> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > НИКИТЫ ХОНИАТА ИСТОРИЯ >
ссылка на XPOHOC

Никита Хониат

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Византийские историки,

переведенные с греческого при Санкт-Петербургской Духовной Академии

Санкт-Петербург

в типографии Григория Трусова.

1860.

Миниатюра из рукописи, хранящейся в Венской национальной библиотеке.
1-я половина XIV века.

Никиты Хониата

История,

начинающаяся с царствования Иоанна Комнина

Том 2.

Царствование Алексея Дуки Мурцуфла.

1. Окончательно утвердившись на престоле, Дука задумал много перемен и надеялся все перевернуть по-своему. Это был человек хитрый и в то же время весьма самонадеянный, полагавший всю правительственную мудрость в скрытности и рассчитывавший при помощи ее к общему изумлению вдруг явиться со временем, в веках отдаленной будущности, благодетелем своего отечества, в силу того правила, что, как он говорил, царю следует действовать не опрометчиво и безрассчетно, но осмотрительно и неторопливо. Такого образа мыслей он держался как по своему собственному убеждению, полагая, что он сам знает все, что нужно, и что его одного станет на все дела, так равным образом по советам своего призрачного сотрудника, тестя своего Филокалия. Желая поставить этого человека во главе сената, Дука без всякой благовидной причины отставил меня от должности секретологофета*** и определил его на мое ме-{310}сто. Со своей стороны Филокалий, человек, совершенно отвыкший от всякой близости с другими, между тем по необыкновенному честолюбию робко простиравший свои притязания за пределы должного, чтобы не сидеть рядом с некоторыми другими сановниками, притворился больным подагрой, как будто вместе с ногами потерял мозг и вследствие и того за утратою умственных способностей получил право пренебрегать приличиями4*. Царские сокровищницы Дука нашел не только не переполненными через край, или даже не только убавившимися наполовину, но совершенно пустыми, и потому немедленно по воцарении начал жать, где не сеял, и собирать, где не расточал. Он обложил тяжелыми взысканиями все лица, в сане кесарей и севастократоров занимавшие прежде, в правление Ангелов, высшие правительственные должности, и вырученные отсюда деньги обратил на государственные расходы. Прежде всего и нетерпеливее всех желал он окончательно отразить латинян, считая это дело легким, поэтому увеличил бревенчатыми надстройками высоту прибрежных стен города, огородил земляные* ворота {311} укреплениями и собственным примером одушевил войско. Много раз, опоясавшись мечом, с медной булавой в руках, он собственноручно то отражал неприятельские нападения, то сам храбро и неожиданно нападал на неприятелей, когда они разрозненно бродили за поиском продовольствия. Этим он очень нравился горожанам, хотя в то же время часто возбуждал ропот и неудовольствие против себя со стороны своих родственников. Воспитанные в неге и избалованные роскошью, они упорно отворачивали голову и отклонялись от него, как одержимые болезнью от неприятного лекарства, когда он заставлял их держать себя строго и вести жизнь добропорядочную. Слушать его упреки и брань (а надобно заметить, что голос у него быль чрезвычайно сильный и резкий и горло широкое) было им так же противно, как отведать полипа, покушать чемерицы, или напиться бычачьей крови**, и они желали его погибели, как ми-{312}лости божеской. Однажды, когда Балдуин, граф фландрский, опустошал окрестности Филея и собирал там подати, выступил против него царь. Войска их встретились и завязали между собою битву, но римляне скоро оробели и бросились в поспешное бегство; так что царь, оставшись один, едва не погиб, и икона Богоматери, которую римские цари обыкновенно брали с собою в сражение, досталась противникам. Впрочем, если уже это было ужасно, то впереди следовало ожидать бед гораздо более худших и ужаснейших, потому что на больших кораблях опять устраивались страшные лестницы, готовились всякого рода машины, развевались флаги, и латиняне предлагали необыкновенно большое жалованье тем, кто изъявит желание поступить на их корабли для битвы.

2. Таким образом беда шла за бедою, — одна приходила, другая вслед за нею виднелась впереди. О заключении мира не было даже речи, и все переговоры были совершенно прерваны, или, лучше сказать, всякий раз решительно прерываемы какою-то злою силою. Так дож Венеции Генрих Дандуло, решившись вступить в переговоры с царем о заключении мира, сел однажды на трехгребный корабль и подъехал к берегу у Козьмодемьянского монастыря; сюда же на коне приехал царь. Оставив в стороне все поводы к неудовольствиям, они повели речь о мире. Венецианский дож вместе с прочими латинскими вождями требо-{313}вал немедленно, не сходя с места, отсчитать им пятьдесят центенариев золота, прибавляя к тому еще несколько других подобных условий, обидных и унизительных для людей, которые всегда наслаждались свободой и привыкли не повиноваться, а повелевать, — стоивших по своей тяжести хороших лакедемонских плетей, хотя для тех, кому в противном случае предстояла, во-первых, опасность общего плена, а затем, во-вторых, само собой разумеется, грозила общенародная погибель, конечно, более или менее сносных и во всяком случае не самых ужасных. Но в то время, как шла речь о мире, вдруг на возвышении показались латинские всадники, несшиеся во весь опор на царя, так что он, быстро поворотив коня назад, едва избежал опасности, а из его свиты некоторые были взяты в плен. Непомерная ненависть к нам латинян и крайнее несогласие наше с ними не допускали между нами ни на одну минуту мысли о дружелюбии. Между тем большие неприятельские суда, на которых приготовлены были испробованные уже лестницы и все необходимые для осады орудия, отплыли от берегов (Перы), выстроились в ряд по протяжению городских стен и, ставши в известном расстоянии друг от друга, заняли параллель всего пространства, которое по прямой линии простирается от Евергетского монастыря до влахернского дворца и которое после пожара представляло собою выгоревшую, изрытую, полную раз-{314}валин и совершенно запустевшую местность. Сделав со своей стороны также соответственные распоряжения против врагов, Дука приказал поставить царскую палатку на кургане Пантепонтского монастыря, откуда можно было видеть неприятельские корабли и даже различать, что на них делалось. Наконец утром девятого числа месяца апреля, седьмого индикта, шесть тысяч семьсот двенадцатого года, корабли вместе с дромонами подплыли к самым стенам, отважнейшие из неприятельских солдат взобрались на лестницы, и всякого рода выстрелы посыпались на римлян, засевших в башни городских стен. Весь этот день продолжалась таким образом жестокая битва, и по-видимому римляне взяли верх, потому что корабли с осадными лестницами и конновозные дромоны принуждены были отступить от стен, ничего не сделавши, а бросанием камней из города было истреблено весьма значительное количество неприятелей. Переждав следующий день и наступившее за тем воскресенье, неприятели снова подплыли потом к городу и стали подле самого берега, — это было двенадцатого числа, месяца апреля, в понедельник шестой недели великого поста. До полудня наши все еще одолевали, хотя страшная битва была сильнее и ужаснее, чем третьего дня. Но так как царю всех городов суждено уже было подпасть под иго рабства, и Бог определил укротить и обуздать нас; ибо все мы, от пастыря до {315} простолюдина, забылись, как рьяные и неукротимые кони: то вот — два человека, отдавшись на произвол судьбы, первые из союзного войска соскакивают с одной лестницы, находившейся близ самого Петриона и действовавшей против царя, бросаются на ближайшую башню городской стены и приводят в трепет защищавший ее отряд римлян! Потрясая над головою руками в знак радости и ободрения, они увлекли потом вслед за собою других более храбрых своих соплеменников. Почти одновременно с ними вторгся в башню через бывшие в ней ворота один всадник, по имени Петр, который, по-видимому, один в состоянии был обратить в бегство целые фаланги: это был великан, своим громадным ростом напоминавший девятисаженных гигантов, так что каска, которую он носил на своей голове, казалась укрепленной башней какого-нибудь города. Будучи не в силах взглянуть на высокое чело одного этого рыцаря поразительной наружности и необыкновенной величины, благородные люди, составлявшие царскую свиту, а за ними и все войско, почли лучшим средством спасения обычное бегство, соединившись и слившись все как бы в одну неблагородную душу. В робости оставив неприятелям укрепленные позиции (на высоких холмах), римские войска тысячами бежали от одного, быв задерживаемы в своем бегстве через золотые земляные ворота города новопостроенною вокруг {316} их прочною оградою, они проломили ее, бросились далее и рассеялись в разные стороны, стремясь, куда им и следовало, в бездну и совершенную погибель. Между тем неприятели, не встречая никакого сопротивления, рассыпались по всему городу и обратили меч против людей всякого возраста и пола. Они не заботились более о сохранении между собой воинского порядка и строя, но разбрелись отдельными беспорядочными толпами, как победители, внушавшие уже непреодолимый страх побежденным. Вечером латиняне произвели в восточной части города, несколько впереди Евергетского монастыря, пожар, который и истребил всю эту сторону, начиная отсюда по направлению к морю до самого друнгариева дома*. Затем они собрались опять и стали лагерем около Пантепоптского монастыря, разграбив царскую палатку и овладев даже самым влахернским дворцом без всякого усилия и без сопротивления. В это время царь, появляясь то там, то здесь, в разных улицах города, старался вооружить и соединить в {317} стройное ополчение скитавшийся там народ; но ни убеждения ни на кого не действовали и не воодушевляли никого, ни укоризн никто не слушал, и на всех налегла эгида отчаяния. Словом сказать, кончился день, наступила ночь, и каждый из жителей города спешил куда-нибудь унести и спрятать свое имущество, — иные совсем оставляли город и все принялись спасаться, как кто мог.

3. Видя, что все усилия безуспешны, а с другой стороны опасаясь сам быть схваченным и попасть своего рода лакомым кушаньем или десертом в зубы латинян, Дука бросился в большой дворец и, посадив с собою на шлюпку супругу царя Алексея царицу Евфросинию и дочь ее Евдокию, в которую был влюблен, — с ранних лет бесстыдный развратник и сластолюбец, без всякой справедливости разведшийся уже с двумя законными супругами, — оставил город, царствовав два месяца и шестнадцать дней. Когда таким образом царь покинул столицу, двое скромных и известных военными дарованиями юношей (Дука и Ласкарис, — именами же оба они напоминают верховного начальника веры**), видя, что римская империя, это обширнейшее и вместе знаменитейшее государство, предоставлена распоряжению случая и игре слепой судь-{318}бы, начали спорить между собою о верховной власти, как о корабле, разбиваемом бурею. Они пришли оба в великую церковь, и каждый из них стал доказывать свои права на престол, стараясь пересилить и преодолеть один другого, но в существе дела не имея сравнительно с другим ни преимущества, ни недостатка, потому что оба были одинаково достойны, и никто по справедливости не мог ни укорить, ни исключительно поддержать того, или другого. Наконец клир отдал предпочтение Ласкарису, который впрочем не возложил на себя знаков императорского достоинства*. Вышедши вместе с патриархом из церкви в Милион, Ласкарис начал неотступно увещевать и поощрять собравшийся сюда народ к сопротивлению неприятелям. Равным образом он возбуждал идти на предстоявшую битву и секироносцев с их бранными железными оружиями на плечах, говоря, что им также надобно не менее римлян страшиться бедствий, если управление римскою империею перейдет к чужеземцам, потому что они не будут уже тогда получать такой богатой платы за службу и не удержат почтенного звания охранной царской стражи, но будут зачислены в неприятельское войско даром наряду со всеми. Однако, несмотря на все его усилия {319} никто из народа не отозвался на его голос и даже секироносцы обещали содействие только за деньги, бесчестно и воровски считая крайнюю опасность положения удобнейшим временем торговаться; между тем появлялись уже латинские фаланги латников, поэтому он должен был, наконец, удалиться отсюда и решился спасаться бегством.

Со своей стороны неприятели, видя сверх ожидания, что никто не выходит на битву, никто не противится им и никто не поднимает против них оружия, но везде открыта свободная дорога без всяких признаков сопротивления, — улицы не защищены, перекрестки оставлены, война кончена и бывшие противники беспрекословно покорились, — что между тем какая-то счастливая звезда вызвала и собрала всех жителей покоренного города им на встречу с крестными знамениями и досточтимыми иконами Христа Спасителя, как обыкновенно устраиваются подобные церемонии в праздничных и торжественных случаях, — видя, говорю, все это, неприятели не изменили своего душевного настроения, не вызвали на свои уста улыбки, не озарились при таком неожиданном зрелище светлою радостью в лице и взорах, но с тем же мрачным и свирепым видом, в полном вооружении, а некоторые даже на своих закованных в плотные панцири и движущихся по звуку трубы конях, бесстыдно бросились грабить, начав с возов, как частные, так равно и посвященные Бо-{320}гу имущества. Что же во-первых, что потом и что, наконец рассказать мне об ужасах, совершенных тогда этими мужами крови? Увы, вот бесчестно повержены достопоклоняемые иконы! Вот разметаны по нечистым местам останки мучеников, пострадавших за Христа! О чем и слышать страшно, — можно было видеть тогда, как божественное тело и кровь Христова повергались и проливались на землю. Расхищая драгоценные вместилища их, латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали в обыкновенное употребление за своим столом вместо корзинок для хлеба и кубков для вина, как истинные предтечи антихриста, или предшественники и провозвестники его нечестивых деяний! Что претерпел в древности некогда от этого народа Христос, быв обнажен и поруган, то же самое претерпел от него и теперь: так же точно одежды Его снова делились теперь латинскими воинами на части, по жребиям, и только не доставало того, чтобы Он, быв прободен в ребро, опять источил на землю токи божественной крови. О нечестиях, совершенных тогда в великой церкви, тяжело даже рассказывать. Жертвенная трапеза, составленная из разных драгоценных веществ, сплавленных посредством огня и размещенных между собою так, что все они искусным подбором своих самородных цветов представляли верх совершеннейшей красоты, не оценимой ничем и до-{321}стойной по своей художественности удивления всех народов, была разбита на части и разделена грабителями наравне со всем другим церковным имуществом, огромным по количеству и беспримерным по изящности. Вместо того, чтобы выносить из церкви на руках, как своего рода военную добычу, священные сосуды и церковную утварь, несравненную по изящной отделке и редкую по материи, равно как чистейшее серебро, которым обложены были решетка алтаря, поразительной красоты амвон и двери**, и которое употреблено было в разных многочисленных орнаментах, везде под позолотою, — они вводили в церковь лошаков и вообще вьючных животных до самого неприкосновеннейшего места храма***, и так как некоторые из них поскользались и не могли затем подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, таким образом оскверняя их пометом и разливавшеюся кровью священный церковный помост. 4. Вот какая-то бабенка, преисполненная грехами, жрица нечестия, дьявольская слуга, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, хулительница Христова, уселась на сопрестолии, распевая свою визгливую мелодию, и потом бросилась в пляску, быстро кружась {322} и потрясая ногою! И не эти только беззакония совершались именно, а другие нет, или эти — более, а другие — менее; но всякого рода преступления с одинаковым рвением совершались всеми. Предаваясь до такой степени неистовству против всего священного, латиняне, конечно уже, не щадили честных женщин и девиц, ожидавших брака, или посвятивших себя Богу и избравших девство. Притом же трудно и невозможно было смягчить мольбами или преклонить какими-либо жалобами и умилостивить этот варварский народ, до того раздражительный, до того вспыльчивый решительно при каждом противном слове, что все разжигало его гнев и казалось ему нелепым и смешным. Как попадал в беду тот, кто не удерживал пред ними своего языка, так равным образом часто они извлекали меч и против того, кто говорил мало, или уклонялся от того, что им доставляло удовольствие. Поэтому всякий должен был опасаться за свою жизнь: на улицах плач, вопли и сетования; на перекрестках рыдания; во храмах жалобные стоны; мужья изнывают от горя; жены кричат, — их тащат, порабощают, отрывают от тех, с кем они прежде были соединены телесно, и насилуют! Знатные родом бродили опозоренными, почтенные старцы плачущими, богатые нищими. Так — на площадях; так — в закоулках; так — в открытых общественных местах; так и в тайных убежищах! Не было места, которого бы {323} не отыскали, или которое могло бы доставить защиту старавшимся как-нибудь спастись, но везде и все было исполнено всякого рода зол. Христе Царю, что за скорбь, что за теснота была тогда людям! Гласы морские, затмение и помрачнение солнца, превращение луны в кровь, звезды, подвигшиеся со своих мест, как и почему не предзнаменовали вы, признаки преставления света, этих бедствий, свойственных кончине мира? По крайней мере, мы уже видели мерзость запустения, стоявшую на месте святе (Мф. 24, 15) и изрыгавшую блудные речи, — видели и много другого в этом роде, что, хотя не вполне выражало царствование антихриста, однако совершенно противоположно было тому, что у именующихся христианами называется благочестивым и сообразным со словом веры!

Таким-то образом, говорю, из многого малое передавая на память истории, беззаконничали западные войска против наследия Христова, не оказывая решительно никому ни малейшего снисхождения, но всех лишая денег и имуществ, жилищ и одежд, и совершенно ничего не оставляя тем, кто имел что-нибудь! Вот — он, этот народ с медною шеею, надменным выражением лица, поднятыми вверх бровями, всегда бритыми и как бы юношескими ланитами, кровожадною рукою, раздутыми ноздрями, гордым взглядом, ненасытною пастью, бесчувственной душою, обрубленной и быстрой речью, как будто пляшущею {324} в губах, — или лучше, вот эти люди, которых они величают разумными и мудрыми, верными клятве, любящими справедливость и ненавидящими лукавство, гораздо более благочестивыми и правдивыми, гораздо более точными блюстителями Христовых заповедей, чем мы, греки, — еще более, вот эти ревнители, подъявшие на рамена крест и многократно клявшиеся им и словом Божиим проходить христианские страны без кровопролития, не сбиваясь и не уклоняясь ни направо, ни налево, вооружить свои руки против сарацинов и обагрить мечи кровью опустошителей Иерусалима, не соединяться с женщинами, даже не входить с ними в беседу во все время, пока будут нести на плечах крест, как чистая жертва Богу, как шествующие путем Божиим! Все они оказались полнейшими лицемерами: вместо отмщения за гроб Господень явно неистовствовали против Христа; с крестом на раменах беззаконно посягали на разрушение креста; нося его на спине, не страшились попирать его ногами за небольшое количество золота или серебра. Забирая жемчуга, они отвергли единственную многоценную жемчужину — Христа, повергая пречистого самым нечистым животным! Не так в подобном случае поступили потомки Измаила: овладев Сионом, они оказали их соплеменникам самую человеколюбивую снисходительность и благосклонность. Они не разжигали своих взоров на женщин латинянок, не об-{325}ращали гробницы Христовой в кладбище падали, входа к живоносному гробу в путь к аду, жизни в смерть, воскресения в падение; но, предоставив всем без исключения свободный выход, назначили определенный выкуп по несколько золотых с человека, оставляя владельцам все прочее имущество их, хотя бы оно было бесчисленно, как песок. И так поступило войско христоборцев с латинянами, в которых видело враждебных себе иноверцев, великодушно не простирая на них ни меча, ни огня, ни голода, ни преследования, ни обнажения, ни сокрушения, ни угнетения; а христолюбивое и единоверное нам воинство поступило с нами так, как мы рассказали в немногих словах, не имея намерения порицать за обиду!

5. О город, город, око всех городов, предмет рассказов во всем мире, зрелище превышемирное, кормитель церквей, вождь веры, путеводитель православия, попечитель просвещения, вместилище всякого блага! И ты испил чашу гнева от руки Господней, и ты соделался жертвою огня, еще более лютого, чем огнь, ниспавший древле на пять городов! Что скажу о тебе? Чему уподоблю тебя? Преисполнился сосуд погубления твоего, как говорил Иеремия, проливая слезы и сокрушаясь печалью о древнем Сионе (Плач 1, 13). Какие злотворные силы постигли тебя и обратили в свою забаву? Какие безбожные злодеи, завистливые и безжалостные демоны разгулялись над тобою {326} своим диким разгулом? Итак, непримиримые и беснующиеся завистники — не убрали для тебя спальни и не засветили брачного подсвечника, а разожгли истребительные угли? Увы, ты был многочаден, облекался в виссон и царскую порфиру; а теперь столько же грязен, растрепан, обречен на всякие беды и лишен собственных своих детей! Увы, ты прежде был высокотронен, шагал далеко и высоко; ты был величествен по виду, достоин удивления по красоте: а теперь низринут, — изорваны твои роскошные хитоны и пышные царственные уборы головные, померк веселый взгляд, и похож ты на старую кухарку, покрывшись сажею от пожаров, с своим лицом, когда-то светлым и радостным, а теперь изборожденным дряхлыми морщинами! Я умалчиваю уже, что есть люди, которые настраивают лиру и воспевают твои несчастия, твою трагедию превращают в комедию за винным столом и пользуются, как ремеслом в жизни, комическим повествованием о твоих бедствиях, — пощечинах, пинках, толчках и синяках, достающихся тебе ежечасно. По соизволению свыше, в неразумных народах возбудилась зависть к тебе, или, вернее сказать, не в народах, а в темных и бродячих племенах, из которых большую часть если не родил ты, то вырастил и наделил живительным светом, — и кто спасет тебя? Кто утешит тебя? Кто сжалится над тобою? Или кто посетует о тебе? Кто обратится вопро-{327}сити яже о мире твоем (говоря опять словами многослезного Иеремии), или кто облечет тебя в прежнюю одежду? Когда услышишь ты свыше: «Воскресни, восстани, пьющий сосуд гнева Моего и чашу погибели; облекись в силу твою, облекись в твою славу; отряси прах и воспрянь; свергни узы с выи твоей; распространи место твоей скинии и жилищ твоих; не бойся, что ты посрамлен, и не стыдись, что ты поруган, что «восплескаша рукама о тебе вси минующии путем, позвиздаша и покиваша главами своими, и реша: сей ли град, венец славы и веселие всея земли (Плач 2, 15)? И како седе яко вдовица, град умноженный людьми, и владяй странами бысть под данию (Плач 1, 2)? Рече бо Господь твой: мало время оставих тя и с милостию великою ущедрю тя. Во гневе мале отвратих лице Мое от тебе, и в милости вечной помилую тя!» И воспоешь ли ты когда-нибудь Богу, как Давид: по множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс. 93, 19)? Кто восстанет для тебя Моисеем, чтобы воссоздать тебя, или кто явится Зоровавелем, чтобы извести тебя? Когда можно будет тебе собрать чада свои от четырех ветров, в которых мы рассеяны, как чадолюбивые птицы собирают под свои крылья птенцов своих? А теперь мы не можем ни взглянуть на тебя свободно, ни броситься в твои объятия радост-{328}но, как в объятия матери, и, как должно, выплакать над тобою слезы, сколько глаз хочет, или может; но, боязливо летая вокруг тебя, как воробьи, у которых поймана мать и разорено гнездо, мы жалобно и скорбно чирикаем, быв отогнаны куда-то далеко от твоих объятий, терзаясь голодом и жаждою, зноем и холодом, страдая часто от нечистоты, истаивая душою в бедах, не находя ни дороги, ни прежних жилищ своих в городе, и носимся, блуждая, как птицы перелетные, или кометы безорбитные. Еще точнее сказать, — мы составляем с тобою одно, несмотря на то, что разрознены; мы связаны с тобою при всем видимом отдалении; мы неразрывны по душе, хотя разделены по телу, и инстинктивно страдаем вместе с тобой, как некоторые животные разделяют страдания однородных себе животных, пойманных в сети охотниками и заключенных в прозрачные стеклянные клетки. Видя, как в зеркале, в прозрачной клетке однородного себе животного, они не могут соединиться и быть с ним совершенно вместе; поэтому с напрасною мукою вертятся вокруг клетки, будучи смутно поражены новостью его положения, противоположного прежнему обыкновенному состоянию. Так точно и мы — можем обращать свои взоры и близко подходить к тебе; но совсем обняться с тобою по-родственному и прижаться к тебе так же смело, как прежде, никаким образом не в состоянии, будучи отделены от тебя варвар-{329}ским войском, как бы каким-нибудь твердым телом, гораздо более плотным, чем стекло.

6. Зачем поразил Ты нас, Господи, и нет нам избавления? Знаем, Господи, грехи наши, неправды отцов наших. Престань же, по милости Твоей; не погуби престола славы Твоей. Накажи нас, Господи, да не отступит душа наша от Тебя, — накажи по правде, но не во гневе, — так, чтобы не уничтожить нас. Излей гнев Твой на языки, неведующие Тебя, и на народы, иже не призваша имене Твоего, Господи! Господи, Ты — Отец наш, мы — персть; Ты наш Творец, и все мы дело рук Твоих. Воззри, и виждь поношения наша. Наследие наше перешло к иноплеменникам; домы наши — к чужеземцам. Обрати нас к Себе, и обратимся. Обнови дни наши, как прежде. — Право, при подобных обстоятельствах, иной раз невольно говоришь такими изречениями Писания!

Но вот уже и самое слово изменяет мне, как будто бы тело слова, сродное душе и живущее ею, истомилось и умерло вместе с тобою, о город, душа слова! Итак, покроем множество жалоб безмолвными слезами и молчаливыми вздохами и оставим дальнейшее продолжение истории! Решится ли в самом деле кто-нибудь заниматься музами в стране, ставшей уже чуждою искусству красноречия и сделавшейся совершенно варварскою? По крайней мере, я лично вовсе не желаю воспевать дела {330} варваров и нисколько не имею ревности передавать потомкам повествования о военных действиях, в которых эллины не были победителями. Если Иппократ Коосский, получив приглашение за большие деньги отправиться к современному себе персидскому царю, чтобы навестить его города, сильно страдавшие телесными болезнями, не хотел даже слышать громадных обещаний и оставил варваров гибнуть и горевать; то могу ли я историю, самую прекрасную вещь на свете и самое лучшее изобретение эллинов, посвятить варварским деяниям против эллинов? Пусть все эти варвары пропадают без вести и слуха подобно тому, кто сжег ефесский храм Артемиды, не быв удостаиваемы нами ни одного слова, по крайней мере, до тех пор, дондеже прейдет беззаконие и Господь умилостивится над рабами своими. Ибо несть, несть Бог наш, забывший нас до конца, или удерживающий во гневе Своем щедроты Своя и не прилагающий благоволити к тому; но, поражая, Он исцеляет и, мертвя, животворит. Хотя Он посылает зубы зверей, злобно неистовствующих на земле, но Он же заключает челюсти львов и сокрушает главу змия. Хотя преломляет, как трость, но и запрещает зверем тростным (Пс. 67, 31). Хотя сии на колесницах, и сии на конех (Пс. 19, 8), но ложь конь во спасение и несть благоволе-{331}ния в крепостех мужа*. Хотя показывает Своему народу жестокую десницу и растворяет вино скорбию, но и уготовляет трапезу сопротив стужающим и простирает чашу человеколюбия и веселия, упоявающую, яко державна (Пс. 22, 5). Хотя Он изводит наказующих от конец земли и сущих в мори делече и чрез Пророка взывает велегласно: исполини текут исполнити гнев Мой, радуясь вкупе и веселясь, освящени суть, и Аз веду их; но Он же поражает их жесточайшими ударами и казнит злейшими бедствиями, не оказывая ни в каком случае ни малейшего благоволения к ним, — ни тогда, когда пользуется ими, как орудиями к погублению городов, или бичами народов и немилосердными палачами людей, — ни тогда, когда они в большей части случаев употребляются Им, врачом душ, как болезни и лекарства, а какова природа и участь подобного рода вещей, известно людям знающим. Болезни или перестают действовать, исчезая вместе с выздоровлением больного, или умирают вместе с больным; а употреблявшиеся в болезнях лекарства, некогда действительно приносившие пользу и врачевавшие недуг, потом становятся ненужными наряду с самыми негодными веществами. Итак, го-{332}ворю, настоящие бедствия должно считать не разводной книгой, данной нам от Бога, или не совершенным привитием дивиих варваров к нашей плодоносной лозе, но кратким наказанием, какое посылает Бог по известным Ему причинам, поражая крепко, однако не предавая вполне искусителям, но в известной мере щадя искушаемых, — особенно если искуситель, не зная пресыщения в беззакониях, вооружается в своем нечестии даже против Того, от Кого получил силу наказывать, как военачальник Навузардан, предавший огню град Божий и расхитивший священные сосуды храма, или как Валтасар, упивавшийся из них, оскорблявший жертвенники и издевавшийся над божественными таинствами, а искушаемый, при рассмотрении своих бедствий обвиняя в них самого себя, тем усерднее молится о примирении с собою наказавшего его Бога. Следовательно должно ожидать человеколюбия Бoжия и воспевать вместе с Давидом: помяни нас, Господи, во благоволении людей твоих, — посети нас спасением Твоим: видеши во благости избранныя твоя, возвеселитися в веселии языка твоего, хвалитися с достоянием твоим (Пс. 105, 4—5), — в той благой уверенности, что нечестивых ожидает предание в конец и поражение, а надеющимся на Господа вместе с их исправлением приидет утешение и восстановление. {333}

Примечания

*** О значении этой должности сделано замечание выше, на стр. 112.

4* Вариант на слова: Со своей стороны Филокалий… пренебрегать приличиями. «Не зная порядков управления, Филокалий много делал не так, как следовало, и распоряжался нерешительно. Между тем никому из приходивших к нему лиц он не хотел уступить первого места при входе, или при выходе, и поэтому притворился больным подагрой, как будто все люди были дураки и ум у всех ушел в пятки».

* Земляными воротами в противоположность прибрежным назывались все ворота той стороны константинопольских стен, которою они обращены были к материку, так как прочие стороны города омываются морем. Всех их было восемнадцать, и они следовали, начиная от Золотого Рога по направлению к Пропонтиде, в следующем порядке: 1) ксилокерские, 2) керкопортские, 3) влахернские, 4) гиролимнские, 5) Иоанна Крестителя, 6) Бестелесных Сил, 7) каллиниковские, 8) харсийские, 9) романовские, 10) полиандрийские, 11) новые, 12) пемптские, 13) атталовские, 14) карейские, 15) меландизийские, 16) золотые, 17) ригийские и 18) древние.

** Автор, приводя эти сравнения, продолжает свое сопоставление изнеженных родственников Дуки с больными. Чемерицу, равно как, вероятно, и другие называемые им противные вещества, древние употребляли как лекарство против разных душевных болезней, сумашествия, слабоумия и под.

* Друнгариевым домом называлось здание, в котором помещалось главное судебное место морского ведомства, или адмиралтейство, называвшееся обыкновенно секретом или дикастериею великого друнгария. Впрочем, потому ли, что морское ведомство было в правление Ангелов вообще крайне запущено, как это читатель мог видеть из предшествовавшей истории, или потому, что, может быть, секрет великого друнгария был переведен в другое помещение, чего однако ниоткуда не видно, во всяком случае в так называвшемся друнгариевом доме вместо адмиралтейства была устроена благотворительностью царя Исаака Ангела общественная больница. См. Царств. Исаака Анг. Кн. 3, п. 7, стр.124 и 125.

** Вариант на слова: именами же… веры. «По имени тот и другой — Феодор». — Следовательно, употребляемая автором фраза указывает на производство этого имени от слов: Θες — Бог и δρον — дар.

* То есть, видя падение империи, Ласкарис до времени восстановления ее принял вместо высокого императорского титула более скромный титул деспота.

** Вариант: «красные двери».

*** Вариант: «Для вывоза тяжестей они вводили животных до самого амвона».

* То есть хотя враги наши имеют множество военных колесниц и броненосных коней, но кони не принесут им спасения и крепость собственных сил не защитит их, если Богу будет угодно их наказать.

 

Вернуться к оглавлению


Здесь читайте:

Никита Хониат (Акоминат) (XII-XIII вв.), чиновник константинопольского двора, автор "Истории".

Византия (краткая справка).

Византия полная хронологическая таблица и по векам - | IV | V | VI | VII | VIII | IX | X | XI | XII | XIII | XIV | XV |

Иоанн II Комнин - Византийский император, правивший в 1118-1143 гг. Сын Алексея 1. Род. 13 сент. 1087 г. + 7 апр. 1143 г. Иоанн III Дука Ватац - Никейский император в 1221/1222— 1254 гг.

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Rambler's Top100

Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС