|
Письмо к Вдовствующей Императрице
Марии Федоровне,
писанное после нашествия французов аптекарем Шереметевского странноприимного
дома
Всемилостивейшая Государыня! Ваше Императорское Величество! Щедроты и
благодеяния Вашего Императорского Величества, изливаемые на верноподданных
Ваших, подали мне смелость повергнуть себя к стопам Величества Вашего со
всеподданнейшею моею просьбою.
Находясь в службе в столичном городе Москве при странноприимном доме графа
Шереметева, под покровительством Вашим существующем, в тамошней аптеке в
должности аптекаря, которую исправлял год и три месяца со всем прилежанием,
знанием и расторопностью, соблюдая все выгоды по части экономической в
пользу дома, что могут засвидетельствовать тамошние начальства; во время же
нашествия неприятельского в Москву, когда начальники мои из оной выехали, я
не дерзнул оставить моего места, где и оставался безотлучно во все время
неприятельского там пребывания, имея притом попечение по долгу и состраданию
моему об оставшихся российских раненых офицерах и о тридцати двух бедных, в
богадельне находившихся без всякого призрения; а когда служители, имеющие в
смотрении провизию, отказались выдавать и малейшую пропорцию для
подкрепления раненых и бедных (хотя еще достаточный запас находился), то я
принужден был поделиться с ними своим содержанием стола. Но, к крайнему
соболезнованию, хотя успешным лечением наших раненых труд мой и попечение о
них и вознаграждался, по причине неприятельских распределений не мог я иметь
удовольствия увидеть их совершенно здоровыми.
Во время бывшего в наш дом набега французских солдат, которые приняли наш
дом за дом частного человека, я им объяснил, какому заведению оный
принадлежит, и тем отвлек их от дальнейших буйств и при расхищении некоторых
вещей успел спасти столовые часы, стоящие в Совете, и электрическую машину.
С 3-го на 4 сентября находились мы в чрезвычайной опасности, видя себя
окруженными пламенем, угрожавшим своей яростью нашему дому, и я тотчас же
решился вывести наших больных в сад.
Когда я сим занимался, неприятели нас оставили, ограбив 291 рубль казенных
денег, золотые часы и деньги мои 168 рублей.
В сию ночь, т.е. 4-го числа, загорелся правый флигель, докторское жилище и
экономическое строение. Я, сколько возможно было, старался потушить пожар на
нашем дворе, прося и принуждая к тому находившихся тут людей, что с Божьей
помощью и исполнили, потушив огонь в другом флигеле и в главном корпусе.
Потом всякий день были мы обеспокоены неприятельскими набегами, кои хотели
делать распределение для своих раненых в нашей больнице, но старанием моим
были они в первых днях в том безуспешны. Но когда невозможно было удержать,
чтобы оные не поселились в нашей больнице, — я и тут еще успел у баварских
начальников в том, чтобы помещались из их больных одни токмо офицеры, кои на
следующее утро с довольным запасом к нам и вступили.
Между тем как баварцы занимались у нас своими распоряжениями, вдруг приехали
французские военные комиссары и выслали баварцев под предлогом, что те
палаты уже распределили для себя; и тут же явился французский главный
аптекарь и требовал немедленно осмотреть врачебную мастерскую, принуждая
меня отдать ему ключи от принадлежащих к аптеке комнат. Я ему несколько раз
в том отказывал, говоря, что оные разве одним токмо военным комиссарам
отдать буду согласен. Сей дерзновенный человек, разрушив дверь аптеки,
ворвался в оную; но я беспрестанно надзирал в аптеке за тем, чтобы они чего
там не расхитили и все бы осталось в прежнем порядке, что и соблюдено (хотя
с некоторым, впрочем, ущербом) до последнего дня их выезда из нашей
больницы; а сверх того, удержал у них несколько материалов для
вознаграждения убытков наших.
7 октября готовился неприятель к выезду из нашей больницы. На вопрос мой о
причине сего движения они мне отвечали, что полевой двор будет взорван и
наша больница подвергнется той же участи.
Первое случилось, а наш дом, благодаря Всевышнему, уцелел, и выбывшие из
него французы вступили паки на свои места. Но пред последним днем их выезда
поражен был новым их буйством и вероломством, когда увидел расставленных по
коридорам лошадей, и даже в церковь намеревались их ввести, но по просьбе
моей оную пощадили.
Наутро 11 октября, к крайней нашей радости, неприятели готовились с
чрезвычайной поспешностью к выступлению. А как узнали они, что наши войска
вступили уже в город, то некоторые из них, опасаясь подвергнуться дальнейшей
опасности, укрывались еще в нашем доме; но я, наскучив их неудовольствиями и
наглостью, выгнал до последнего, и дом наш явился в прежней тишине. Но, к
несчастью, новый, неожидаемый и неприятный, случай нарушил оную, а именно:
за несколько дней перед выступлением неприятеля приметил я, что арап наш,
находившийся при доме нашем, ходил несколько раз в соседстве нашем по разным
домам; после же, когда неприятель оставил нашу больницу, увидели мы дом наш
окруженным ранеными солдатами, мужиками и разного рода людьми, которые
требовали нашего арапа, а между тем начали они таскать тюфяки, перины и
прочие вещи. Увидев грабеж и шум в нашем дворе, скорее старался я запереть
все двери; но лишь только я сие исправил, вдруг тот самый арап начал
разламывать двери у лаборатории, куда он вошел с чужими людьми, кои недавно
перед тем его спрашивали. В лаборатории находилось еще 19 ведер вина, пять
пудов меду, несколько ведер спирту, мази и прочих изготовленных лекарств.
Наши смелые и усердные служители сделали было несколько выстрелов в народ,
грабивший в нашем дворе, чем приведен он был в большую ярость и озлобление.
Я всячески старался успокоить их и послал своего подмастерья увещевать и
усовестить грабителей в лаборатории; но и тот оказал противное сему. И
грабители начали даже обращать остальные наши тюфяки в мешки для поклажи
награбленной ими добычи.
После сего в 3-м часу после полудня, когда они скрылись, я пересмотрел все и
нашел разломанные двери у запасной комнаты, где не оказалось уже бочонка
меду, спирту, прованского масла и около 46 фунтов нашей собственной хины.
Наконец, в столь опасное и смутное время, когда я лишился всех средств
привести что-либо в порядок и усмирить буйство народа, а более как
иностранец находился сам в неизбежной опасности и самой смерти, оказавшийся
совершенный недостаток в съестных припасах, внезапная расстройка в моих
делах и отсутствие всех наших врачей отвлекли меня, к крайнему моему
сожалению, против воли моей, от обыкновенной деятельности и принудили меня,
починив все разломанные двери, исправив, приложив к ним замки и закрепив
гвоздями, удалиться на несколько дней к своим приятелям, о чем тогда же
довел я до сведения тогдашнего г-на городового полицмейстера полковника и
кавалера Гельмана.
А по прошествии всякой опасности 22 числа октября я паки приступил к
ревностному исправлению моей должности. Впоследствии же времени, хотя я
всячески старался для пользы нашего дома, но невозможно было все обозреть,
не имея к тому довольное время, по расстроенности нашего дома, ни способов,
ни должной помощи; но при всем том взыскали еще с меня за расхищенную разную
посуду, за которую должен отвечать г-н эконом, 400 рублей. А потому, изнурив
себя в здоровье от бесчисленных забот и стараний в пользу странноприимного
дома, я решился, для успокоения себя и поправления моего здоровья, на
некоторое время просить себе увольнения от настоящей моей должности, которым
и воспользовался. Все вышеописанные происшествия может засвидетельствовать
г-н попечитель странноприимного дома, его превосходительство Василий
Сергеевич Шереметов, яко главный тамошний начальник.
Всемилостивейшая Государыня! Не интересов осмеливаюсь ожидать я от щедрот
Вашего Императорского Величества, но единственно дерзаю испрашивать
милосердия Вашего.
Письмо опубликовано в кн.: Пожар Москвы. По воспоминаниям и переписке
современников. Издание Товарищества "Образование". М., 1911; Современное
правописание выверено по кн.: Наполеон в России глазами русских. М.,
Захаров, 2004.
Здесь читайте:
Мария Федоровна
(1759-1828), до крещения в православии - София Доротея Августа Луиза, императрица.
Отечественная война 1812 года
(хронологическая таблица).
Литература по наполеоновским войнам (список
литературы)
|