> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > СЛОВО О СЛОВЕ  > 
ссылка на XPOHOC

Алексей ШОРОХОВ

2003 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
НОВОСТИ ДОМЕНА
ГОСТЕВАЯ КНИГА
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
КАРТА САЙТА

О реализме

Я хотел бы сегодня поговорить о реализме. О реализме как о мировоззрении.

Всем нам хорошо известен критический реализм в русской литературе 19-го века, более или менее - соцреализм в советской литературе 20-го, знакомо нам и обобщающее понятие реализма как такового. Можно еще порассуждать, например, о жестоком реализме Достоевского, или же, в связи с ним и с Гоголем, о происхождении термина фантастический реализм. Недавно в литературной критике даже возникла дискуссия о современном новом реализме.

О чем это говорит? О том, что реализм, как понятие, никуда не уходит из нашей жизни. Те или иные определения («новый» или «социалистический»), которыми его осовременивают, являются всего лишь знамениями времени, если угодно соусами, под которыми реализм подают русскому художественному вкусу. И дело не в том, что иных «блюд» нет, напротив - хоть глаза закрывай от ослепительного разнообразия всяких модернизмов, дадаизмов и прочих «измов». Да вот только все эти «кулинарные изыски» европейского культурного общепита оставляют у русского человека чувство культурного голода, и это в лучшем случае, а в худшем - вызывают тошноту. Причем не экзистенциальную «тошноту» европейских интеллектуалов, а самую настоящую, физиологическую. Как говорится, что немцу на пользу - русскому смерть.

И здесь нелишне было бы прислушаться к одному очень интересному выводу, сделанному исследователем мировой литературы (и, кстати, иностранцем), сказавшем: если мы попросим изобразить капельку росы писателя-француза, то в ней отразятся красота женщины, пламя страсти, трагедия любви, если немца, то он в этой капельке росы отыщет целые миры, но лишь изображенную русским писателем росу - восклицает исследователь - ее прохладу и тяжесть, мы почувствуем на собственных сапогах!

Это, как вы понимаете, не метафора, даже не преувеличение - это правда. Сказанная отнюдь не о художественном методе или школе, сказанная о свойстве самой русской души. И вот об этом, не мешало бы поподробнее…

 

* * *

Меня всегда удивляли два античных изваяния, два бюста людей, казалось бы, относительно близких и по времени жизни и по тому месту в истории, какое они заняли - это изображения Александра Македонского и Юлия Цезаря. Дело не в их какой-либо особой пластической красоте, и даже не в авторах этих творений - дело в том, что в их мраморе нашли свое воплощение два совершенно разных мира, две абсолютно чуждых друг другу цивилизации. Я даже не уверен, что мрамор запечатлел реальные черты полководцев, но он явил и являет нам через столетия два абсолютно не схожих между собой человеческих типа.

Лицо Александра высечено резцом щедрым, с чувственными губами и носом, ясными, широкими пропорциями лба, любознательным разлетом бровей, какой-то непередаваемой впечатлительностью и открытостью того человеческого типа, каким античная художественная мысль запечатлела древнего грека в пору его наивысшего могущества.

Цезарь же, воплотивший римлянина и тоже в его наивысшем развитии, напротив, высекался из мрамора истории ударами скупыми и выверенными - сухой лоб, узкие, решительные скулы, твердый, немного сгорбленный нос, жесткие, сжатые губы, призванные повелевать.

Из этих, в общем-то, объективных скульптурных свидетельств становятся понятными два совершенно разных характера двух великих покорителей мира: первого влечет вперед чувство неизведанного, второго - расчет; для первого война - способ познания действительности, разновидность исторического творчества, для другого - она необходимость и подножие его великой и единственной мечты: править.

Именно в силу этих черт необычайно восприимчивые и чувственно одаренные древние греки стали родоначальниками современной культуры практически во всех ее проявлениях; прагматичные же и волевые римляне великой культуры не создали, зато заложили основы государственного строительства, ратного искусства и юриспруденции.

Причем же здесь реализм, а тем более, русский реализм? - спросите вы. Отвечаю - речь идет о двух наследствах, о двух культурных кодах, воспринятых соответственно христианским Востоком и христианским Западом.

Россия унаследовала от Византии не только благодатную православную веру, но и вместе с нею непрерывавшуюся культурную традицию древних греков, в то время как папский Запад наследовал Риму императоров, «римского права» и искусства «разделять и властвовать». И только разграбив в начале 13-го века Константинополь, католический Запад впервые(!) столкнулся с великой древнегреческой культурой, той самой, которую Русь добровольно унаследовала тремя веками раньше. Разница между воспринятым с любовью и награбленным, как вы понимаете, для культурного делания определяющая.

Достаточно вспомнить, что у истоков нашего литургического творчества стоял один из величайших отцов Церкви и прямой наследник античной культуры - святитель Иоанн Златоуст, у истоков великой русской иконописи - Феофан Грек, у истоков богословской и книжной премудростей - как непосредственно бежавшие от турецкого ига многочисленные византийские книжники, так и вся совокупность святоотеческого предания, которая заключала в себе такие вершины средневековой духовной поэзии, как творения Ионна Дамаскина и других продолжателей античной традиции…

Этот достаточно продолжительный экскурс в историю был проделан для того, чтобы стали более понятными следующие слова великого русского мыслителя Ивана Ильина:

«Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а Чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и умом, а oгнем сердца...»

Слово «Чувством» в этом своем высказывании философ особенно подчеркнул. Давайте же и мы вспомним: что некогда больше всего поразило послов князя Владимира в православном богослужении? Красота, чувственно воспринятая бесхитростным русским сердцем красота церковных песнопений, облачения священников, сияние риз и храмовых росписей - вот что повергло в священный трепет русичей в константинопольской Софии. «Не ведали, княже - рассказывали они Владимиру по возвращении - на небе находились мы или на земле».

И даже не настолько важно, было ли это событие на самом деле или явилось всего лишь художественным осмыслением принятия Русью христианства от греков, важнее другое - как уникально совпали национальные типы: у русских та же природная впечатлительность, та же одаренность чувственным восприятием, та же поразительная отзывчивость души к красоте, разлитой в природе! Случайно ли? - В мире, где есть Бог, нет места случаю…

И именно об этом читаем дальше у Ильина: «…при всем том, - пишет великий наш философ - первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений <…> Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний…»

Вот поэтому-то, заключает Ильин: «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца».

И если применить мысль философа к интересующей нас теме, то выходит, что русский реализм есть не метод и даже не школа, а глубокое своеобразие национального художественного вкуса. Только «увиденное вьяве и вживе», только «чувственно изображенное» становится для нас предметом сердечного созерцания и бесспорным фактом внутренней жизни. Русский человек, не испорченный чужебесием искусствоведческих факультетов, при виде фиговины из переплетающихся арматурин, устремленной в небо, только и сделает, что почешет голову, да крякнет: «Итить твою мать!». Да и пойдет себе дальше по своим надобностям. Но он же, выйдя на высокий обрывистый берег реки, замрет, не в силах ни высказать, ни объяснить своего чувства перед открывшимся простором и красотой родины. И если он встретит подобное в живописи или в поэзии, то долго еще будет носить впечатление от них в благодарном сердце. Да, пожалуй, и не расстанется с ним никогда.

 

* * *

Из всего этого можно сделать еще один вывод - русский реализм религиозен по самому существу своему! Причем в самом прямом смысле, ведь religio в переводе с латыни обозначает не что иное, как «связь», «воссоединение». Воссоединение человека с Богом.

И здесь очень важно признание одного из ведущих наших поэтов - Владимира Кострова. Однажды он обмолвился: «Господь говорит с русским человеком через творение, через пейзаж». А ведь именно верность творению, его реалиям (внешним и внутренним), великое и трепетное к нему отношение и являются определяющими чертами русского реализма.

И именно в акте художественного, обостренно-чувственного восприятия реалистического произведения, картины или песни русский человек ощущает не просто свою слитность с миром, он ощущает себя собеседником Творца.

Потому что здесь, взятые в рамку, вырванные из текучести жизни, русскому человеку открываются застывшие в камне или вечно несмолкающие в ропоте волн, или несущиеся в вихрях метели великие глаголы Божьего творения, сама природа воспринимается им как открытая Библия: в вечной смене времен года и всей той неизъяснимой прелести русского земледельческого календаря, которую все мы, живущие ныне в городах, надеюсь, еще помним.

И именно это чувство природы, красота ее и обостренное - до физически ощутимой боли, по признанию нашего величайшего реалиста Ивана Бунина, - переживание этой красоты, и являются религиозными по самой своей сути.

Вспомним слова об этой же, чувственно переживаемой красоте нашего национального гения, вложенные им в уста одного из наиболее русских и безудержных своих персонажей: «…красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей». И ведь это не один Митя Карамазов говорит, это весь сокровенный русский человек у Достоевского о своем тысячелетнем говорит! И не об этом ли загадка Достоевского - не о нашем ли чувстве этой красоты, что спасет мир?..

Но реализм, как мы знаем, не есть только верность внешнему - реалистически воссозданные, выхваченные из потока жизни человеческие судьбы и характеры, сами жизненные драмы, явленные в художественном слове, столь же не отделимы от понятия русского реализма. И столь же религиозно переживаемы, потому что за любой из этих драм, подлинно реалистических драм, чувствуется дыхание вечности и какой-то неотмирной правды.

Я уже не говорю о том нравственном, этическом зерне христианства без которого невозможна русская литература, и шире - русский реализм вообще, потому что в литературных героях, у которых изъято это зерно, мы не видим себя, мы не находим в них того коллективного русского типа, который осознаем как единственно верный, то есть соответствующий реальности. А осознаем мы это даже в тех случаях, когда сами в той или иной мере отступили от него. Потому что такое знание есть знание души, генная память, архетип - назовите как угодно - но это то же непременное условие русского реализма.

Почему донской казак, наполовину турок, Григорий Мелехов стал нашим национальным героем - ведь на протяжении всего «Тихого Дона» более чем ощутим этот казачий сепаратизм: «мы, мол, не русские, мы - казаки»? Да потому, что русская душа его не поживы и не забвения, а правды ищет, потому что рыдает она над зарубленными Гришкой матросиками, потому что крестьянские руки его на войне по плугу истосковались, а грудь - по хмельному духу свежей пашни…

 

* * *

Русский реализм есть первое и, скорее всего, главное слово нашей литературы своему народу и миру. Во временном своем развертывании он получал множество наименований - об этом уже говорилось. Тем не менее, и все мы это ощущаем, он един - от Пушкина и Гоголя до Распутина и Белова включительно. Но, похоже, что ныне мы вступаем в осень русского реализма. По пронзительному сравнению Валентина Курбатова, великие наши реалисты, как журавли, отлетают от грешной земли, чтобы пополнить тот зачарованный журавлиный клин, что проплывает над полями и перелесками Отечества нашего. Вот и Астафьев с Носовым потянулись за ними.

Однако терпкая, как налитые рябиновые грозди, осенняя проза нашего времени, даст Бог, поможет всем нам, как это бывает и в природе, пережить морозную зиму. Я хотел бы сказать несколько слов о тех мастерах, что творят сегодня. В том числе, и о молодых, как заморозками, тронутых ранней зрелостью.

В минувшее, казалось бы, самое бесплодное десятилетие - в русской реалистической прозе… вдруг явилось немало подлинно значительных писателей, причем многие из них, вроде бы, и писать-то начали довольно давно, и многажды публиковались, книги издавали - и вдруг что-то щелкнуло в мировом механизме, какой-то глубинный трагизм нашего обвального времени внес последний, завершающий чекан в их творчество. И только крикливое безмолвие современной русской жизни мешает нам в полной мере осознать удивительный факт их присутствия в нашей литературе.

В первую очередь это касается орловского прозаика Ивана Рыжова. О прозе Рыжова скажу только одно - у Бунина в русской литературе до сего времени нашлись только два законных наследника: это Юрий Казаков и Иван Рыжов…

Однако то же внезапное и щедрое созревание реалистического слова явилось и в мастерах «среднего возраста»: вологжанах Александре Цыганове и Анатолии Ехалове, ростовце Александре Можаеве, добровольном сибиряке Михаиле Тарковском, орловце Юрие Оноприенко. Как мы можем убедиться, москвичи в этом списке отсутствуют - и причина тому одна: искусственный ландшафт (в том числе и психологический) русской реалистической прозе прямо противопоказан, те же действительные писатели-реалисты, которым Господь судил родиться в Москве, смогли состояться не иначе, как только «сбежав» из нее, примеры, покойного Юрия Казакова и, слава Богу, ныне здравствующего Михаила Тарковского у всех перед глазами.

Нельзя сегодня не сказать и о молодых прозаиках, чье реалистическое дыхание во многом способно отогреть остывающее в предзимье пространство русской прозы: это вологжанин Дмитрий Ермаков, уроженка воронежских земель Лидия Сычева, сибиряк Владимир Федоров, и самый молодой среди них - екатеринбуржец Константин Круглов.

Скорее всего, нынешняя разорванность культурного пространства России таит в себе еще не мало имен, но в том-то и горький парадокс нашего времени, что если они не проявят себя сегодня, то реальных надежд на то, что, мол, когда-нибудь потомки отыщут их бессмертные творения и оценят, я думаю, нет. Хотя бы потому, что потомки эти завтра вообще могут уже не уметь читать.

И именно поэтому, русский писатель-реалист сегодня, пожалуй, как никогда раньше - это прежде всего судьба. Это сознательный выбор, от которого зависит, сможет ли его слово прорваться к современникам или останется втуне. И выбор этот заключается в отказе от обеспеченной, «запасной» судьбы благополучного чиновника или, например, программиста - и в осознании себя именно и только писателем. Только тогда можно надеяться, что подобный же выбор будет сделан и читателем: что, столкнувшись с обжигающе-новым и в то же время таким исконным русским словом, он, читатель, в свою очередь, осознает себя единым народом, рожденным жить и творить, а не толпой индивидов, вынужденных выживать. Говоря проще: если мы не изменим культурную ситуацию, то она изменит нас, изменит вкрадчиво и незаметно, но настолько, что только лишь поначалу будет казаться, что это «не совсем мы», а, в конце концов, окажется, что это и совсем уже - не мы…

Такими мне видятся сегодня смыслопологающие основы русского религиозного реализма, русского религиозного переживания окружающего мира и сокровенного собеседования Творцу. И вне зависимости от того, сможем ли мы в ближайшее время переломить ход событий или нет, одно я знаю точно - нам, в отличие от греков, бремя своей культуры и пламя своей веры передать уже некому!

Содержание:

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

редактор Вячеслав Румянцев