|
|
Игорь Рассоха
Апология софистов
Релятивизм как онтологическая система
Раздел I.
СОЦИОЛОГИЯ СОФИСТОВ
1. 4. КАКИМИ ОНИ ПАРНЯМИ БЫЛИ
Все древние авторы едины в том, что софисты были блестящими ораторами. И они
же первыми разработали теорию ораторского искусства. Так, Горгий “положил начало
вошедшим в обыкновение у софистов приемам: стремительному порыву речи,
парадоксальности, воодушевлению, умению выражать важные дела пространно,
разделениям и сближениям, от которых речь становится приятнее и пышнее. Он
применял также поэтические наименования о мире и о святости” (Филострат). “Он
первый ввел тот вид образования, который готовил ораторов, специальное обучение
способности и искусству говорить, и первый стал употреблять тропы (переносное
значение слов), метафоры, аллегории (и т. д.)” (Свида) [9, с. 22–23].
Современник Горгия, Протагор, по словам Диогена Лаэртского (IX. 50–56) “выступал
с речами и брал за это плату. Он первый стал брать за уроки плату в сто мин...
Стал устраивать состязания в споре и придумывал уловки для тяжущихся. О мысли он
не заботился, спорил о словах, и повсеместное нынешнее племя спорщиков берет
свое начало от него Потому-то и Тимон сказал о нем: "Протагор, во пренье словес
необычно искусный". Он же первый ввел в употребление и сократический способ
беседы... и сам первый стал пользоваться в споре доводами” [15, с. 348–349].
Из этого отрывка мы узнали, что именно Протагор:
1) – “Первый стал устраивать состязания в споре”;
2) – (Первый) “о мысли не заботился, спорил о словах” – т. е. занимался тем, что
позднее стало основным предметом формальной логики. Сравните у Аристотеля в
“Софистических опровержениях” (171): “Все, даже несведущие, некоторым образом
пользуются диалектикой и искусством испытывания. Ведь все берутся до какой-то
степени судить о тех, кто выдает себя за знатока. А для этого они используют
общие (всем искусствам начала), которые они все же знают, хотя они, видимо,
отнюдь не говорят по существу дела. Вот почему все выдвигают возражения, а
именно неумело пользуются тем, умелое применение чего есть диалектика, а
искусный в диалектике – тот, кто подвергает испытанию при помощи искусства
опровержения” [30, т. 2, с. 557].
3) – Первый “стал пользоваться в споре доводами” (т. е. ввел в употребление
силлогизмы).
4) – Первый ввел в употребление сократический (диалогический) способ беседы, за
который так хвалят... Платона!
Это значит, что Аристотеля ни в коем случае не следует считать единоличным
создателем науки формальной логики. Его предшественниками были софисты, и он не
столько “боролся” с ними, сколько творчески усваивал их достижения.
То же относится и к Платону: “Немногочисленны книги (философов), живших до
Платона. Иначе, пожалуй, пришлось бы отметить у этого философа много случаев
плагиата. В самом деле, мне случилось читать сочинения Протагора “О сущем”
против принимающих единое сущее, и там я нахожу пользование подобными же
возражениями. Действительно, он (Платон) постарался вспомнить сказанное там в
тех же самых выражениях” (Порфирий у Евсевия Prep. Еv.: X. 3. 25). “Эвфориан и
Панэций сообщают, что начало “Государства” (Платона) было составлено после
многочисленных переделок. Об этом “Государстве” Платона Аристоксен (а также
Фаворин во второй книге своей “Истории разных вещей”) говорит, что оно почти все
было уже написано в “Прениях” Протагора (Диоген, III. 37) [9, с. 16].
В общем, как справедливо отмечает А. Ф. Лосев, идеи софистов вошли в
древнегреческую философию как ее необходимый элемент, их влияние заметно не
только у Сократа, Платона и Аристотеля, у представителей мегарской школы и
киников, но и во всей философии эллинизма, включая неоплатонизм [31].
Поставив на научную основу ораторское искусство, софисты стали зачинателями не
только формальной логики, но и научной филологии. Так, “Протагор первым стал
различать времена глагола и точно выражать время действия... И это он выделили
четыре вида речи – пожелание, вопрос, ответ и приказ, назвав их основами речи”
[15, с. 348]. Или, по Платону (Eu Thid. 277 Е): “Сперва, как говорит Продик,
следует изучить (учение) о правильности имен”. Гегель подчеркивал:
“Аристотелевская "Топика" указывает категории или определения мысли, которые
надо принимать во внимание, чтобы научиться говорить. Но софисты были первыми,
стремящимися к познанию этих категорий” [11, с. 22].
Однако софисты стремились отнюдь не только к внешней красивости и убедительности
речи. Чтобы убеждать, речь должна нести содержание, а оратор – разбираться в том
предмете, который затрагивает (иначе, при всей внешней гладкости речи, легко
стать посмешищем, сочинив нечто о “развесистой клюкве”). Поэтому софисты были
еще и блестящими учеными-энциклопедистами своего времени. “По-видимому, Горгий
положил начало произносимой экспромтом речи. А именно, придя в афинский театр,
он отважился сказать: “Предлагайте (любую тему)”, и он первый рекомендовал это
рискованное дело, хвастаясь, что он, конечно, все знает и может обо всем
говорить без подготовки” (Филострат. Жизнь софистов. I. I) [9, с. 22].
В. Г. Осипова пишет: “Все старшие софисты отличались разносторонностью занятий,
они были своеобразными учеными-энциклопедистами. Так, Продик изучал вопросы
натурфилософии, языка, морали, истории религии и т. д., Гиппий занимался
астрономией и музыкой, геометрией и пластикой, фонетикой и живописью и многими
науками, в том числе арифметикой, ритмикой, историей народов, а также собирал
сказания, предания, сам сочинял поэмы, трагедии, дифирамбы и моральные
проповеди. Антифонт занимался метафизикой, физикой, геометрией, моралью и т. п.,
Протагор – натурфилософией, в частности, вопросам оптики, нравственной
философией, диалектикой, грамматикой, был одним из основателей греческой
художественной прозы” [10, с. 14–15].
Из этого, между прочим, следует, что поворот к человеку, к “познанию самого
себя”, заслуга которого часто приписывается Сократу, у софистов вовсе не означал
отказ от изучения всего бесконечного Мироздания. “Интерес софистов к "физике"
едва ли можно оспаривать. Борьба Сократа с Просвещением (по Ксенофонту), не
желавшего изучать "так называемый софистами космос" и рассуждать "о природе
вещей" (Memor. I. I. II) – прообраз полемики Руссо с просветителями XVIII века.
Цицерон пишет, что знаменитые ораторы того времени, как Продик, Фразимах и
Протагор, рассуждали и писали также о природе вещей (De oratore. III, 32,
128)... Натурфилософия софистов двигалась в рамках основных материалистических
достижений "фисиологов". Она являлась их популяризацией или дальнейшим
развитием” [8, с. 112–113].
По мнению ряда исследователей, Протагор был также автором сочинения “Об
искусстве”, вошедшего в энциклопедию античной медицины – Гиппократов сборник,
состоящий из семи десятков трактатов, действительно составленных при жизни
Гиппократа из Коса (и Протагора), т. е. во второй половине V и начале IV века до
н. э., куда вошла и знаменитая “Клятва Гиппократа”. Хотя и не все из трактатов
сборника действительно принадлежат Гиппократу и его школе, здесь важнее другое:
“Во всем "Гиппократовом сборнике" нигде, ни в одном из его многочисленных
трактатов не делается ни малейшего различия между рабами и людьми свободными. И
те, и другие (в т. ч. и женщины) имеют одинаковые права на внимание, уважение и
заботы врача. Не только рабы, но и бедняки, которых становится довольно много в
эллинском мире к концу V века до н. э., и чья жизнь нередко не менее тяжела, чем
жизнь рабов... В этом проявляется факт поразительный, на который следует
обратить внимание. Надо сказать, что и тон, в котором составлены заметки врача,
один и тот же, независимо от социального положения пациента, он отражает ту
смесь научной любознательности и симпатии к людям, которая определяет гуманизм
Гиппократа.
Следует вспомнить о двух великих философах последующих веков (Платоне и
Аристотеле – И. Р.), об их презрении к “одушевленным орудиям”, какими являются
рабы.
...По своей поразительной жажде познания, по строгости своих исследований,
всегда оплодотворенных рассуждениями, наконец, по своему самоотверженному
служению страдающему существу, по своему чувству дружбы, распространяемому на
всех людей без различия, медицина Гиппократа поднялась до вершин гуманизма V
века до н. э., более того, смело двинулась дальше в этом последнем пункте –
обычаев и мышления своего времени. Предлагая всем людям телесное благо, которое
она с трудом для них добывает, она представляет во тьме своего неведения самый
прекрасный из заветов” [24, с. 203, 234, 236].
Когда мы читаем прекрасные строки Клятвы Гиппократа: “Я направлю режим больных к
их выгоде сообразно с моими силами и разумением, воздерживаясь от причинения
всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного
средства и не покажу пути для подобного замысла... В какой бы дом я ни вошел, я
войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного
и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и
рабами. Что бы при лечении, а также и без лечения я ни увидел или ни услышал
касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу
о том, считая подобные вещи тайной”... – нам следует помнить указание Платона,
что врачи в его время обучали медицине за плату, причем для примера тот берет
как раз Гиппократа [32, с. 87–88, 85].
Во всяком случае, духовная близость Гиппократа и его школы с Протагором и
софистами очевидна. Достаточно вспомнить Протагорово “мне ни один человек не
кажется дурным”, или его постоянные параллели между врачом и софистом (см.
выше). В речи “Об искусстве” он защищает от нападок врачебное искусство,
доказывает необходимость для каждого человека серьезно относиться к своему
здоровью и пользоваться услугами профессиональных врачей. Все это отнюдь не
банально: наплевательское отношение к своему здоровью и недоверие к медицине как
таковой широко распространены и сегодня. Это (как и вытекающая отсюда короткая
продолжительность жизни) – яркая особенность “человека дешевого”. Начинается
данное произведение со слов: “Есть люди, которые проявляют свое искусство в
злословии искусств (техники); они, конечно, воображают, что делают не то, что я
говорю, а выставляют напоказ свое знание. А мне кажется, что задача и стремление
знания состоит в том, чтобы находить нечто еще не найденное, то именно, что,
будучи открытым, много лучше неоткрытого” [32, с. 127–129].
А софист Антифонт и сам занимался лечением людей – его можно считать первым в
истории психотерапевтом. Он "возможно, делал попытки рационального толкования
сновидений. Веря, как все софисты, в могущество слова, вел лечебные беседы в
специально приспособленном помещении с людьми, потерявшими душевное равновесие и
искавшими помощи (DК А 6)" [99, с. 29].
Платон в 10-й книге “Законов” (889 – [23, т. 3]) реферирует натурфилософские
взгляды Антифонта, “признаваемые толпой за мудрейшее из всех учений”: “Огонь,
вода, земля и воздух – все это существует от природы и случая... В свою очередь
и последующие тела – это касается земли, солнца, луны и звезд – произошли через
посредство этих первооснов, совершенно неодушевленных. Каждое из этих
(первоначал) носилось по воле присущей ему случайной силы, и там, где они
сталкивались, они прилаживались друг к другу благодаря некоему сродству: теплое
к холодному, сухое к влажному, мягкое к твердому. Словом, поскольку все
неизбежно и согласно судьбе смешалось вместе путем случайного смешения
противоположных первооснов, так-то вот произошло все небо и все, что на небе, а
также и все животные и растения (подчеркнуто мною – И. Р. – Эх, неплоха же была
“толпа” а древних Афинах!). Отсюда и смена времен года, а вовсе не благодаря уму
и не через какое-либо божество или искусство... По-видимому, величайшие и
прекраснейшие из вещей произведены природой и случаем, а менее важные –
искусством. Искусство получает из рук природы великие и первичные ее творения
уже в готовом виде; оно обрабатывает и ваяет лишь то, что менее важно – это все
мы и называем его произведениями... И боги существуют не по природе, а в силу
искусства и некоторых законов, причем в различных местах они (боги) различны
сообразно с тем, какими каждый народ условился их считать при возникновении
своего законодательства”.
Здесь следует также подчеркнуть, что именно софистам принадлежит и мировой
исторический приоритет в создании научных концепций происхождения религии
(которые заново сформулировали лишь Дж. Фрэзер и другое эволюционисты XIX века).
“Продик же Кеосский говорит: “Солнце, луну, реки, источники и вообще все, что
полезно для нашей жизни, древние признавали богами вследствие получаемой от них
пользы, подобно тому, как египтяне обоготворили Нил. По этой-то причине хлеб был
признан Деметрой, вода – Посейдоном, огонь – Гефестом и вообще каждая из
употреблявшихся на пользу людям вещей (была подобным образом обоготворена).
(Секст. Аdv. math. IX. 18). (Продик) всякое священнодействие у человека, и
мистерии, и таинства ставит в связь с благами земледелия, считая, что отсюда
появилось у людей и (самое) представление о богах, и всяческое благочестие
(Фемистий. Or. 30)” [Цит. по: 18, с. 319]. Следует также отметить, что
скептическое отношение софистов к религии имеет прямые параллели с
просветителями XVII – XVIII вв. (Но у софистов все-таки речь всегда идет именно
о богах (демонах), а не о Боге...).
Сходство с просветителями прослеживается также в общем интересе к
этнографической проблематике, при том, что местное понимается как разные
варианты общечеловеческого. Следы этнографических изысканий встречаются у многих
софистов. В “Dialexies” (“Двойных речах”) неизвестный софист доказывает тезис
тождества прекрасного и безобразного длинным рядом примеров, взятых из жизни
различных народов. Здесь связь между философскими и социологическими взглядами
софистов и их научными интересами, опирающимися на широкую практику, проступает
вполне рельефно. Приведем несколько примеров: “Фессалийцу, – пишет автор, –
кажется прекрасным, укрощая коней и мулов, взятых из стада, самому зарезать и
зажарить быка; у сицилийцев же это считается делом рабов. У македонцев
признается похвальным, что девушки до брака общаются с мужчинами, после брака –
позором. У персов мужчины и женщины наряжаются одинаково; у них возможно половое
общение с дочерью, матерью и сестрой. У мидийцев девушки занимаются проституцией
и, накопив денег, выходят замуж... Массагеты режут старых родителей и потом их
пожирают, полагая, очевидно, что для человека высшее блаженство найти свое
последнее успокоение в желудке собственных детей... и т. д. ... Все эти нравы
резко расходятся между собой и с обычаями греков” (Dialexies. 2). Любопытно
отметить поразительное сходство высказываний "отца истории" Геродота и автора
Dialexies: “Если бы предложили, снеся в одну кучу добродетели и пороки всех
пародов, выбрать каждому из них, то в конечном счете люди одной национальности
предпочли бы остальным свои собственные” (Herod., Hist., III. 38 и VII, 52;
Dialexies 2. 18 – 19) [8, с. 56, 78, 57].
Об огромной исторической заслуге софистов – создании ими концепции естественного
права – уже говорилось выше. Исключительно интересны (и современны!) также
взгляды Протагора на наказание как средство исправления преступника, а не мести
ему, которая “6ыла бы бессмысленным мучительством”. Вообще, софистов можно
считать в какой-то мере и первыми профессиональными адвокатами, они внесли
существенный вклад в становление юридической науки. Так, “когда в пентакле
кто-то нечаянно попал дротиком в фарсальца Эпитима и убил его (на месте), Перикл
целый день потратил в споре с Протагором о том, дротик ли, того ли, кто его
бросил, или же распорядителей соревнований следует считать истинными виновниками
несчастного случая” [Плутарх. Перикл. 36. Цит. по: 9, с. 9]. Эта проблема спорна
и для современных юристов. О Протагоре также известно, что он был автором
законов для нового города Фурии, основанного в Италии афинянами как
общегреческое предприятие [15, с. 348].
“Вообще, в противоположность "древним", оживленная политическая деятельность
софистов не подлежит сомнению (лишний предлог для негодования поклонников
лозунга "наука ради самой науки"). Так, Гиппий из Элиды успешно подвизается на
дипломатическом поприще. Горгий Леонтийский, находясь во главе посольства,
пленяет блестящей речью афинское народное собрание. Продик из Хиоса приобретает
также славу дипломатическими талантами... Нельзя, конечно, удивляться, что
греческие города поручали вести свои иностранные дела даровитым и разносторонне
образованным софистам” [8, с. 37].
Наконец, эти первые в мировой истории поистине “люди Ренессанса”, как и положено
универсальным гениям, оставили заметный след и в искусстве. “С одной стороны,
многие из софистов сами были поэтами и создавали немаловажные произведения в
области поэзии. С другой стороны, и здесь они тоже часто теоретизировали, как и
в риторике, так что их можно даже назвать первыми представителями греческого
литературоведения... Следует отметить творчество Гиппия в области разных
литературных жанров. Продик был учителем Еврипида (и Фукидида), Антифонт писал
стихи и трагедии – как единолично, так и совместно с другими” [33, с. 39]. Ранее
уже указывалось, что Протагор был одним из зачинателей греческой художественной
прозы.
Естественно, первые софисты пользовались высочайшим общественным уважением и
авторитетом. В самой ранней своей “Апологии Сократа” (19. Е) Платон приводит
такие слова: “Это мне (Сократу) кажется прекрасным делом, если бы кто-нибудь был
способен воспитывать людей так, как Горгий Леонтийский, Продик Хиосский и Гиппий
Элейский”. Много лет спустя Платон “прозрел”: “Я знаю одного мужа, Протагора,
который такой мудростью нажил себе большее состояние, чем Фидий, творивший столь
славно прекрасные произведения... Вся Греция не замечала, как Протагор развращал
общавшихся с ним и отпускал их более негодными, чем принимал, в течение сорока
лет” (Менон, 91 d) . К тому времени, как Платон это заметил. не только Протагор,
но и большинство его учеников уже ушли из жизни...
А вот Горгий – нет. Он был в этом почти уникален: “Передают, что Горгий дожил до
108 лет, не впадая в старческую дряхлость, но сохранив крепость сил и юношескую
свежесть” (Филострат) [9, с. 22]. Относительно Горгия “прозреть” было еще
труднее: “Горгию был оказан Грецией столь великий почет, что ему одному лишь из
всех была воздвигнута в Дельфах не позолоченная, но настоящая золотая статуя”
(Цицерон. Об ораторах. III, 32, 129) [9, с. 24]. В Олимпии в 1876 г. была
найдена надпись начала IV века до н. э,, где говорится: “Еще никто из смертных
не изобрел более прекрасного искусства, чем искусство Горгия, состоящее в том,
чтобы упражнять душу для состязаний в совершенстве. Его (Горгия) изображение
выставлено в пещерах Аполлона не в качестве образца богатства, но как пример
благочестивого образа мыслей” [9, с. 25].
В качестве обобщения образа софистов приведем еще цитату из Лосева:
“Софисты действительно впервые стали подходить к жизни столь разносторонне. Они
и философы, и ораторы, и драматурги, и поэты, и учителя красноречия, и
дипломаты, и представители специальных дисциплин, и актеры на своих ораторских
трибунах, и воспитатели молодежи, и законодатели, и профессиональные политики, и
веселые анархисты, которым все нипочем, и (в то же время – И. Р.) серьезные
моралисты с неизбежными в таких случаях моральными кодексами... Софисты находили
красоту в бесконечно разнообразных явлениях человеческой жизни” [33, с. 47].
Софисты олицетворяли собой определенный позитивный социальный идеал, находивший
созвучия в разные эпохи.
Сократ и Платон противопоставили этому позитивному жизненному идеалу другой,
наиболее последовательно изложенный в диалоге “Теэтет” (172 – 174):
“Те, что проводят время в философии и ученых беседах, с ранней юности не знают
дороги ни на агору, ни в суд, ни в Совет, и в любое другое общественное
собрание. Законов и постановлений, устных и письменных, они и в глаза не видели
и слыхом не слыхивали. Они не стремятся вступить в товарищество для получения
должностей, сходки и пиры и ночные шествия с флейтистками даже и во сне им не
могут присниться (Вот бедные! ни собраний, ни пиров, ни... флейтисток. Неужели,
чтобы стать философом, необходимо обязательно быть умерщвляющим плоть аскетом?!
– И. Р.)... Такой человек, общаясь с кем-то частным образом или на людях, –
например, когда ему приходится в суде или где-нибудь еще толковать о том, что у
него под ногами и перед глазами, – вызывает смех (как Фалес; который,
заглядевшись на небесные светила, упал в колодец) не только у фракиянок, но и у
прочего сброда, на каждом шагу по неопытности попадая в колодцы и тупики, и эта
ужасная нескладность слывет придурковатостью (выделено мной – И. Р.) Эта
насмешка относится ко всем, кто бы ни проводил свое время в занятиях философией.
В самом деле, от такого человека скрыто не только что делает его ближайший
сосед, но чуть ли и не то, человек ли он или еще какая-то тварь (выделено мною –
И. Р.). А между тем, он доискивается, что же такое человек, и что подобает
творить или испытывать его природе в отличие от других, и крайне этим
озабочен... Одно лишь тело его пребывает в городе, разум же, пренебрегши всем
этим как пустым и ничтожным, парит надо всем как у Пиндара, меря просторы земли,
спускаясь под землю и воспаряя выше небесных светил, всюду испытывая природу
любой вещи в целом и не спускаясь до того, что находится близко” [14, т. 2, с.
266–268].
С первого взгляда этот текст кажется ироничным и даже откровенно пародийным.
Трудно себе представить, что можно понять сущность “человека вообще”, совершенно
не понимая даже ближайшего соседа, и разобраться в устройстве мироздания, не
желая взглянуть даже себе под ноги и оттого “на каждом шагу попадая в колодцы и
тупики”. Но самое поразительное то, что Платон (устами Сократа) рисует здесь на
полном серьезе положительный идеал мудреца-философа, как он его себе
представляет. Чтобы удостовериться, прочитайте этот платоновский диалог сами!
Притом Платон еще и подчеркивает, что “эта насмешка относится ко всем, кто бы ни
проводил свое время в занятиях философией”. Софистов, которые вместо умственной
мастурбации (занятия довольно бесплодного, хотя и не без приятности) учили
навыкам практической работы с людьми, т. е. именно умению влиять на соседа, что
невозможно без самого искреннего интереса к нему как к человеку, и “искусству
наилучшим образом управлять своим домом и государством”, Платон философами не
считал. Это делает понятным следующее противопоставление из диалога “Софист”
(254. а–б): “Софист, убегающий во тьму небытия (небытие, по Платону, – это
именно материальный мир, наша реальность – И. Р.), куда он направляется по
привычке, трудно узнаваем из-за темноты места.... Философа же, который постоянно
обращается разумом к идее бытия, напротив, нелегко различить из-за
ослепительного блеска этой области; духовные очи большинства не в силах
выдержать созерцания божественного” [14, т. 2, с. 376].
Итак, налицо два противоположных общественных идеала, софистика и платонизм,
относящиеся друг к другу “как утверждение к отрицанию” (А. Н. Гиляров). С одной
стороны человек среди людей, лидер, всесторонне развитая творческая личность. С
другой – некая трансцендентальность в сочетании с определенной придурковатостью.
В философии на многие века (и чуть ли не до сегодняшнего дня) победил платонизм.
И тот же А. Н. Гиляров, увы, справедливо отмечает, говоря о софистах:
“Встреченные при первом появлении с восторгом, они почти вслед за тем навлекли
на себя позор, который тяготел над ними более двадцати двух столетий (до Гегеля
– И. Р.). За исключением небольшого числа их сторонников во времена упадка
классической древности – нескольких риторов и грамматиков – все остальные
привыкли за все это время на них смотреть как на людей нравственно-презренных, а
на их философские воззрения как на легкомысленную, хотя и блестящую, игру ума,
несогласную ни с достоинством науки, ни с истиной” [4, с. 1–2].
Но это – уже отдельная тема.
Вернуться к оглавлению
Рассоха И.Н. Апология софистов. Релятивизм как онтологическая система.
Харьков. 2007.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.
Здесь читайте:
Философы, любители мудрости
(биографический указатель).
Русская
национальная философия в трудах ее создателей
(сборник произведений).
"Философская культура" №1.
"Философская культура" №2.
"Философская культура" №3.
|
