|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
БОГАТЫЙ, ВЕЗУЧИЙ, ИЗВЕСТНЫЙ
Приятели считают меня сумасшедшим. Иногда я и сам так думаю, ведь вся моя
жизнь — сплошные переживания. Я работаю экономистом, но в моей голове не цифры и
графики, а сплошные девицы, одна сменяет другую, а чаще соседствуют сразу
несколько — целый букет симпатичных таких девчонок. Перед моими глазами
постоянно мелькают плечики, коленки, ленточки и бантики, улыбки и ужимки; а в
ушах так и слышатся вздохи, верещанье, хихиканье; а душа переполнена девичьими
тайнами, капризами, интрижками. И это с детства. Представляете, каково моему
сердцу? Сколько ему пришлось выдержать тяжелейших мук?!
Уже в шесть лет я узнал, что такое страшные переживания — влюбился в девчонку из
соседнего дома, пигалицу с кукольным личиком по имени Вероника. Эта Вика была
самой светловолосой и самой светлоглазой среди детворы; при всем при том, что ее
родители были жгуче черноволосыми, темноглазыми. Как теперь припоминаю, это
обстоятельство доставляло отцу Вики немалое беспокойство — откуда этот
генетический всплеск? Уж не согрешила ли жена? Но мать Вики невозмутимо
объясняла, что дочь — копия ее деда.
Я с детства человек мгновений, и влюбился в Вику внезапно, после одного крайне
интересного разговора. До этого у нас были обычные приятельские отношения: мы
играли в “чижа” и “ножички”, и я без устали рассказывал своей партнерше, как
выстругал чижа и лопатку, показывал шило и штопор в своем перочинном ножике,
хвастался коллекцией спичечных этикеток. Вика в ответ вздыхала:
— Ты такой богатый! — и пожирала глазами мои сокровища.
Но однажды перебила меня:
— А ты знаешь, откуда я появилась?
— Знаю, — хмыкнул я, глубоко убежденный, что детей покупают в специальном
магазине.
— Нет, не знаешь, — Вика вытаращила глаза и начала рассказывать. — У одного
художника кончились все краски, осталась одна желтая, и он нарисовал девочку. И
подарил моим родителям. Девочка подумала, что родителям скучно без нее и сошла с
картинки, и стала живой. Это я... Вот поэтому я и не похожа ни на маму, ни на
папу.
Нельзя сказать, что этот красочный рассказ поразил мое воображение, но помню
точно — слегка озадачил. С того момента Вика в моих глазах стала немного
таинственной, во всяком случае я отметил — ее кукольное личико, как нельзя
лучше, выдавало “рисовальное” происхождение. Дальше я просто-напросто себя
накручивал: в каждом Викином слове, в каждом ее поступке выискивал второе
значение, скрытый смысл, цветы в ее душе; и накрутил себя до того, что стал на
нее смотреть как на сказочное внеземное создание. Все это произошло в течение
двух-трех часов, пока мы играли в “ножички” — понятное дело, я уже играл
машинально, по инерции, и проиграл в пух и прах, но не огорчился, даже наоборот
— почувствовал прилив сил и с размаху назначил Вике свидание на следующее утро в
углу двора у пожарной лестницы.
В тот вечер я долго не мог уснуть — составлял программу действий на утро; как
первоочередную задачу наметил объяснение в чувствах; затем, в малом плане, —
клятву верности, а в большом, проявив фантазию, — женитьбу.
Вика на свидание опоздала (проспала) и выглядела еще не совсем проснувшейся —
зевала, терла глаза — но я не стал ждать, пока она придет в себя и сразу
объявил, что люблю ее и буду любить до самой смерти; объявил это страшно
стесняясь — среди мальчишек такие признания считались постыдными.
Вика выслушала меня довольно спокойно; некоторое время в раздумье почесывалась,
кусала губы, потом сказала:
— Хорошо. Я тоже буду тебя любить, но теперь ты должен играть только со мной, и
больше ни с кем. Ни с мальчишками, ни с девчонками.
Я безотчетно кивнул, и полдня соблюдал договор, даже отказался запускать с
ребятами змея, хотя это стоило немалой борьбы с самим собой; уединился с Викой в
углу двора и до изнеможения подкидывал с ней чижа и ножик, под оскорбительные
выкрики мальчишек и насмешливое шушуканье девчонок.
В полдень наша “семейная жизнь” дала трещину: мы так устали друг от друга, что
поссорились. Моя “благоверная” обвинила меня в том, что я знаю только две игры и
не могу придумать “ничего другого”.
— ...С тобой скучно, — поджав губы, сказала Вика. — И ты не знаешь ничего
интересного, и твой чижик плохо летает...
Предположительно, это означало, что и все остальное у меня никуда не годится,
что не только чижику, но и моей душе не хватает полета. ”Семейные” страсти
накалились до предела, когда Вика произнесла:
— Вот мы с Витей играли в “штандер”. Скоро он придет...
Витька — долговязый, длинноносый, в очках, по прозвищу “долгоносик” — уже ходил
в школу и умел писать некоторые слова, но, несмотря на это, считался самым
никчемным мальчишкой во дворе; когда он играл в футбол, мы умирали со смеху — он
бегал и прыгал, как хромой козел — и вообще, мне даже было смешно сравнивать
себя с ним. Тем не менее ревность прямо-таки задушила меня.
— Дура ты, Вика, — выпалил я.
— Сам дурак, — быстро сказала Вика и убежала, давая понять, что ”разлюбила” меня
и наш “развод” — дело решенное.
Концовка “романа” получилась не достойной его начала. Уже через час Вика
преспокойно играла в “штандер” с Витькой, при этом кивала в мою сторону и явно
рассказывала Витьке о нашей ”семейной жизни” — у нее оказались не только самые
светлые глаза и волосы во дворе, но и самый длинный язык.
Я следил за ними и сильно переживал, чуть ли не сходил с ума от ревности, но
никто не мог поддержать меня в эти трудные минуты, никто и не догадывался о моей
личной драме. Ребята начали играть в футбол, звали меня, но я отмахивался,
говорил, что “нет настроения”, и, нагнетая в себе ярость, продолжал наблюдать за
парочкой в углу двора. И не зря наблюдал. Спустя некоторое время Вика умудрилась
поругаться и с Витькой, и я почувствовал себя как выздоравливающий больной. А
окончательно поправился, когда Вика подошла ко мне и предложила сыграть в “чижа”
— только что не сказала: “Давай поженимся снова”. Я согласился без особой
радости — обида и злость еще достаточно крепко сжимали мое сердце. И играл без
всякого вдохновения, и во время игры уже ничего таинственного в Вике не видел.
Вскоре мне вообще расхотелось играть с ней — об этом я так прямо и сказал, и
побежал к ребятам, у которых футбольный матч был в самом разгаре. Вика погналась
за мной и у кромка “поля” схватила за рукав.
— Ты обещал любить меня до смерти!
— Больше не люблю, — откровенно признался я, отдернув руку.
После футбольного матча я влюбился в Таньку, девчонку, которая отчаянно “болела”
за нашу команду, а Вика, как я случайно заметил, уже вовсю играла в “штандер” с
Витькой — подкидывала мяч и заливалась радостным смехом. Так что, к вечеру мы
оба начисто забыли о нашей “любви”. А на следующий день Вика сообщила мне:
— Вчера мы с мамой читали книжку про Буратино, деревянного мальчика. Теперь я
люблю его... Теперь называй меня Мальвиной.
Вторично я усложнил свою жизнь — собрался “жениться” — лет в двенадцать, на
соседке, девушке подростке с неприступным видом. Она принадлежала к “знаменитой”
семье — ее отец работал в похоронном бюро, распределял участки на кладбище,
выделял мрамор, то есть был крайне “нужным” человеком в городе. С этой семьей у
нас был общий балкон и я чуть ли не ежедневно видел соседку: она то поливала на
балконе цветы, то читала книгу, развалившись в плетеном кресле “по-американски”
— положив ноги на перила. Ее звали Марина.
Известно, девчонки в своем развитии опережают мальчишек сверстников — и не
столько в росте, сколько в умственных способностях и повышенном интересе к
интимным отношениям. Марина была старше меня всего на два года, но по всем
показателям давала мне сотню очков вперед, и постоянно подчеркивала, что живет в
недосягаемом для меня мире. Собственно, долгое время она вообще меня не
замечала, в ее глазах я был деревом в кадке на балконе, вернее — каким-то
пустоцветом. Бывало, что ни спрошу, криво усмехается:
— Ты этого не поймешь!
Именно эта ее небрежность и заела меня. Я решил доказать ей, что понимаю гораздо
больше, чем она думает, и вообще имею массу достоинств.
Однажды, когда Марина “по-американски” читала книгу, я вышел на балкон с
самострелом и, желая продемонстрировать меткость, самым глупым образом стал лихо
палить по консервным банкам на помойке.
— Ты что, свихнулся? — сердито сказала Марина и в сторону бросила: — Ну и
балбес!
Тогда я решил удивить ее своим “интеллектом”: вынес шахматы и начал воевать сам
с собой. На лице Марины появилось любопытство, которое с каждым моим ходом
увеличивалось и, в конце концов, переросло в заинтересованность.
— Надо же! — хмыкнула она. — Я думала, ты только и умеешь валять дурака. Надо
как-нибудь тебя обыграть.
Весь вечер я усиленно тренировался, готовился к сражениям с Мариной;
представлял, как выигрываю у нее десять партий подряд, как она просит прощения
за то, что недооценивала меня, предлагает любовь; и дальше уже планировал
“семейную жизнь”, такую же, или примерно такую, как с Викой.
Спустя несколько дней я услышал у соседей звуки музыки, выскочил на балкон и
увидел, что Марина, раскинув руки, вальсирует по комнате под патефон. Она тоже
заметила меня и неожиданно махнула рукой:
— Давай, заходи! Научу тебя танцевать. Мне нужен партнер.
В страшном волнении я вошел в их комнату. Марина сразу схватила меня и начала
крутить и так и сяк:
— Раз-два-три, сюда, теперь сюда!.. Двигайся, двигайся, что ты как истукан!
Такой неуклюжий, прям не знаю!..
Через некоторое время, видимо, у меня кое-что стало получаться; Марина уже
говорила:
— Вот так! Обними меня за талию! Смотри не на ноги, а на меня! Давай еще раз!
Потом она и вовсе смолкла и как-то странно воззрилась на меня — ее глаза
округлились, во взгляде появилась вначале серьезность, затем непонятный страх;
внезапно она прижалась ко мне и когда пластинка остановилась, еще несколько
секунд не выпускала меня из цепких объятий, и вдруг со сладким ужасом выдохнула:
— Поцелуй меня!
После поцелуя она резко отстранилась.
— Все, уходи!
Не скрою, мне понравилось целоваться, я то и дело с балкона заглядывал в комнату
соседей — ждал новых танцев и уже планировал “семейную жизнь” на порядок выше,
чем с Викой — объятия и поцелуи, при которых и за уши не оторвешь друг от друга.
Но два дня музыка не слышалась и балконная дверь соседей была наглухо закрыта.
На третий день я подкараулил Марину во дворе, когда она возвращалась из школы, и
сломя голову ринулся в атаку, с мужланской прямотой предложил пожениться.
— Давай поженимся! Я буду мужем, а ты женой, — так или при-близительно так
сказал я, чувствуя, что краснею до корней волос.
Марина скорчила презрительную гримасу и привела несостоятельный (для умницы!)
довод:
— Хм! Я выше тебя ростом, и старше, и вообще... Выкинь это из головы и все
забудь. Ты просто везучий. Мне просто нужен был партнер.
Полноценным мужчиной я стал в шестнадцать лет, когда с родителями отдыхал на
Истре. Мы снимали комнату у двадцатидвухлетней хозяйки Светланы, которой дача
досталась после смерти тетки. Светлана сдавала всю дачу (кроме нас еще двум
семьям), сама обитала в побеленной постройке в саду, среди сильно благоухающих
цветов. Еще сильнее, чем запахи от цветов, от Светланы исходило жизнерадостное
обаяние. Ее глаза постоянно лучились, а голос завораживал. Это был не голос, а
целый оркестр; в нем слышались скрипка и флейта, гитара и аккордеон. Веселая,
непосредственная и внешне привлекательная — этакая румяная молочница — она была
всеобщей любимицей в поселке. И вот эта замечательная Светлана, представьте
себе, и соблазнила меня.
В то лето я усиленно занимался двумя вещами: рыбной ловлей и игрой на гитаре.
Рыбалкой — чтобы окрепнуть и закалить дух, а игрой на гитаре — чтобы в
совершенстве овладеть искусством обольщения (а вовсе не от тяги к музицированию)
— девчонки со все нарастающей силой крутились в моей голове, и я догадывался,
что парень гитарист выглядит особенно неотразимо. Удить рыбу я отправлялся рано
утром и, чтобы не будить родителей, спал на террасе. Однажды поздно вечером,
когда все уснули, Светлана подкралась к террасе в ночной рубашке и шепнула в
открытое окно:
— Что ж вы, рыболов, здесь мерзнете, пойдем ко мне (она была первая, кто назвал
меня на “вы”).
До этого мы и разговаривали с ней всего два раза. Как-то она посоветовала мне
”рыбалить” около тополя над рекой.
— Там спуск к реке — картинка, — сказала, смеясь. — Там окраина поселка и стоит
дом дяди Коли. Он чудик-чудной. Зимой с лыжников берет по рублю за катанье на
спуске. Говорит, яблони портят.
— Так ему надо платить за рыбалку? — поинтересовался я.
— Не-ет. Рыбаков он уважает... Я тоже рыбаков уважаю, — она хитровански
улыбнулась и пожелала мне удачи.
В другой раз я подбирал на гитаре какую-то мелодию и Светлана спросила:
— Что это за песня?
Я ответил, и она восторженно причмокнула:
— Как жаль, что вам так мало лет!
— Не мало, уже семнадцать, — важно сказал я, прибавляя себе лишний год и,
усиливая впечатление взрослости, распрямился и надулся. — А что было бы, если б
мне стукнуло двадцать?
— У нас был бы жаркий роман, — засмеялась Светлана и убежала в свою постройку.
И вот после этих разговоров (первого пустякового и второго значительного) она
сразу зовет к себе, да еще в постель!
Смутно помню, как мы провели ночь; кажется, у нас ничего не получилось. Помню
точно — Светлана неистово ласкала меня и я совсем обалдел от ее горячих поцелуев
и раскаленного тела.
В тот же вечер я играл на гитаре в саду для жильцов дома — устроил что-то вроде
концерта — играл и пел и был в прекрасной музыкальной форме, и имел
оглушительный успех, сорвал бурю — да что там! — ураган аплодисментов!
— Здорово играет! Талант! — слышалось со всех сторон.
А ночью, в жарких объятиях Светланы, я слышал еще более приятные слова:
— ...Ты самый известный дачник... Рыбы ловишь не меньше наших местных... Играешь
на гитаре...
По возвращении в город я написал ей письмо — набор каких-то глупых слов, — и в
конце заверил: “...если у нас будет сын, я буду тебе материально помогать”.
Несомненно, это было порядочно с моей стороны.
В двадцать два года заканчивая институт я женился по-настоящему; женился на
сокурснице, которая при случае всегда говорила мне:
— Ты богатый, везучий, известный...
В самом деле, в студенческой среде я слыл богатеем — был обладателем магнитофона
и гитары (на них заработал в стройотряде), всегда имел деньги на выпивку,
поскольку устроился на кафедру политэкономии, где ни черта не делал — только
числился, — а зарплату получал. И слыл везучим — вечно проскакивал на хорошие
отметки, пользуясь чужими конспектами, подсказками; прогуливал лекции, но
каким-то странным образом мне все сходило с рук. И, разумеется, я был известным
(в масштабе института), ведь ни один вечер не обходился без моего бренчания на
гитаре.
Сокурсницу звали Лариса. Она ничем не выделялась среди студенток — ни
внешностью, ни особыми способностями, — разве только комплиментами в мой адрес;
именно поэтому для меня, себялюбца, ее неприметность была ценнее и дороже ярких,
броских студенток. Она приехала из глубокой провинции (жила у тетки), но не
выглядела какой-то там пастушкой, деревенской дурочкой — была вполне
интеллигентной, с ровным и светлым характером, — и главное, повторяю, я
постоянно слышал от нее слова одобрения, похвалы, чувствовал огромное понимание,
бесконечную симпатию.
Пару раз мы вдвоем ходили в кафе и, помнится, мне нравилось, что Лариса садилась
спиной к залу, не как некоторые — садятся так, чтобы все обозревать и пялиться
на других мужчин. И понравилось, что попросила проводить ее к телефону, когда ей
понадобилось позвонить тетке, не то, что некоторые — разгуливают по заведению,
кадрятся. В танце Лариса положила мне руки на плечи, улыбаясь, закачалась в такт
музыки; потом спросила:
— Может, ты хочешь о чем-то со мной поговорить?
Я неопределенно пожал плечами, а она, глядя мне прямо в глаза:
— А я хочу тебе сказать, что ты мне очень нравишься. И вовсе не потому, что ты
богатый, не думай! Мне нравится, как ты играешь на гитаре, что любишь музыку. Я
ее тоже люблю.
Когда мы получили дипломы и Ларису (как не москвичку) распределили куда-то на
север, я понял, что не хочу с ней расставаться и предложил пойти в загс.
Это была печальная свадьба. Тот день я помню, как сейчас. Мы расписались и
двинули ко мне отметить событие (с нами были только двое сокурсников
свидетелей), но внезапно потемнело, сверкнула молния, послышались раскаты грома
и хлынул ливень. Это мелкое обстоятельство не испортило наше настроение; я
обхватил Ларису.
— Давай спрячемся в подъезде.
— Зачем?! — откликнулась моя новоиспеченная жена. — Так замечательно промокнуть.
Этой грозой нас наказывает Бог. Тебя — за то, что женишься без любви, меня — за
то, что решилась на такой брак. Хотя, моя совесть чиста, я-то тебя люблю. Любовь
— куда от нее деться?!
Мы все-таки встали под какой-то карниз, и Лариса, смахивая капли с лица,
продолжила:
— Бабушка говорит: ”Кто боится грозы, в том сидит дьявол”.
Похоже, это было правдой: ведь только нечистой силой можно объяснить мои
дурацкие поступки — чуть что тащить барышень в загс.
Давно подмечено — в браке молодой женщине более-менее легко приспособиться к
мужу, у нее еще нет четких убеждений, устоявшихся привычек, еще не давит груз
переживаний, а если и давит, то не слишком сильно. Лариса без оговорок приняла
мои интересы, увлечения, то есть у нас сразу установился спокойный образ жизни,
мы получили то, что называется счастьем, счастьем простой жизни, но вот какая
вещь — не знаю, как это толком объяснить — ну, в общем, именно это безмятежное
счастье и стало меня тяготить. Супружество оказалось довольно унылой штукой.
Может, потому что я не любил жену и рассматривал ее как приложение к себе — не
знаю. Думаю, если б и любил, от ежедневного общения, монотонного быта, нудных
обязанностей, вскоре разлюбил бы. Я уже привык к свободе, смене впечатлений,
разнообразию в отношениях с женщинами, даже к потрясениям. А с Ларисой все шло
как по накатанной дороге, и я догадывался — эта дорога тихо, спокойненько так и
приведет меня к старости.
Короче, одно могу сказать совершенно определенно: порядочные во всех отношениях
женщины прекрасны, но скучны. И, ясное дело, уже через год в меня вселилась
легкая паника — неужели так пресно и закончится моя единственная жизнь?!
Все чаще я стал задерживаться в компаниях друзей, пока однажды Лариса не ушла от
меня, оставив записку: “Ты, конечно, богатый, везучий, известный, но еще не
созрел для семьи”.
После развода я ударился в загулы, которые мало что давали для души, но
своеобразно обогатило мой опыт. Например, я пришел к выводу, что каждого
воспринимают не таким, какой он есть, а каким хочет казаться. Допустим, у вас на
сердце кошки скребут, но на людях вы бодры и веселы, глаза горят и улыбка до
ушей — и к вам тянутся. И наоборот, сам по себе вы человек жизнелюбивый, но
вдруг навалились неприятности, и вы припечалились, захандрили, да еще на других
излили свое настроение — и от вас бегут — изве-стно, нытиков не любят. Отсюда и
рецепт: можно быть бедным, неудачливым, неизвестным, но держать себя в форме — и
успех обеспечен.
Поскольку мне с детства внушали, что я богатый, везучий, известный, я как-то
незаметно вошел в этот образ и изображал из себя компанейского парня гитариста,
некоего артиста в жизни, который просто не может жить без аудитории. Чуть ли не
ежедневно я ставил спектакли — сколачивал компании, закатывал пирушки, во время
которых в поте лица наяривал на гитаре, а чтобы подкрепить репутацию
компанейского парня, еще и пел, хотя имел посредственный слух и бесцветный
голос. Разумеется, наши сборища не об-ходились без девчонок — как же без них,
если ими полна голова? Мои романы следовали один за другим, и опять-таки, как-то
незаметно я стал бабником. Здесь необходимо пояснение.
Нормальный мужчина ухаживает за женщиной, добивается ее; бабник — чуть что не
так — бросает и ищет другую. Нормальный мужчина бережет женщину, дорожит ею;
бабник стремится поставить в подчиненное положение, доказывает свое
превосходство. Но я встретил двух представительниц прекрасного пола, от которых
получил достойный отпор, которые, несмотря на весь мой натиск, остались
независимыми, да еще и унизили меня. Им, видите ли, было мало моей радости,
подавай еще и мою тоску.
Однажды осенью в городе стоял плотный туман: люди не видели друг друга на
расстоянии трех метров, — словно по воздуху плыли зонты, сумки; машины даже днем
ползли с включенными фарами. Я вернулся домой поздно, после очередной пирушки у
друзей и, как обычно, пошел выгуливать собаку. В парке то и дело сталкивался с
собачниками, вернее — с их силуэтами, — здоровался, перекидывался общими
фразами. У озера встретился с пареньком, хозяином терьера. Вначале подбежал его
пес, обменялся с моей собакой дружеским приветствием, потом возник и сам паренек
— в ватнике, резиновых сапогах и шапке-ушанке, сползающей на лицо.
— Здрасьте, — услышал я тонкий голос. — Как же вы ехали на машине в такой туман?
(у меня имелся старый драндулет).
— Я сегодня на ней не ездил, — буркнул я. — А откуда знаешь, что у меня есть
машина?
— Я все о вас знаю. От вашей мамы. Мы с ней вместе гуляем с собаками...
— Понятно, — я повернулся к дереву, чтобы помочиться. — Извини, винишко
действует, — и, справив естественную потребность, спросил: — Тебя как зовут-то?
— Катя.
Я всмотрелся в собеседника и вдруг заметил — передо мной... девушка.
Стушевавшись, я попрощался и побрел к дому.
На другой день после работы я заглянул в кафе, где собиралось наше мужское
братство. Мы прилично выпили, вдоволь натрепались о политике и спорте, и только
завели говорильню о женщинах, как в кафе впорхнула стайка девушек лет двадцати —
этаких хиппи с ленточками, веревочками, какими-то баночками.
— Почему сюда пускают школьниц? — с нарочитым негодованием громко спросил я,
чтобы установить с девицами контакт.
— А мы давно не школьницы! — откликнулась маленькая девчушка. — Здрасьте! Вы
меня не узнали? Мы живем рядом. Я Катя.
И тут я вспомнил встречу накануне в тумане.
Мы пригласили их за наш стол и отлично провели время. Они учились не где-нибудь,
а в музыкальном училище, и я, как гитарист, обнаружил с ними массу общего, но и
почувствовал некоторую ущербность — как никак был дилетантом, а они
профессионалами.
Эти две малосочетаемые встречи с музыкантшей хиппи навели меня на мысль — а не
пригласить ли ее к себе?
В автобусе, когда мы ехали к нашим домам, Катя рассказала, что не только учится,
но и работает.
— ...Мы с подругами поем в церковном хоре. У нашего тенора высокий, сверлящий
голос. Он же — наш дирижер. Говорит: ”Вы должны прочувствовать Гайдна. Отдаться
ему”… Однажды мы на неделю поехали выступать в Киев. Должны были петь Моцарта.
Тенор сказал: ”Моцарт должен войти в вас и остаться на неделю”.
Я был уверен — этими двусмысленными рассказами Катя преследует определенную цель
— хочет разогреть меня, призвать к действию, и усмехался про себя — напрасно,
мол, стараешься, я и так разогрет вином, а к действиям готов всегда. Когда мы
подошли к нашим домам, я обнял ее и пригласил к себе (благо мать отдыхала на
юге), но она отстранилась:
— Я знаю, вы богатый, известный… Только для близких отношений вы не мой тип
мужчины… Я люблю серьезных, скромных.
Это заявление сильно ударило по моему самолюбию, маленькая музыкантша нанесла
мне чувствительный удар, после которого я долго не мог оправиться. Похоже, Катя
смотрела на меня лишь как на соседа и такого же, как она, любителя собак. А
может, решила сбить спесь с меня, преуспевающего, по ее понятиям. А может, таким
образом решила отомстить за то, что я долго не обращал на нее внимания — почему
именно я так и не понял.
Другой женщиной, которая не привязалась ко мне, являлась, как ни странно, моя
вторая жена. Это была актриса та еще! Она постоянно играла в жизни — куда там
мне! Кстати, в момент знакомства с ней я и не помышлял о женитьбе, и вообще,
никакая любовь на меня не обрушилась, моя вторая женитьба — результат банального
случая. Произошло это после того, как мы с матерью разменяли квартиру — наши
долгие хлопоты наконец закончились, мы нашли то, что искали: хорошую
однокомнатную квартиру матери и кро-хотную полуподвальную, но двухкомнатную —
мне. Помнится, в те дни моя голова просто пухла от ”этажности, изолированных
комнат, совмещенных санузлов” — эта чертовня даже вытеснила из головы девчонок.
И вот, значит, в этот момент звонит приятель.
— Слушай, со мной две потрясающие особы. Говори адрес, сейчас приедем.
Я сообщаю ему адрес и по привычке добавляю:
— ...балкона нет, мусоропровод на лестнице.
— Хорошо юморишь, — слышу голос приятеля, — но нам это ни к чему.
Он приезжает с двумя женщинами, одна — блондинка-хохотушка с яркими фиолетовыми
глазами, вторая — брюнетка в платье с большим вырезом на бедре — кивнув на нее,
приятель шепнул:
— Эта твоя!
Мы выпили, включили музыку, приятель бросился обнимать блондинку, та — громко
хохотать; под ее хохот они и удалились в другую комнату.
Брюнетка произнесла только свое имя — Ира, — и как вошла, села на стул, так и
застыла в растерянности, словно лишилась лучшей части своего тела. Правда, вино
пригубила.
— О чем вы задумались? — спросил я.
— Думаю о разном, — тягуче произнесла Ира. — Я здесь случайно. Зина позвонила, я
и поехала. А вообще, я люблю своего мужа, у нас двое детей, все замечательно.
Я резко сник, потом подумал: “Ну и купайся в счастье”, а вслух сказал:
— Давайте выпьем за вашу счастливую семью! — и чисто по-дружески положил руку ей
на плечо.
Внезапно она прямо-таки кинулась на меня, крепко сжала, стала покрывать
поцелуями. Естественно, этот порыв я не оставил без внимания и тоже себя
проявил.
Ночью, в постели она сказала:
— У большинства одиноких мужчин в доме кавардак или какой-то вульгарный стиль. У
тебя прилично. И музыка ничего, не пошлая... И никаких банальностей ты не
сказал... Я прежде всего жду, что скажет мужчина. Он только раскроет рот — уже
все ясно. Ты никаких глупостей не сказал, вел себя достойно...
“Ничего себе требования!” — подумалось.
Через несколько дней во дворе я участвовал в пьянке с доминошниками — налаживал
контакт с соседями. Вдруг один из собутыльников кивнул за мою спину:
— Вон, наверно, к тебе.
Я оглянулся — из такси, въехавшего во двор, вышла Ира в брючном костюме с
экстравагантными деталями: шарф, сумка через плечо, большая брошь.
— Ты что ж не звонишь? — прищурилась она, когда я подошел. — Воспользовался моей
минутной слабостью и пропал.
— А что звонить-то? — промычал я. — Разрушать семейное счастье?
— Мог бы и сообразить, раз я оставила телефон, значит мне можно звонить... Да и
нет у меня никаких детей. Я это нарочно придумала, чтоб увидеть твою реакцию,
понять — любишь ли ты детей... А мужья были. Целых два. Оба пьяницы, как эти, —
она кивнула на доминошников.
— Надеюсь, ты не из их числа? — не дожидаясь ответа, она схватила меня под руку.
— Пойдем! — и повела к машине.
Ира круто взялась за меня: привезла к себе, показала свои рисунки и шитье (она
работала модельером), объяснила разницу между ее ухоженной сверкающей квартирой
и моей, “просто приличной”, и тут же, как свежую идею, выдвинула предложение —
переехать к ней. У меня не оставалось времени на раздумья.
Так я вступил во второй брак — к счастью, только гражданский.
Эта моя семейная жизнь длилась еще меньше, чем предыдущая, с Ларисой. Казалось
бы, с возрастом создать хорошую семью проще: вы уже раскрепощены, материально
независимы, но не тут-то было! У каждого уже свои взгляды, вкусы, привычки —
попробуй их соединить! А если еще и характеры несовместимые?
Ира была крайне вздорная, издерганная особа; у нее, как у многих творческих
натур, постоянно шла борьба с самой собой. И со мной. Она все время нуждалась в
стрессе, накале — для зарядки на творчество. А мне было каково, представляете?!
Она скандалила по пустякам: то я ”плохо вымыл посуду”, то “пришел выпивши”, то
“зыркаю на девиц”, при этом строила невинные глазки (вот актриса!) и восклицала:
— Как из тебя сделать положительного мужчину, не представляю!
Она дебоширила, забирала мою энергию, после чего спокойно работала, а я,
опустошенный, еще долго приходил в себя; только очухаюсь, она вновь к
чему-нибудь придерется, черпанет моей энергии. Чего я только не слышал! Особенно
после выпивки с друзьями.
— ...Ты жуткий эгоист, живешь в свое удовольствие. А ко мне относишься
потребительски... И немедленно брось пить и курить! (она хотела сделать из меня
“экологически чистого человека”).
Частенько она взрывалась:
— ...Тебя ничего не интересует!.. Закопался в своих бумажках, даже гитару
забросил!
Унижая меня, она как бы подчеркивала свое совершенство, и тем самым привязывала
к себе. В общем, у нас были острые ненадежные отношения. За полгода, что мы
прожили вместе, Ирина забрала всю мою энергию. Сотни раз я уходил и проклинал
свою женушку и сотни раз возвращался — становилось жалко ее, взбалмошную,
одинокую, праведную; как все прикину на холодную голову, — получается, она во
многом права. Ну а через полгода у нее случился приступ безумия — она стала
просто-напросто меня оскорблять.
— ...Ты по сути нищий. Духовно! И неудачник. Тебе уже за тридцать, а никаких
достижений, ты ничего не добился. И известен только как бабник, редкостный
грязный распутник, весь из сплошных животных инстинктов!
Это уже было чересчур, тут уж взбунтовалось мое самолюбие и я стал покрикивать
на свою обнаглевшую жену. Мы ругались несколько дней, а когда выдохлись, мирно
разошлись.
Кстати, Ира была дважды вдова — оба ее мужа умерли; она говорила “от отчаянных
пьянок”. Возможно. Но возможно также — она запилила их насмерть. Так что, кто
знает, может, я успел избежать трагической участи.
Понятно, теперь я боюсь всякой семейной жизни; в брак меня можно затащить разве
что в наручниках. Хватит интересных экспериментов! К тому же, я хочу серьезно
заняться музыкой, по-настоящему освоить гитару и может быть даже сочинить
парочку мелодий. Недавно мне в голову пришла сложная мысль: мужчина создан для
творчества, а не для того, чтобы изучать повадки и хитрости женщин.
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
