я же ровно ничего не знаю, ни куда везут меня, ни где я буду», — отвечал я, усаживаясь в по­возку. Между тем все уже были готовы — и поезд наш тронулся с места.

Выехав из Петербурга, где все было погружено во мраке, мы прибыли ночью на первую станцию и вышли обогреться в комнату смотрителя. Мне это в особенности было нужно, потому что легонький тулуп мой худо защи­щал меня от январского мороза. Товарищи мои тоже вышли. Фельдъегерь (он оказался мне знакомым и бы­вал прежде моим подчиненным, когда я был старшим адъютантом, а он приезжал с бумагами в Тульчин) обхо­дился с нами очень вежливо и действительно, как мы убедились впоследствии, был очень добрый человек. Же­леза нам очень мешали и не давали свободно ходить. Мы, по совету его, подвязали их и уладили сколько возможно удобнее для ходьбы. Тут я вспомнил о данной мне плац-майором завернутой бумажке. Можно представить себе мое удивление, когда я нашел в ней вместо оставшихся моих денег десять серебряных гривенников. Вот все бо­гатство, с которым я отправился, слабый и больной, в си­бирские рудники, за шесть с лишком тысяч верст от своего семейства. Нельзя сказать, чтоб такое положение представляло что-нибудь утешительное. Когда мы сели отдохнуть около стола, а фельдъегерь вышел распоря­диться лошадьми, смотритель сделал знак Фонвизину, и тот сейчас вышел. Его ожидала на этой станции жена. Они успели до возвращения фельдъегеря (который, ве­роятно, все знал, но не хотел показать то) видеться несколько минут в сенях. Когда он вышел к нам и объя­вил, что лошади готовы, мы стали медленно собираться, чтобы   дать   время   Фонвизину   подолее   побыть   вместе.

// С 114

Наконец, надобно было отправляться. Я сел с Фонвизи­ным в одну повозку, на что фельдъегерь охотно согла­сился. Он сам видел, как плохо я был одет для зимнего путешествия. На Фонвизине же была медвежья шуба, и сверх того у него для ног было теплое одеяло. Сидя с ним вместе, мне легче было предохранить себя от холода.

Дорогой Фонвизин рассказал мне, что жена его узна­ла и сообщила ему, что нас везут в Иркутск, и передала 1000 руб., которых достанет нам и на дорогу, и на пер­вое время в Сибири. Вторая станция была Шлиссель­бург. Признаюсь, я невольно подумал, не сюда ли в за­точение нас везут, и до тех пор не был покоен, пока не проехали поворот к крепости. На станции мы опять вышли из повозок. Ночь еще продолжалась; фельдъегерь был на дворе; за чем-то я вышел в другую комнату, и только что успел переступить через порог, как очутился вдруг в объятиях трех женщин, которые плакали на­взрыд, осыпали меня вопросами и предлагали свои услуги, деньги, белье, платье и т. д. Я отвечал им, что мне ничего не нужно, что всего у меня достаточно, искренно благодарил их за участие и сострадание. Это была ка­кая-то помещица, с двумя дочерьми ехавшая в Петер­бург. Мы родственно обнялись и простились. Они же все благословили меня и напутствовали самыми искренними благопожеланиями.

На другой день мы проезжали Тихвин. Днем везде собирался народ смотреть на нас и оказывал самое сост­радательное участие. В Тихвине некоторые из простого народа и купцов предлагали свои услуги и помощь. Фельдъегерь наш, как добрый человек, распоряжался и поступал с нами так, чтобы только самому не подверг­нуться ответственности за слабый надзор, не прибавляя ничего лишнего с своей стороны. Не помню, которого числа мы прибыли в Ярославль и остановились в гости­нице. Пока запрягали новых лошадей, нам подали чай, и человек, вошедший с подносом, указал знаком на дверь смежной комнаты. Мы подошли к ней и узнали, что там находится Надежда Николаевна Шереметева, теща одного из наших товарищей, Якушкина, ожидавшая тут со своею дочерью, а его женою, проезда зятя своего. Мы обменялись с нею несколькими словами, а когда выходи­ли садиться в повозки, то встретили ее вместе с дочерью, державшею   на   руках   грудного   младенца,   в   коридоре,

// С 115

посреди толпы собравшихся любопытных. Они обняли, благословили нас и все время не осушали глаз. Жена Якушкина была тогда 18-летняя молодая женщина замечательной красоты. Нам было тяжко, грустно смотреть на это юное, прекрасное создание, так рано испытываю­щее бедствия этого мира и, может быть, обреченное своею обязанностью, своею привязанностью к мужу на вечную жизнь в сибирских рудниках, на разлуку с обще­ством, родными, детьми, со всеми, что так дорого юнос­ти, образованию и сердцу 90).

Из Ярославля через Кострому, Вятку, Пермь и Ека­теринбург приехали мы в Тобольск. Ехали скоро, но иногда останавливались ночевать. Фельдъегерь, заметив, что железа мешали нам спать, был так внимателен, что позволил на ночь снимать их. Жандармы нам прислужи­вали. Ему, впрочем, как он сам говорил, приказано было обходиться с нами вежливо и, не выходя из границ данной инструкции, оказывать всякое снисхождение. По приезде в Тобольск нас поместили в доме полицмейстера, где и отдохнули мы суток трое. Тут мы расстались с на­шим фельдъегерем, который отправился в Иркутск один, а нас сдал губернатору Бантыш-Каменскому (родствен­нику Фонвизина) 91).

Не знаю, по этому ли случаю или просто по человеколюбию, но только полицмейстер Алексеев так принял, угощал и покоил нас в продолжение этих трех дней, что я счел обязанностью моею, по прошествии десяти лет, когда я ехал из-за Байкала на жительство в Туринск и проезжал Тобольск, где он жил отставным чиновником, быть у него и поблагодарить его за оказанное нам тогда человеколюбивое внимание. Отдохнув трое суток, мы отправились в сопровождении тобольского частного при­става, но с прежними жандармами, на обывательских лошадях в Иркутск. В Тобольске Фонвизин купил по­возку, и мы избавились от хлопот перекладываться на каждой станции. Запаслись еще теплым одеялом, и, сле­довательно, я не опасался холода. Движение и воздух так благодетельно подействовали на меня, что день ото дня здоровье мое становилось все лучше, так что в То­больске я был уже совсем здоров и так же крепко ходил и стоял на ногах, как прежде.

Через три недели по отъезде из Тобольска мы при­были в  Иркутск,  проехав  города:  Тару, Ишим, Каинск,

// С 116

Колывань, Томск, Ачинск, Красноярск, Канск и Нижнеудинск. По дороге везде мы встречали неподдельное участие как в народе, так и должностных лицах. В Каинске, например, городничий Степанов, пожилой мужчи­на, огромного роста и объема, бывший прежде фельдъеге­рем, пришел к нам в сопровождении двух человек, едва тащивших огромную корзину с винами и съестными при­пасами всякого рода. Он заставил нас непременно все это есть и частицу взять с собой, предлагая нам даже бывшие с ним деньги следующими, удивившими нас словами. «Эти деньги, — сказал он, вынимая большую пачку ассигнаций, — я нажил с грехом пополам, не совсем чис­то, взятками. В наших должностях, господа, приходится делать много против совести. И не хотелось бы, да так уже заведено исстари. Возьмите эти деньги себе: на совести у меня сделается легче. Лучшего употребления я не могу сделать: семейства у меня нет. Право, избавьте меня от них, вы сделаете доброе дело». Хотя мы не сог­ласились принять это предложение, но тем не менее эта откровенность, это добродушие грубой, не отесанной резцом образования натуры нас очень тронуло, и, прощаясь с ним, мы от души и с признательностью пожали ему руку.

В Красноярске губернатор, и тоже Степанов, угостил нас с искренним радушием. Во всех почти городах, где мы останавливались, чиновники приходили к нам; сначала не смели к нам приступить, заговорить с нами, но всегда кончали предложением услуг и изъявлением чувств. На станциях являлись обыкновенно этапные офицеры с подобными же предложениями, а простой народ тол­пился около повозок и хотя, видимо, боялся жандармов, но нередко те, которые посмелее, подходили к нам и бросали нам в повозку медные деньги. Я до сих пор храню, как драгоценность, медную денежку, которую я взял у нищей старухи. Она вошла к нам в избу и, показывая нам несколько медных монет, сказала: «Вот все, что у меня есть; возьмите это, батюшки, отцы наши родные. Вам они нужнее, чем мне». Мы прослезились, и я, вы­брав у нее одну самую старую монету, положил к себе в карман, благодаря ее от самого искреннего сердца.

Чем далее мы подвигались в Сибири, тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался мне гораздо  свободнее,   смышленее,  даже   и   образованнее  на-

// С 117

ших русских крестьян, и в особенности помещичьих. Он более понимал достоинство человека, более дорожил правами своими. Впоследствии мне не раз случалось слы­шать от тех, которые посещали Соединенные Штаты и жили там, что сибиряки имеют много сходства с американцами в своих правах, привычках и даже образе жизни. Как страна ссылки, Сибирь снисходительно принимала всех без разбора. Когда ссыльный вступал в ее границы, его не спрашивали, за что и почему он подвергся каре законов. Никому и дела не было, какое он сделал пре­ступление, и слово «несчастный», которым звали сибиряки сосланных, очень хорошо выражает то понятие, которое они себе составили о них. От него требовалось толь­ко, чтобы на новом своем месте он вел себя хорошо, что­бы трудился прилежно и умел пользоваться с умом теми средствами, которые представляло ему новое его отечество. В таком случае по прошествии нескольких лет ожидало его не только довольство, но даже богатство и уваже­ние людей, с которыми ему приходилось жить и иметь дело. Кстати, расскажу здесь разительный этому пример. Приехав на какую-то станцию в Нижнеудинском округе, мы остановились в лучшей квартире одного большого селения. В двухэтажном доме было несколько чистых комнат, убранных хотя не роскошно, но довольно опрят­но. Все показывало довольство. Нас встретил крестьянин лет сорока, в синем армяке, угостил чаем и вкусным обе­дом, за которым было даже виноградное вино. Как теперь помню, звали его Ермолай. Против окон дома строилась церковь. Я как-то спросил его, где же старая и как строится новая, обществом или другими средствами. «Это я строю, батюшка, — был его ответ, — старая сгорела от грозы. Насилу добился разрешения на постройку. Нам, поселенцам, везде затруднение, даже в богоугодных делах». Узнав, что он из ссыльных, я с удивлением посмот­рел на него, и он, заметив это, продолжал: «Вы, может быть, не поскучаете послушать мою историю, я охотно ее рассказываю всякому». Мы все попросили его об этом, он с заметным удовольствием начал рассказ свой: «Я был крепостным человеком господина N. N. Барин мой был единственный сын у матушки своей, женщины строгой, но благочестивой. Я служил у него камердинером, и как он считался по гвардии, то мы жили с ним в Петербур­ге,   а   матушка   в   Орловской   деревне   своей.   Они   были

// С 118

очень богаты, и барин очень меня любил. Житье мне было хорошее, привольное, денег всегда вволю, а в мо­лодые лета им цены не знаешь, и мы с барином таки по­рядочно тратили на всякую всячину. Вдруг объявлен был поход под француза в Австрию. Гвардия выступала, а с нею и мой господин. Он отправил меня с своими ло­шадьми, коляской и многими вещами, всего будет более чем тысяч на пять, к матери своей, приказав все это доставить ей и, взявши от нее денег, приехать к нему на австрийскую границу. Я доехал до Орла, откуда оста­валось только верст 200 до нашей деревни. В Орле я остановился отдохнуть и для развлечения пошел в трак­тир. Там немного подгулял; меня завели в какой-то дом и начисто обыграли в карты. Коляску, лошадь, вещи я все проиграл пьяный. Утром, когда я проснулся и пришел в себя, побежал было к разбойникам, но их и след прос­тыл. В доме сказали мне, что я говорю вздор и что я тут не был даже. Что было делать? Я не знал имени тех, кто играл со мной, и едва мог бы знать в лицо. Однако же я объявил обо всем полицмейстеру. Тот посадил меня под арест и отправил к барыне по пересылке, произведя, между тем, розыски. Барыня сильно прогневалась на ме­ня и сослала на поселение. Конечно, если бы в это время был сам молодой барин, то он не сделал бы так, а, оте­чески наказав, простил бы меня.

Вот таким образом, — продолжал он, — я и попал в Сибирь. Пришедши с партией в Нижнеудинск, меня на­значили в это селение. Тогда у нас здесь был исправни­ком, дай бог ему царствие небесное, Лоскутов. Вы, ко­нечно, об нем слышали, и если не слыхали, то услышите, Это был человек редкий, необыкновенный, каких мало на свете и каких надобно в Сибири. Строг был, но зато спра­ведлив, и не один из нашего брата поселенцев обязан ему своим достоянием и молит за него бога. При нем, бы­вало, бросьте кошелек с деньгами на большой дороге, ни­кто не тронет или сей же час объявят. Вот и призывает меня Лоскутов к себе. «Ты назначен, — говорит он, — в такое-то селение, место привольное; если не будешь пить, а будешь трудиться, то скоро разбогатеешь. Смотри, не ленись, работай прилежно: через шесть месяцев я заеду к тебе, и если найду, что ты ничего не приобрел, ничем не обзавелся, запорю до смерти. Если же увижу, что ты тру­дишься   хорошо,   то   не   откажуся   сам   помогать   тебе». —

// С 119

«Батюшка, ваше высокоблагородие, — отвечал я, — усер­дия у меня достанет, да и работать я рад, но тяжело будет подняться, не имея ничего; придется ведь еще долго жить в работниках, пока не скоплю деньжонок». — «За деньга­ми дело не станет, —сказал он. — Вот тебе 100 руб. Рас­поряжайся ими с умом; но знай, что я их тебе даю взай­мы и не только потребую назад деньги свои, но и отчета в твоем хозяйстве». Я взял деньги не без страха и вышел от него. Ровно чрез шесть месяцев, приехав по какому-то делу в наше селение, он пошел посмотреть мое хозяй­ство, велел даже принести на показ крынки с моло­ком и, оставшись доволен, позволил мне еще держать данные им мне деньги. В продолжение этих шести меся­цев я женился, обзавелся домиком, посеял хлебца, завел лошадь, две коровы и овец. Бог помог мне выручить порядочную сумму от охоты за козулями. Я, по примеру здешних старожилов, сделал в лесу две засады, и богу было угодно, чтобы в засады мои попалось этого зверя гораздо более, чем у прочих, так что я в первый год про­дал мяса и шкур рублей на 200. Вот как я начал. Правда, трудился я с женой денно и нощно; но бог, видимо, по­могал моим трудам. Лоскутов, бывало, не нарадуется, взойдя ко мне. «Ай да Ермолай, молодец, люблю таких». Лет через десяток я завел большую пашню, стал держать работников, пускать в извоз лошадей, у меня начали останавливаться кяхтинские приказчики с чаями. Одним сло­вом, я разбогател по крестьянскому быту. Мог бы и ещё больше разбогатеть, стоило только пуститься в казенные подряды, меня не только приглашали, и насильно втягивали чиновники; да сам не захотел: тут не всегда делается на честных правилах; надобно давать, а чтобы давать, на­добно плутовать, воровать у казны, да и концы уметь хоронить. Мне этого не хотелось; пусть уж другие от этого богатеют, а не я. Мне бог позволил нажить копей­ку честным образом. Велика была его милость ко мне, грешному, надобно было стараться загладить прежние грехи. У меня это не выходило из головы. Вот, как только случились лишние деньжонки, и я написал письмо к быв­шему барину, вложил 5000 рублей асе и отослал их к не­му, прося у него прощения и уведомляя о своем житье-бытье. Матушка его давно скончалась, барин же мне от­вечал и приглашал меня воротиться в Россию; вот и пись­мо  его, — прибавил  он,  вынимая  из  шкафа  бумагу. — Но

// С 120

мне уже было здесь так хорошо, что я и не подумал о возвращении. К тому же бог благословил меня семейством. Лоскутов, узнав, что я отослал барину деньги, при целом обществе поцеловал меня и сказал: «Вот, ребята, берите пример с Ермолая, и тогда все будете людьми». Потом я хотел, из благодарности за милость божию ко мне, выстроить ему храм, приготовил нужные материа­лы и долго хлопотал о разрешении у преосвященного. Наконец получил его, когда старая ветхая церковь сго­рела от грозы. Пашни у меня более 100 десятин, две за­имки, держу около сорока работников. Все здешние кресть­яне со мной советуются, и я дал обещание никому не от­казывать в помощи и не спрашивать у просящего, кто он и на что ему. Вот еще недавно, нынешней осенью, еду я на заимку верхом, встречаю несколько человек беглых. «Куда путь держите?» — спросил я их. — «К Ермолаю на заимку, — отвечают они. — Он, говорят, добрый человек, поможет нам». — «Ермолай-то добрый человек, — говорю я,— да законы-то строги, а у него на заимке много ра­ботников, ну как они вас задержут да представят? Пойдемте-ка лучше к нему в дом». Они пошли за мной, я накормил их, дал белье и снабдил кое-чем на дорогу. Рас­суждаю так: дело правительства ловить беглеца; мое — на­кормить и помочь человеку».

Мы с удовольствием смотрели на этого необыкновен­ного человека, удивлялись его простой, но здравой фило­софии и от всего сердца обняли его. Вот вам преступни­ки, господа сочинители и исполнители уголовных законов и общественных учреждений! Вы скажете, это исключе­ние*. Да, исключение; но кто вам-то дал право отнимать все будущее у подобного вам? Это дело одного бога. Вы же можете быть одними только нравственными врачами. Лечите, старайтесь лечить как можно искуснее, не вредя здоровых органов, и когда вылечите, возвратите общест­ву его члена, который может быть для него полезнее многих других, и в особенности своим примером, а не клеймите его вечным позором.

___

* Я бы мог привести здесь еще один пример человека, совер­шившего ужасное преступление, которого потом не только я, но и все те, которые были с нами знакомы, знали за добродетельнейшего и честного человека. Не смею ни назвать его, ни говорить о нем, потому что он еще жив, и я боюсь, чтобы как-нибудь случайно эти записки не растравили его раны 92).

// С 121

Комментарии

90  Несмотря на настоятельные и неоднократные просьбы Анастасия Васильевна Якушкина (1806—1846) не получила разреше­ния поехать в Сибирь к мужу. По словам Е. Е. Якушкина, внука декабриста, «попытка А. В. Якушкиной уехать к мужу в Сибирь имеет длинную и не совсем ясную историю с печальным концом» (см. его примечания к «Запискам» И. Д. Якушкина. М., 1925, с. 180). Вероятно, разлука с горячо любимым мужем явилась одной из причин ранней смерти А. В. Якушкиной. Роковую роль в ее судьбе сыграл Николай I, запретивший поездку в Сибирь (Щегол ев П. Е. Николай I и декабристы. Пг., 1919. С. 37; Порох В. И. К истории отправки декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина в Сибирь//В сердцах Отечества сынов. Иркутск, 1975. С. 235—239).

 

91   Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич (1788—1850), историк, автор «Словаря достопамятных людей земли русской», «Ис­тории   Малороссии»,   а   также   других   трудов,   тобольский   (1825— // С 477 1828)   и   виленский   губернатор   (1836—1838),   член   совета  минист­ра  внутренних  дел   (1839)  и  член Департамента  уделов   (1840). (В ХРОНОСе см. ст. Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич)

 

92  Басаргин   имел   в   виду   каторжного   поселенца   Масленникова, о котором  он,  так  же  как  и  о  Ермолае, написал  специальный  рассказ, публикуемый в настоящем издании.

 

Печатается по кн.: Н.В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск:    Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988. В настоящей интернет-публикации использована электронная версия книги с сайта http://www.dekabristy.ru/ Гипертекстовая разметка и иллюстрации исполнены в соответствии со стандартами ХРОНОСа.


Здесь читайте:

Басаргин Николай Васильевич (1800-1861) - : состоял в "Южном обществе"  

Декабристы (биографический указатель).

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС