> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > АПОЛОГИЯ СОФИСТОВ >
ссылка на XPOHOC

Игорь Рассоха

2007 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Игорь Рассоха

Апология софистов

Релятивизм как онтологическая система

Раздел II.

СОФИСТЫ КАК НАШИ СОВРЕМЕННИКИ

2. 4. ИСТОРИЧЕСКОЕ МЕСТО СОФИСТИКИ

Итак, софистика снова возрождалась и становилась популярной в тех исторических ситуациях, когда на повестку дня становилось формирование современного общества: от Греции V в. до н. э. к Римской империи II в. н. э., оттуда – к городам Северной Италии эпохи Возрождения, затем – к Европе эпохи Просвещения, и наконец, к современному индустриальному обществу протянулась цепочка духовной преемственности. В промежутках же, в периоды господства Старого Порядка софистов не понимали, рассматривая их философию как “легкомысленную, хотя и блестящую, игру ума, несогласную ни с достоинством науки, ни с истиной”. Софистика представляет из себя ту же “стадиальную флуктуацию”, только в сфере идеологии.
Софистика (как социальное явление) вновь возникала или возрождалась всегда, когда в обществе оказывались налицо два взаимодополняющих обстоятельства: демократическая, публичная система управления (в частности, суда), создающая спрос на блестящих ораторов, и высокий уровень развития товарно-денежных отношений, создающий форму удовлетворения этого спроса в виде “торговли мудростью”. Но любопытно, что при этом всегда такие “торговцы мудростью” очень быстро переходили к философским обобщениям, к идее, что следует прежде всего обучать добродетели, без которой, в частности, без искреннего и доброго интереса к людям невозможно эффективное общение с ними и демократическое управление ими. Так снова и снова возрождался “моральный кодекс софиста”, по существу направленный не на бесконтрольное управление умами людей, а на защиту от такого манипулирования.
Начало эпохи Возрождения в итальянских городах-коммунах неразрывно связано с настоящим культом ораторского искусства. Так, в одном из своих писем “О делах повседневных” Франческо Петрарка показывает, насколько тесно связаны красноречие, то есть словесная дисциплина, и философия, то есть воспитание души. Речь – вот что в своем выражении дает мерило себе и порождающему ее духу. “Не может обладать достоинством речь, если не имеет его сам дух”... Внутреннее и внешнее, разум и речь нерасторжимо связаны. Не стоит превозносить уединенный и внутренний диалог человека. Если мы хотим оставаться людьми, нужно общаться с людьми. “Мы должны стараться быть полезными людям, с которыми живем, и нельзя сомневаться, что мы можем в высокой степени помочь их душам нашими словами”. И не столько морализующим содержанием наставления, сколько возвышающей способностью человеческой речи, которая объединяет нас вопреки времени и пространству, вопреки пустыням и тысячелетиям. И пусть нас не тревожит мысль о забвении, которое ожидает наш труд, о его тщете, о неизбежной тленности всех вещей. “Пройдут тысячи и тысячи лет, века за веками, но никогда не будет излишним восхваление добродетели, никогда не будет излишне превознесена любовь к Богу или преодолен порок. Для проницательного ума никогда не будет преград на пути к новым исследованиям. Так что ободримся: наши усилия не будут напрасными. Не будет бесплодным и труд тех, кто через много столетий родится на закате мира”. Ceterorum hominum charitas, любовь к ближнему, – вот что, по мнению Петрарки, является стимулом и целью studia humanitatis. Здесь налицо два наиболее характерных для гуманизма мотива: осознание ценности словесности и социальный характер подлинно человеческого бытия... “Франческо Петрарка был первым, кто обладал столь утонченным умом, что понял и возродил изящество утраченного стиля древних” – писал Леонардо Бруни в 1436 году, выражая распространенное среди гуманистов суждение [64, с. 41–43].
“Благоразумных флорентийцев следует похвалить за многие вещи, и особенно же за то, что, подбирая консулов, они обращают внимание не на знание права, как во многих других городах, но на красноречие, каковое они относят к науке о человеке”, – писал папа Пий II, имея в виду, в частности, Колюччо Салютати, блестящего гуманиста, ставшего канцлером Синьории Флоренции. Это был мудрец и ученый, но не отшельник, оторванный от превратностей людской жизни, а человек, отвечающий своему призванию. Девизом Салютати и лучшим эпиграфом к его деятельности могли бы стать слова, сказанные им на закате жизни монаху Рафаэлло Бончани: “надо быть на поле битвы, вступив в схватку, сражаться за справедливость, истину и честь”. В другом письме, к Пеллегрино Дзамбеккари, желавшему стать монахом, открыто звучит прославление активной жизни: “Не верь, о Пеллегрино, что бежать от людей, избегать вида прекрасных вещей, запереться в монастыре или удалиться в скит – это путь к совершенству... Убегая от мира, ты можешь пасть с небес на землю, между тем как я, оставаясь среди мирских дел, смогу поднять мое сердце с земли на небо. Занимаясь торговлей (выделено мной. – И. Р.), находясь на службе, помогая семье, детям, родным, друзьям, Родине, заключающей в себе все это, ты не можешь не вознести свое сердце до небес и не понравиться Богу” [64, с. 49–50]. Итальянский гуманизм, особенно ранний, также был прежде всего торговлей мудростью, и в этом смысле социологически и психологически тождественен древнегреческой софистике.
Но наиболее близкий социальный аналог древнегреческая софистика имеет, по нашему мнению, в деятельности Дейла Карнеги, ректора Института ораторского искусства и человеческих отношений, творившего в Соединенных Штатах Америки в первой половине XX века. Его самая знаменитая книга под характернейшим названием “Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей” начинается, в частности, такими словами: “Начиная с 1912 года и поныне я веду в Нью-Йорке образовательные курсы для бизнесменов и специалистов обоего пола. Сначала это были курсы только ораторского искусства, курсы, единственным предназначением которых было обучить взрослых людей, обладающих известным опытом, мыслить (Выделено мной. – И. Р.) и выражать свои мысли с большей ясностью и большим эффектом как на деловых встречах, так и перед аудиторией. Но постепенно, по прошествии нескольких лет обучения мне стало ясно, что эти взрослые люди очень нуждались в овладении ораторским искусством, однако еще больше они нуждались в искусстве жить и ладить с людьми в своих ежедневных деловых и общественных контактах... Умение вести себя с людьми, вероятно, важнейшая из стоящих перед вами проблем, особенно если вы – деловой человек. Но это необходимо и в том случае, если вы архитектор, инженер или просто домохозяйка... Обнаружилось, что даже в такой технической области, как инженерное дело, около пятнадцати процентов финансового успеха, достигнутого специалистом, следует отнести за счет чисто технических знаний, и около восьмидесяти пяти – за счет его искусства в человеческой инженерии, особенностей его характера и способности руководить людьми ” [65, с. 10–11].
В чем же основной пафос этой книги Д. Карнеги? Вот он: “Оуэн Д. Юнг (президент правления "Дженерал электрик") сказал: “Человек, способный поставить себя на место другого, понять его образ мышления, может не беспокоиться, какое будущее его ожидает”. Если по прочтении этой книги Вы приобретете самое нужное – склонность всегда становиться на точку зрения другого, смотреть на вещи его глазами, это может стать важной вехой в вашей карьере... Мир полон людей жадных и корыстных. И редкий человек, искренне стремящийся быть полезным другим, обладает огромным преимуществом. У него мало конкурентов… И мне и Вам известны люди, которые сочли бы себя преступниками, если бы оставили своих домочадцев или служащих без пищи в течение шести дней. В то же время они легко лишают их в течение шести дней, недель и даже лет душевного внимания и признания, в которых те нуждаются почти так же сильно, как и в пище... Я отнюдь не учу льстить. Я далек от этого. Я рассказываю о новом образе жизни и хочу повторить это... Перестанем же думать только о наших совершенствах и желаниях. Попытаемся уяснить достоинства другого человека. Тогда не будет нужды в лести” [65, с. 45, 33, 35]. Очевидно, что Дейл Карнеги учит своих слушателей именно добродетели, причем именно в том смысле, который вкладывали в это понятие софисты.
В связи с этим весьма любопытно рассуждение Георга Гегеля, обратившего внимание именно на эту сторону софистики: “Всякое рассуждение, исходящее из основания, приведение оснований "за" и "против", выдвигание таких точек зрения есть софистика. И точно так же, как, например, у Платона встречаются такие высказывания софистов, против которых нельзя ничего возразить, так и у нас убеждают людей совершать добрые поступки основаниями, которые являются софистическими. Так, например, говорят: "не обманывай, а не то потеряешь кредит и понесешь убытки", или: "будь умеренным в пище, а не то расстроишь себе желудок и придется тебе сидеть на диете"; или в объяснение наказания принимают внешние основания, заимствованные из возможных результатов этого поступка, и т. д. …Образованные люди впадают в софистику при обсуждении тех конкретных случаев, в которых имеют значение особенные точки зрения, и точно так же мы должны придерживаться софистики в обиходной жизни, если мы желаем принять какое-нибудь решение и действовать” [11, с. 18–19]. (Выделено мной. – И. Р.).
Наконец, налицо глубокое внутреннее родство Карнеги с софистами и по методам достижения поставленных задач, предлагаемым ими своим слушателям. Вот как, например, звучат названия глав в уже цитированной книге Д. Карнеги: “Основные приемы общения с людьми”, “Шесть способов расположить к себе людей”, “Двенадцать способов склонить людей к своей точке зрения”, “Девять способов изменить человека, не нанося ему обиды и не вызывая негодования” и т. д. А вот как рисует искусство сочинения речей Сократ (по Платону): “Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа: их столько-то и столько-то, они такие-то и такие-то, поэтому слушатели бывают такими-то и такими-то. Когда это должным образом разобрано, тогда устанавливается, что есть столько-то и столько-то видов речей, каждый из них такой-то. Таких-то слушателей по такой-то причине легко убедить в том-то и том-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом поддаются убеждению. Кто достаточно все это продумал, тот затем наблюдает, как все это осуществляется на деле, причем он должен остро воспринимать и прослеживать, иначе он ничего не прибавит к тому, что еще раньше слышал, изучая красноречие. Когда же он будет способен определять, какими речами какой человек дает себя убеждать, тогда при встрече с таким человеком он сможет распознать его и дать себе отчет, что вот как раз тот человек и тот характер, о котором прежде шла речь. Теперь к нему надо вот так применить такие-то речи, чтобы убедить его в том-то. Сообразив все это, он должен учесть время, когда ему удобнее говорить, а когда и воздержаться: все изученные им виды речей – сжатую речь, или жалостливую, или же зажигательную – ему следует применять вовремя и кстати... (и тогда) его искусство будет разработано прекрасно и совершенно” (Платон. Федр. 270е) [14, т. 2, с. 211–213]. Как видим, и здесь (как у Карнеги) основа ораторского искусства – в учете и использовании особенностей психологии людей, каждого конкретного человека.
Любопытно, что Дейл Карнеги, будучи, по сути, самоучкой, по-видимому, так и не открыл для себя софистов, так что глубокое сходство его деятельности с софистикой носит именно конвергентный характер. Безусловно, влияние Карнеги на массовую психологию и всю культуру Америки (и всего мира, по мере его “американизации”) очень значительно; хотя, разумеется, его книги разделили судьбу всех мудрых книг: “прочитав их, умные стали еще умнее, дураки еще более поглупели, прочие же ни в чем не изменились”.
С легкой руки Г. Ф. В. Гегеля софистов более всего сближают с эпохой Просвещения. По нашему мнению, сходство здесь более отдаленное, чем в предыдущих случаях: демократии было маловато, просветители (кроме “отцов-основателей” США) витийствовали все больше перед монархами (просвещенными и не очень), а не перед народными толпами. Тем не менее А. Ф. Лосев, в частности, писал: “Софисты весьма близки сердцу западноевропейских просветителей различного толка, потому что сама греческая софистика, несомненно, есть греческое Просвещение. Если вся досократовская философия есть греческое Возрождение (понимая древнюю мифологию, как греческую архаику и средневековье) с переходом в антитезу рационализма и эмпиризма (в переводе на греческий стиль это антитеза элеатства и гераклитизма), то софисты – это как раз типичнейшие просветители, т.е. скептики, рационалисты, индивидуалисты и анархисты” [33, с. 13].
Относительно появления этой современной ментальности, на наш взгляд, наиболее близки к истине те исследователи, чью точку зрения весьма удачно выразил Л. С. Васильев: “Индивид – это вычлененная из коллектива, хотя и тесно связанная с ним личность, далеко не обязательно выдающаяся. Вычленение личности из коллектива и формирование на основе этого процесса общества как группы индивидуализированных личностей произошло в истории человечества лишь однажды и в одном месте. Речь идет об античном полисе, о гражданском обществе с характерными для него политическими формами (демократия, республика), правовыми институтами и гарантиями (неприкосновенность и права гражданина, правовая защита частной собственности и др.), особенностями социального статуса (вычленение из группы и право свободной ассоциации, включения в любую группу; культивирование достоинства свободного гражданина; воспевание мятежных чувств сильной личности вплоть до драматических коллизий, до высокой трагедии). Вне античной Европы, и в частности на традиционном Востоке, ничего подобного не было. В самой Европе после античности элементы гражданского общества сохранялись в виде пережитков и в виде анклавов городского типа. Что же касается раннесредневекового германского феодализма, то он по многим параметрам был близок к неевропейскому (неантичному, в том числе восточному) миру и лишь со временем, примерно с XII в., стал приобщаться к культурным ценностям античности” [66, с. 29].
Местом формирования этих новых культурных ценностей античности стали греческие торговые полисы Ионии (Милет, Эфес, Самос) и Великой Греции (юг Италии) VI в. до н. э., но в особенности – Афины эпохи их расцвета в V в. до н. э. Именно здесь образ жизни людей впервые стал приближаться к современному, когда основой экономики впервые стали промышленность и особенно торговля. Именно торговое господство греков привело к невиданному доселе подъему уровня жизни и культуры.
Так что можно с полным основанием сказать, что в социально-стадиальном плане, с точки зрения всемирно-исторического процесса софисты – это действительно наши современники.

Вернуться к оглавлению

Рассоха И.Н. Апология софистов. Релятивизм как онтологическая система. Харьков. 2007.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.


Здесь читайте:

Философы, любители мудрости (биографический указатель).

Русская национальная философия в трудах ее создателей (сборник произведений).

"Философская культура" №1.

"Философская культура" №2.

"Философская культура" №3.

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС