|
Игорь Рассоха
Апология софистов
Релятивизм как онтологическая система
Раздел II.
СОФИСТЫ КАК НАШИ СОВРЕМЕННИКИ
2. 3. ТЕОРИЯ “СТАДИАЛЬНЫХ ФЛУКТУАЦИЙ”
Собственно говоря, подобные отклонения от “базового уровня” развития
экономики встречались в мировой истории как раньше, так и позже – причем как в
ту, так и в другую сторону; как положительные, так и отрицательные. Например:
– Можно после неолитической революции остаться в социальном плане на стадии
дикости: “До 30-х годов XX в. о горных народах Новой Гвинеи не было известно
почти ничего, хотя они составляют свыше половины населения всей страны и живут в
местности с наиболее благоприятными природными условиями, что с глубокой
древности способствует развитию интенсивного земледелия. Здесь и самая высокая в
Океании плотность населения. Но как ни странно, все это сочетается с крайне
неразвитыми в политическом отношении мелкими и нецентрализованными обществами”.
Здесь не сложилось ни родоплеменной, ни территориально-общинной организации,
отсутствуют выборные главы общин и наследственная аристократия. Иногда
выделяются “неформальные авторитеты” – “большие люди” (чей статус никак
формально не закрепляется и не наследуется), а часто нет даже и их. Единственным
же “проявлением искусства” является раскрашивание собственного тела, и то не
повсеместное [54, с. 97, 99].
– Можно после “городской” революции, в условиях достаточно высокоразвитой и
динамично развивающейся экономики, находясь в благополучных природных условиях и
на перекрестке торговых путей, вернуться к порядкам эпохи варварства и активно
их поддерживать: “В конце VIII в. Фрисландия была включена Карлом Великим в
состав империи Каролингов; в ней насаждались христианство, феодальные порядки,
были основаны монастыри... С 870 (окончательно с 925) Фрисландия входит в состав
Германского королевства. Следы феодального строя в ней сохранились лишь в
немногочисленных монастырях... и до XVI века во Фрисландии так и не сложилось ни
дворянства, ни развитого феодализма... Крестьянство в основной массе стало вновь
лично и поземельно свободно и жило самоуправляющимися сельскими общинами по
законам древних варварских "Правд"... Собственно Фрисландия сохраняла
фактическую независимость... Центральной власти в ней не было... В XIII в.
города Ставерден, Леуварден, Доккюм и др. стали локальными торгово-ремесленными
центрами, подчинившими себе сельский округ. Наибольшее значение имел город
Гронинген, через который шел вывоз сельскохозяйственных товаров из Фрисландии, в
нем происходили (регулярно с 1361 г.) общефризские ландтаги... К 1524 была
покорена Габсбургами” [55,с. 439–441].
Наконец, высокоразвитое индустриальное общество может вновь скатится к
средневековым общественным отношениям, к своеобразным формам крепостничества и
рабства. Именно так трактуется многими исследователями сущность тоталитарных
режимов, таких, как нацистский в Германии и сталинский в СССР [См., например,
56; 57, с. 552–608].
Но возможны и различные положительные стадиальные флуктуации. Так, общество
охотников и собирателей может проявлять черты варварства: “В эпоху верхнего
палеолита природная среда Восточной Европы ледникового периода изобиловала
крупной дичью, что способствовало расцвету охотничьего хозяйства... Охота на
крупных животных оставалась единственным источником добычи мяса. О том, что уже
существовала и особая пушная охота, говорят находки скелетов песцов, кости
которых лежали в анатомическом порядке, следовательно, людям нужна была не
тушка, а шкура. Эго же, между прочим, говорит об определенной сытости
первобытного человека, потому что некоторые отсталые народы еще в недавнем
прошлом не бросали ничего съедобного... Известны в это время и большие наземные
жилища. Так, на стоянке Костенки на Дону землянка имела длину до 35 метров, со
многими очагами. Она предназначалась для большого коллектива. Некоторые
археологи полагают, что такие большие жилища составлялись малыми круглыми,
имевшими посредине очаг, т. е. это был большой дом, составленный малыми
одиночными ячейками. Подобные большесемейные дома хорошо известны по
этнографическим данным” [59, с. 34]. – Правильно, особенно хорошо известны
“длинные дома” ирокезов, описанные Л. Г. Морганом в его классической книге
“Древнее общество” как образец общественного строя ранних варваров [58, с. 304;
60, с. 76].
А можно достичь уже грани классового общества и строительства городов,
только-только начиная переход к производящему хозяйству: «Древнейшие
предклассовые общества возникли на востоке США во второй половине II–I
тысячелетиях до н. э. Археологически они фиксируются культурой Паверти-Пойнт с
центром на северо-востоке Луизианы. (Это – чисто местный феномен). Тогда здесь,
по мнению ряда исследователей, возникло древнейшее на территории США вождество.
Его центром служил крупный комплекс Паверти-Пойнт, общая площадь которого
достигала 150 га. Здесь были обнаружены грандиозные искусственные насыпи,
богатые погребения, многочисленные социально престижные ценности из редкого
сырья, происходившего из отдаленных местностей (в т. ч. до тысячи км и более). В
Паверти-Пойнт насчитывалось не менее трех социальных слоев: два из них
связывались со знатью, один – с простыми общинниками. В каждый отдельный момент
в нем могли обитать минимум 4–5 тыс. человек” [58, с. 311]. Все это выглядит
покруче, чем ранние города Шумера! В то же время здесь: “Раннее земледелие
(разведение подсолнечника, циклохены, мари) было, видимо, малоурожайным; оно
встречалось лишь у некоторых групп населения и служило второстепенным сезонным
занятием. Во многих случаях остатков диких съедобных растений, прежде всего
орехов, встречалось много больше, чем остатков выращивавшихся растений. Большую
роль продолжают играть рыболовство и охота. Несмотря на возросшую оседлость,
переход к круглогодичному обитанию на одном месте во многих местах еще не
совершился. Все это было свойственно как культуре Паверти-Пойнт, так и поселкам
позднейших культур Адена и Хоупвелл. Поэтому нет основания считать раннее
земледелие главным стимулом, определявшим начальные этапы классообразования на
востоке США» [58, с. 311].
На самом деле все эти исключения лишь подтверждают общее правило. История, до
всемирной включительно, складывается ведь из деятельности, поступков отдельных
конкретных (сугубо конкретных!) людей. А людям свойственно поступать как им
вздумается. Естественно, думы у горного пастуха и горного инженера будут
закономерно разными, но, помимо этого, они (а значит, побудительные мотивы к
поступкам!) будут разными у разных горных пастухов: в разных горах, и на одной и
той же горе, и даже у одного и того же пастуха при разных обстоятельствах. А
обстоятельства эти определяются далеко не только объективными (относительно)
историческими, в т. ч. и экономическими условиями, но и самыми различными
историческими случайностями, которые могут деформировать сознание индивида и (в
диалектической связи с сознанием!) изменить его образ жизни так, что образ
мысли, скажем, горного инженера перестанет соответствовать своему “базовому”
типу. В случае если такая деформация образа жизни и образа мыслей окажется
присущей целому политическому организму, образуется стадиальная флуктуация.
Сущность же таких серьезных деформаций всегда одна: более высокий (богатый) или
более низкий уровень жизни, чем тот, который в принципе присущ данной ступени
развития экономики и технологии. Но если привходящие исторические условия,
вызвавшие данную деформацию, исчерпываются, тогда, естественно, ликвидируется,
“рассосется” и стадиальная флуктуация. Разумеется, “рассосется” не сразу, ибо ум
человеческий обладает огромной инерцией, но скорее всего рассосется. Это
примерно то же, как под влиянием каких-то внешних причин электрон в атоме может
перейти на более высокую орбиту. Но там он не удержится долго, если атом не
возбуждать специально дополнительным силовым полем.
Итак, у стадиальных флуктуаций две характернейшие черты: во-первых, они
нуждаются в действии дополнительных факторов, деформирующе действующих на тот
образ жизни, который должен быть обусловлен уровнем технологии, и во-вторых, они
менее устойчивы, чем обычные общества, и в случае прекращения действия
деформирующего фактора все “возвращается на круги своя”, т. е. эти общества
принципиально неустойчивы по сравнению с “нормальными”.
Так, причиной некоторых исключительно высокоразвитых, “варварских” черт в ряде
обществ верхнего палеолита была именно эта “относительная сытость древнего
человека”, которая возникала вследствие охоты на крупных животных в местах их
регулярных кочевий, и даже позволяла вести более-менее оседлый образ жизни. В
эпоху мезолита, когда ледник растаял и все мамонты и пр. вымерли (или были
истреблены, что вероятнее), людям пришлось опять вернуться к “базовому”,
бродячему образу жизни. В упомянутом же случае исключительно высокого уровня
культуры у индейцев Востока США основная причина также в подарке природы: “При
малой эффективности раннего земледелия было бы непростительным расточительством
вырубать многочисленные ореховые рощи в Иллинойсе, снабжавшие хоупвельское
население важными видами пищи... Во многих случаях остатков диких съедобных
растений, прежде всего орехов, встречалось много больше, чем остатков
выращивавшихся растений” [58, с. 311]. Так что приличные объемы прибавочного
продукта в данном случае обеспечили не поля и сады, а дикорастущие ореховые
рощи. Но не стоит тут сбрасывать со счетов уже и гениальности какого-нибудь
вождя, т. к. впоследствии местные индейцы, при тех же ореховых рощах, снова
вернулись к первобытному состоянию.
В случаях же “раннебуржуазных” обществ именно историческому, человеческому
фактору принадлежала главная роль: все эти общества были вольными торговыми
городами и господствующими торгово-промышленными центрами своих миров-экономик
(хотя в случае Древней Греции налицо и некоторый географический детерминизм:
особая изрезанность побережья вкупе с неплодородностью почвы просто подталкивала
к освоению моря). Причем в случае Афин это было двойное господство: “Уже к концу
седьмого века до н. э. греческие колонии охватывали Средиземное море тесным
кольцом почти на всем его протяжении, так что, по образному выражению Цицерона,
“представляли как бы кайму, подшитую к обширной ткани варварских полей” (De
republica, 11, 4). Благодаря колониям греки держали в своих руках все сухопутные
и водные пути, выходившие из внутренних областей к берегам Средиземного (и
Черного) моря. Греческие купцы появляются на всех восточных рынках, успешно
конкурируя с финикийскими купцами даже на их родине. Их колония Навкратис в
Египте вскоре после своего основания становится главным центром всей египетской
торговли. Кирена ведет торговые сношения с Египтом и с ливийскими племенами (а
через них – с гарамантами и с глубинными районами Африки). Посредством своих
колоний, раскинувшихся по берегам западной половины Средиземного моря, греки
вступили в постоянные торговые сношения с населением Сицилии, Италии, с
племенами, населявшими современную Францию и Испанию и даже с отдаленной
Британией. Наконец, колонии на Геллеспонте и Понте служили для торгового обмена
с народами Фракии, Скифии и Кавказа. Таким образом, уже к шестому веку в руках
греческих купцов сосредотачивалась торговля почти всего известного в то время
как культурного, так и варварского мира. В руках греков торговля получила такое
развитие, какого не наблюдалось за все предшествовавшие тысячелетия исторической
жизни. Достаточно указать, что до этого времени все торговые сношения на Востоке
обходились совершенно без помощи денежной системы. Начало чеканки монеты
относится именно к описываемой эпохе и было вызвано потребностями широко
разросшейся торговли” [50, с. 49].
Итак, греки в целом господствовали над торговлей Средиземноморья. Афины же в
эпоху расцвета (а в какой-то мере также Сиракузы, а ранее Милет, Эфес и др.)
господствовали над торговлей Греции, т. е. действительно были в этом смысле
“Элладой Эллады”, “солью земли”. Именно благодаря такому аномально мощному
“силовому полю”, создавшему исключительный по концентрации для технологии той
эпохи сгусток в потоке материальных ресурсов и информации, и смогло родиться
“древнегреческое чудо”.
Следует еще раз подчеркнуть принципиальное отличие социально-экономического
строя передовых полисов Древней Греции от обычных городов Старого Порядка: их
благополучие основывалось действительно на торгово-производственной
деятельности, на свободном труде и свободном предпринимательстве, а не на
проживающих в городе рентополучателях, эксплуатирующих крестьян. И в
психологическом отношении в них обнаруживаются характернейшие черты
“раннебуржуазной” ментальности. Так, Макс Вебер писал в своей знаменитой работе
“Протестантская этика и дух капитализма”: «"Идеальному типу" капиталистического
предпринимателя чужды показная роскошь и расточительство, а также упоение
властью и внешнее выражение того почета, которым он пользуется в обществе. Его
образу жизни свойственна известная аскетическая направленность (отсутствие
привязанности к показной роскоши, столь свойственной жизни аристократии), а в
характере его часто обнаруживается известная сдержанность и скрытность...
Радость и гордость капиталистического предпринимателя от сознания того, что при
его участии многим людям “дана работа”, что он содействовал экономическому
процветанию родного города (в частности, в смысле роста его населения и
торговли) является частью той специфической и, несомненно, идеалистической
радости жизни, которая характеризует представителей современного
предпринимательства... Достаточно ознакомиться хотя бы с тем, что Б. Франклин
сообщает о своих усилиях по улучшению коммунального хозяйства Филадельфии, чтобы
полностью ощутить эту очевидную истину» [61, с. 90, 94, 177–199]. На место
Бенджамина Франклина с тем же успехом можно поставить и Перикла. Это значит, что
“дух капитализма”, особая раннебуржуазная психология были присущи и передовым
полисам классической эпохи Греции.
Но уже с самого начала эпохи эллинизма мы видим принципиально другую картину: во
всех эллинистических государствах горожанин, “эллин” – или непосредственно
представитель господствующего класса, живущий за счет эксплуатации
(ростовщической, бюрократической и т. д.) сельской периферии, “хоры”, “лаой”,
или же человек, обслуживающий эту социальную верхушку (а значит, тоже так или
иначе к ней примыкающий). Т. е. это снова – Старый Порядок. Сама же Греция – в
упадке, там процветает ростовщичество, широко, как никогда ранее,
распространяется рабство, в городах – перманентные социальные конфликты между
богатыми и бедными, частые перевороты и гражданские войны, разбой на суше и
пиратство на море, упадок, нищета и безысходность, причём – что чрезвычайно
характерно! – гегемония принадлежит государствам, целиком относящимся к Старому
порядку: Македонии прежде всего, а также феодально-патриархальной олигархии
самых отсталых областей материковой Греции – Ахайи и Этолии.
Так проходят третье и второе столетия до н. э. В первом же столетии до н. э.
Греция оказывается уже целиком под властью Рима, на смену которой затем приходит
уже Византийская империя. И Рим, и Византия – территориальные государства с
господством рентополучателей, т. е. страны Старого порядка. Следовательно, для
жителей островов и малоплодородных долин Греции куда проще стало эмигрировать в
поисках “лучшей доли”, чем развивать “вторичный” и “третичный” секторы
экономики.
Положение стало снова меняться, как ни странно, только в рамках Османской
империи, где греки составили (наряду с другими христианами) угнетаемое
меньшинство, и не могли больше оседать на землю за пределами собственно Греции,
следовательно, вынуждены были снова (хотя и в куда более скромных масштабах, чем
в древности) вернуться к своей роли международных торговых посредников: “В конце
XVI столетия произошло нашествие восточных купцов на Венецию, Феррару, Анкону,
даже на Пезаро, на Неаполь и ярмарки Южной Италии. Вероятно, самыми любопытными
среди них были греческие купцы, мореходы, контрабандисты или честные торговцы,
при случае также и пираты – уроженцы островов, практически не имеющих пахотной
земли, обречённые на рассеяние. Два столетия спустя, в октябре 1784 г., русский
консул в Мессине отмечал прохождение через пролив (между Италией и Сицилией)
каждый год “шестидесяти и более греческих судов”, направляющихся в Неаполь,
Ливорно, Марсель и другие гавани Средиземного моря... Греческих купцов
встречаешь по всей Европе, на Лейпцигской ярмарке пользующихся удобством
кредита, предлагавшегося Амстердамом, встречаешь их даже в России, даже в
Сибири... Разве же не было в Сибири греков – скупщиков пушнины и
предпринимателей-горнопромышленников на Алтае?... Когда продолжительный кризис,
связанный с французской революцией и Империей (1793–1815 гг.), уничтожит
французскую левантийскую торговлю, место, оставшееся вакантным, займут греческие
купцы и мореплаватели. К тому же этот успех сыграл свою роль в зарождении
близкой независимости самой Греции” [43, с. 495–496, 475]. Итак, историческая
ситуация, сложившаяся в Греции в VI-V вв. до н. э., отчасти повторилась там лишь
к началу XIX века! Вот вам “свыше 20 веков забвения”...
В третьем веке до н. э. флуктуация уже практически “рассосалась”:
эллинистическое общество было уже снова в основном феодальным (либо откровенно
рабовладельческим) по сути. В пятом веке до н. э. Греция переживает наивысший
расцвет в своей истории. Четвёртый же век до н. э. был переходным между двумя
этими состояниями: кое-где даже подъём по инерции (особенно в первой половине
века), но на фоне всё усиливающихся черт упадка и разложения.
Сначала была катастрофическая для Афин Пелопоннесская война, которая была
проиграна Спарте, что стало началом конца их торговой гегемонии в греческом мире
и очевидным концом – их гегемонии политической. «Империалистическая война конца
V в. до н. э., нищета, которая явилась в Аттике следствием поражения, превратили
Афины уже во времена молодости Платона, т.е. в начале IV века до н. э., в город
уныния. Крепостные стены и государственные постройки лежат в развалинах. Казна
пуста. Судьи оплачиваются только из доходов, получаемых от конфискаций и
взысканиий, к которым они сами приговаривают. Вплоть до Саронического залива, на
подступах к Пирею, море принадлежит пиратам и вражеским судам, которые
захватывают транспорты с продовольствием. Снабжение Афин другими путями
становится очень затруднительным и подвергается драконовскому контролю. В Афинах
недостаёт продовольствия: там начинаются внезапные голодовки. Если Демосфен
описывает жителей Пирея, “толпящихся на Большом рынке для получения пайка в
полсетье ячменной муки”, то можно представить себе, как велико было возбуждение
немногочисленного населения порта. Колебания цен на вино и на хлеб в Афинах во
второй половине IV века достаточно ясно указывают на экономический кризис в
Афинах» [36, с. 144].
И если какой-то софист в это время обещал подучить мудрости за несколько драхм,
то не потому ли, что у него дома плакали голодные дети? В этих изменившихся
условиях, при дефиците хлеба, и песни в Афинах стали другими – не могли не
стать! Именно в эту печальную эпоху творит Платон, “покрывший имя софистов
позором”.
Безусловно, было бы непростительно вульгарным упущением рисовать
интеллектуальную деятельность Платона (и тем более Аристотеля) только как
“феодальную реакцию в сфере идеологии”: в жизни всегда всё гораздо сложнее. С
другой же стороны, ни одна стадиальная флуктуация всё-таки не тождественна тому
обществу, черты которого она предвосхищает, представляя собой скорее некую смесь
черт из настоящего и будущего (или прошлого). Да и жесткой грани между
флуктуацией и полным отсутствием таковой тоже нет. По сути, в любом
самоуправляющемся торгово-ремесленном городе есть “нечто антифеодальное”. Не
случайно современное индустриальное общество развилось именно на основе культуры
Европы, где городское самоуправление было развито повсеместно (слабее всего – в
России и на Балканах). Из всех же стран Азии оно имелось только в Японии... Но
говорить о флуктуации можно лишь тогда, когда количество признаков общества
“нездешней” эпохи ощутимо переходит в качество.
В какой-то степени, помимо ряда передовых полисов Греции VI–IV вв. до н. э.,
черты стадиальной флуктуации проявляются (хотя и слабее) ещё в один период
античности: в Римской империи её “золотого века”, в эпоху Антонинов, особенно в
конце I-го – первой половине II вв. н. э. «Галльские вина, испанское оливковое
масло успешно конкурировали с лучшими италийскими и греческими сортами.
Насколько обширным был размах оливководства и виноградарства в западных
провинциях, показывают археологические данные. Маслодавильни, найденные в
Северной Африке, занимают площади в несколько сот квадратных метров, на рельефах
из Галлии запечатлена перевозка вина в огромных деревянных бочках.
Совершенствуется земледелие. Вводятся новые сорта зерновых и кормовых,
распространяется культура пшеницы, осваиваются новые виды удобрений, в
частности, в Галлии широко использовались минеральные удобрения.
Совершенствуется сельскохозяйственная техника: именно на просторах галльских
латифундий получила применение довольно совершенная галльская жнейка; был
изобретён первый колёсный плуг. Для помола зерна начали применять водяные
мельницы... Рост городов и городского населения в самих провинциях, возможность
вывоза сельскохозяйственных продуктов в Италию и другие области Империи
способствовали проникновению в провинциальное сельское хозяйство товарного
производства и рациональных приёмов земледелия... Свободное крестьянство никогда
не исчезало даже в Италии, стране наибольшего развития рабовладельческих
отношений, а в западных, дунайских и африканских провинциях роль свободного
крестьянства была довольно высока... Для II в. н. э. характерно широкое развитие
арендных отношений...
Роль свободного труда в римском ремесле была большей, чем в сельском
хозяйстве... Никогда ещё торговые сношения многочисленных народов
Средиземноморья не достигали такой степени интенсивности и размаха, как в эпоху
Антонинов... Для II века н. э. характерен особый подъём провинциального
ремесла... Если в предшествующее время основным предприятием была ремесленная
мастерская в 10–20 рабочих единиц, то во II веке н. э. её размеры увеличиваются
до нескольких десятков рабочих единиц... Развитие ремесла во всех провинциях
Римской империи привело к повышению удельного веса ремесленников в социальной
жизни римского общества... Значительная часть ремесленных мастерских и лавок в
римских городах II в. н. э. принадлежало вольноотпущенникам (выпущенным на
свободу рабам) или их потомкам. Эти трудолюбивые и бережливые люди, обязанные
достигнутым положением своему труду, обеспечили развитие римского ремесла.
Дошедшие до нас надгробные памятники на их скромных могилах носят надписи, где
трогательно прославляются профессии гончаров, сукновалов или кожевников...
Во II веке н. э. рабы рассматривались не как личная собственность господина, а
как подданные государства, на которых распространяется не только власть их
господ, но и римского правительства... Император Антонин Пий приравнял убийство
господином своего раба к убийству чужестранца и предоставил рабам, в случае
жестокого обращения, право искать убежища перед статуями императоров... В
римском праве распространяется взгляд, согласно которому свобода человека
объявляется "естественным" состоянием, свойственным человеку как таковому, а
следовательно, и рабу» [62, с. 330–350].
Естественно, что в это время “некоторые императоры ассигновали крупные суммы на
содержание специальных школ латинской и греческой риторики, куда ученики
переходили с 16 лет. Это было подобие современной высшей школы... В Римской
империи высоко ценилось искусство красноречия” [62, с. 368]. И теперь, на основе
вышеизложенного, для нас совершенно закономерным выглядит тот факт, что:
«Известно литературное течение 2-го века н. э. под именем “вторая софистика”,
стремившееся реставрировать идеи и стиль греческой классики 5–4 вв. до н. э. Оно
отличалось учёностью, прекрасным знанием предшествующей греческой литературы...
В лице Лукиана оно до некоторой степени продолжило традиции собственно
софистики” [31, с. 211]. До нас дошли произведения таких представителей “второй
софистики”, как Филострат, Лукиан, Эвнапий, Дион Христозом, Элий Аристид, Максим
Тирский, Фемистий, Гимерий, Либарий… Это движение сыграло огромную роль в
истории культуры, в частности, его представители Ямвлих, Ксенофонт Эфесский,
Гелиодор, Ахилл Таций, Харитон, Лонг создали роман как жанр литературы:
“Греческий роман – этот продукт второй софистики” [63, с. 955].
Вернуться к оглавлению
Рассоха И.Н. Апология софистов. Релятивизм как онтологическая система.
Харьков. 2007.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.
Здесь читайте:
Философы, любители мудрости
(биографический указатель).
Русская
национальная философия в трудах ее создателей
(сборник произведений).
"Философская культура" №1.
"Философская культура" №2.
"Философская культура" №3.
|