Наталья ДАНИЛОВА

2003 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

КАРТА САЙТА

О критике и литературе как о “совестном служении”

Идеологическая злоба дня всегда давала и дает основание для провозглашения тех или иных общих принципов литературной критики: она придает критику уверенность в своей сопричастности к истории страны, к духовной и национальной общности и силу в “жизнеутверждающей” борьбе за культуру.

Либеральная критика упорно отстаивает мнение, что критика - это нечто иное, нежели вынесение верных суждений во имя “истинных” принципов. На мой взгляд, худшее из прегрешений либеральной критики - не идеологичность, а ее замалчивание; это преступное умолчание - убаюкивающий самообман.

Большинство критиков пишет о глубинной связи между изучаемым произведением, писателем и его временем; так почему же утрачивается эта связь применительно к их собственному творчеству? В рассуждениях любой критики непременно проявляется и суждение о себе самой. Познание другого происходит в “со-рождении” на свет вместе с ним, утверждал еще греческий философ Анаксимандр. Конечно, критику нельзя рассматривать лишь как некую совокупность оценок, она по своей сути есть серьезная мыслительная деятельность, глубоко укорененная в историческом (проживаемом именно в его время!) и субъективном (переживаемом только в его душе!) существовании человека. Каждый воспринимает свою деятельность по-разному. Но должен быть в душе некий Абсолют, стремление к которому придает свет истинности в любой деятельности, тем более в критике, которая участвует в созидании “мыслительного пространства” наших дней.

Абсолют находит воплощение в идеале - как высшем идейном и эстетическом совершенстве, который становится конечной степенью стремлений. Идейное и эстетическое - два начала критики, которые должны быть нераздельны, но их гармония нарушалась критиками всегда - перекос шел в ту или иную сторону.

Если девиз критики - “Искусство для искусства”, она анализирует произведения только в соответствии с неким совершенным по художественной форме образцом. Тогда критика становится эстетской, но лишенной идеи.

Критика будет идейной, если она ищет воплощения Абсолюта в идее, в замысле художественного произведения.

Такая “идейная” критика, пренебрегающая эстетическими моментами литературного творчества, для литературы таит не меньше опасности, чем критика эстетская. Марксистская критика в советский период объявляла совершенными призведения, правильные с точки зрения идеологии, и с её помощью бездарные толстенные опусы объявлялись чуть ли не классикой, авторы их награждались сталинскими и другими премиями и т.п.

Не следует путать такую “идейную” критику с идеальной критикой, как в XIX и нач. XX века именовали критику, признающую в своем миросозерцании первоосновой - дух, Бога (Ап.Григорьев, В.В.Розанов и др.). Св.Тихон Задонский учил “прозревать во внешних событиях вечные истины”. Не есть ли это сегодня подлинная задача идеальной критики? Прозревать в слове знак и воплощение истины.

Для одних Царство Божие по-прежнему - в материальном изобилии, для других - в духовном богатстве. И вчера, и сегодня каждый человек внутренне решал и решает этот вопрос для себя лично, а государство и общество - за всех и для всех.

Напомним, что идеология - учение об идеях (гр.), система идей, представлений, понятий, выраженная в различных формах общественного сознания (в философии, политических взглядах, морали, искусстве, религии).

Сейчас говорят об отсутствии идеологии, значит сейчас напрочь отсутствует общественное сознание и его формы? Нонсенс.

Марксизм утверждал, что идеология определяется в конечном счете условиями материальной жизни общества, является отражением общественного бытия в сознании людей и, раз возникши, в свою очередь активно воздействует на развитие общества. Далее читаем учебник марксизма-ленинизма: “В классовом обществе идеология всегда является классовой. Господствующая идеология выражает и защищает интересы господствующего в данной обществе класса”.

Так ли сильно что-то изменилось в умах “в решении основного вопроса философии” после крушения практики марксизма в России? По-прежнему первоосновой, сущностью всех вещей и явлений большинство (и господствующее, и униженное) признает материальное начало.

Историк русской философии Зеньковский говорил, что русское миросозерцание традиционно прежде всего морально. Марксисты же загнали этику в дальний угол. Для ярого русофоба и ненавистника России К.Маркса главное - “материя”, т.е. онтология, и “исторический материализм”, т.е. социология. Совершенно нерусская тематика.

Отстаивание приоритета “духовного” над материальным как было уделом меньшинства, идеалистов (в их числе и лучших писателей и критиков), так и осталось. Но только усилиями этого меньшинства можно в сознании народа изменить “определяющее” начало жизни - материальное (вдолбленное в наши мозги марксистской идеологией, и долбежка эта продолжается ныне в массмедиа!) - на духовное.

Общепризнанно, что писатель говорит о предметах и явлениях действительности, существующих вне языка. Есть такое емкое определение литературы: “Мир существует, писатель пишет”. У критика иной предмет для познания - не “мир”, а слово другого.

Критику называют “словом о слове”. Поэтому одной из задач профессиональной критики является выработка своего стиля - языка, по своей семантике, логичности “системно связанного” с изучаемым произведением - каждый писатель требует определенного языка описания. Тогда удается “свежо” и “адекватно” творческому замыслу расскрыть его “тайну”. А ключ к познанию чужого слова не только в расшифровке смыслов произведения, но и в “реконструкции” правил и условий их создания. В литературе смысл и предлагает себя, и ускользает, за этой игрой смыслов, их уклончивостью скрывается великая особенность словесности вопрошать мир, но при этом не давать готовые ответы - догматика чужда художеству. Да и чистых вопросов нет, они рассыпаны, рассеяны по всему произведения в образах, деталях описаний, в метафорах и т.д. Собрать их воедино в систему смыслов и при этом не нарушить магию художества - трудная задача. Может быть, поэтому писатели всегда сетуют на критиков: на непонимание сути их творений, на грубое критическое “насилие” над тонким духовным “естеством” искусства. Сознание слова не как инструмента или украшения, а как знака истины сближает и роднит критика и писателя.

Редко кому удается в исхоженном исследователями художественном тексте открыть нечто “скрытое” от глаз въедливых критиков, “глубинное”, “тайное”, до сих пор чудом незамеченное. Тогда критик как ремесленник начинает “раскапывать” не внутреннее пространство произведения, а внешнее, углубляясь в аналогии и т.п.

Аналитическая критика главным образом ищет “источники”, изучаемое произведение всякий раз соотносится с чем-то иным, стоящим за литературой. Таким “стоящим за” может быть другое, более раннее произведение, то или иное обстоятельство биографии автора, либо “страсть”, которую писатель реально испытывает в жизни и “выражает” в своем творчестве. Здесь важно не столько то, с чем соотносится произведение, сколько сама природа соотношения; во всякой объективной критике она одна и та же - соотношение носит характер аналогии, а это предполагает уверенность, что писать - значит лишь воспроизводить, копировать, чем-либо вдохновляться и т.п. Как только перестает быть видна аналогия, самый суровый критик-рационалист с доверчивым почтением склоняется перед “таинством” творчества. Парадокс заключается в том, что сходства с образцом объясняются в духе строжайшего позитивизма, а различия - в духе магии.

Но ведь столь же успешно можно утверждать и другое, - что литературное творчество начинается именно там, где оно подвергает изменению свой предмет (или то, от чего оно отправляется). Поэтическое воображение не формирует, а деформирует образы (В.В.Розанов убедительно доказал это в своих статьях о Гоголе).

Например, описание страсти не всегда проистекает из страсти, пережитой в действительности, часто отрицание реально пережитого не менее важно. Реальные движущие мотивы творчества: желание, страсть, неудовлетворенность и т.д. - могут порождать противоположные им душевные представления, и, как результат этой инверсии, явиться в произведении художественной фантазией, компенсирующей отвергаемую действительность. Соотношение творчества и действительности вовсе не обязательно состоит в сходстве. По глубинной своей сути словесность “нереалистична”.

Литература “удваивает” действительность, при этом не сливаясь с ней; вытягивает ее из тьмы неназванного, заставляет ее дышать и обретать смысл в ином - художественном измерении. Писатель вызывает к жизни целые миры. Внушающая сила слова заставляет нас грезить этими запредельными мирами. В этом - особое могущество логоса.

Отказ от постановки вопроса о сущности литературы означает, что существо это предполагается извечным или, природным - одним словом, что литература есть нечто само собой разумеющееся.

Но что же такое литература? Зачем писатели пишут? Разве Шолохов писал из тех же побуждений, что и Лермонтов?

Не задаваться такими вопросами - значит уже ответить на них... т.е. принять традиционную точку зрения обыденного здравого смысла, согласно которой писатель пишет просто-напросто ради самовыражения, а существо литературы состоит в передаче чувств и страстей (т.зр. и любительской критики).

Подтверждением выше сказанного могут служить слова поэта и критика Рильке: “У каждого художника должен быть первоэлемент своего искуства, понимаемый и технически (совокупность приемов, позволяющих художнику выразить свой мир), и идейно (великая идея, которой он поклоняется и которую жаждет увидеть осуществленной в жизни)... Художник творит в трех мирах: вечная природа, страдающая и мстящая, когда насилие человека над нею переходит предел; человеческое общество, к которому относится и толпа, и бомонд, и индивидуй-созерцатель; собственная душа, Я художника. Эти три мира объединяет одно - культура”.

Современная национальная литературная критика служит логосу, в котором испокон века заключено духовное первоначало; ощущает себя причастной к традициям русской “идеальной” критики; всецело располагается в нынешнем идеологическом контексте.

Идеологическая борьба, увы, по-прежнему присутствует в общественной жизни наряду с борьбой политической и экономической. Кто и как с нами (русским народом) ныне борется, мы все хорошо знаем - либералы своими “реформами”. Вопрос в другом: какая идея поможет нам (русскому народу) выстоять в этой борьбе? - Русская, национальная идея, которая выражена во всех формах общественного сознания. Задача современной русской критики - в отстаивании этой творческой идеи.

В чем же сущность этой идеи?

“Русская идея есть идея сердца, - писал русский философ Иван Ильин. - Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающее свое видение воле для действия, мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию”.

Если отнести эти слова к национальной критике, то она призвана блюсти и поддерживать этот дух любовной созерцательности и предметной свободы в русской литературе.

Вспомним И.Ильина: “У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет все это, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием и ритмом”. Эти слова в высшей степени значимы и для нашей критики.

Содержание:

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

редактор Вячеслав Румянцев