|
|
ПЕРЕЖИТОЕ
Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк. Издательство им. Чехова. 1953.
11. В РЕВЕЛЕ
Без особенного труда я установил, что произошло в Ревеле. Когда 17-го июля
началось восстание в Свеаборге, а затем и в Кронштадте, волнения во флоте, как
по пороховой нитке, передались и в Ревель, где тогда стояла эскадра. Начались
волнения на броненосце «Память Азова».
В них приняли участие существовавшие в Ревеле революционные организации. «Память
Азова» был захвачен восставшими матросами — несколько офицеров были убиты,
остальные выброшены в море, но спаслись. Одним из руководителей восстания был
некто Оскар, член ревельской социал-демократической организации. Илья (Бунаков-Фондаминский)
приехал в Ревель, когда «Память Азова» был уже в руках восставших матросов и
революционеров.
Он отправился на шлюпке на восставший броненосец. Но он не знал, что как раз в
это время на броненосце положение резко изменилось (броненосец стоял в некотором
отдалении от берега, и на берегу не сразу могли узнать о том, что делается на
борту броненосца): верные правительству матросы — так называемые «кондуктора»,
т.е. унтер-офицеры — взяли верх и снова овладели броненосцем. Восставшие во
главе с Оскаром были арестованы и посажены в трюм. На шлюпке Илья этого еще не
знал и поэтому был чрезвычайно изумлен, когда на палубе его и приехавших с ним
на шлюпке двух членов ревельской организации социалистов-революционеров (рабочих
ревельского порта) схватили и тут же связали, как участников мятежа.
Положение Ильи было очень скверное, если не сказать — безнадежное.
После разгона Государственной Думы (9 июля) вместо старого и безвольного
Горемыкина председателем совета министров был назначен бывший саратовский
губернатор талантливый и энергичный Столыпин. Своей главной целью он поставил
борьбу с революционерами. Одним из его первых мероприятий было учреждение
военно-полевых судов против всех захваченных с поличным участников
революционного движения. Да и помимо того — восстание в Ревеле произошло во
флоте, следовательно виновные должны быть судимы военным судом, т.е. расправа
будет короткая и беспощадная. Фондаминский и оба рабочих были захвачены на
восставшем броненосце, Фондаминский был известным социалистом-революционером —
следовательно... В ту минуту у меня почти не было никаких надежд на его
спасение.
И первое, что я тогда сделал — послал Амалии в Берлин, где она находилась около
Михаила Рафаиловича Гоца, телеграмму. Я и сейчас хорошо помню ее текст: "Tusik
hier schwer erkrankt. doch habe Hoffnung. Andrеi", т.е. «Тузик здесь тяжело
захворал, все-таки имею надежды. Андрей».
«Тузик» — было шутливое и ласковое прозвище Ильи, которое ему дал неистощимый на
всякого рода выдумки Абрам (Гоц); Илья смеялся и говорил, что ему дали «собачью
кличку». «Андрей» — было тогда мое условное имя.
Я дал эту жестокую телеграмму Амалии, так как не считал себя вправе скрыть от
нее правду — быть может, она еще успеет приехать и застать Илью в живых,
получить с ним свидание. Надежд на его спасение у меня почти не было никаких, но
этого сказать ей я не мог.
Получив мою страшную телеграмму, Амалия в тот же день выехала из Берлина (о
событиях в Ревеле она, конечно, уже знала из телеграмм в немецких газетах) и
через три дня была в Ревеле. К счастью, она была не одна: с ней вместе приехала
ее невестка, Любовь Сергеевна Гавронская — жена старшего брата Амалии, доктора
Бориса Осиповича Гавронского. Я встретил их на вокзале, но боялся подойти к ним,
Проследив, в какой гостинице они остановились, я прошел к ним.
Держала себя Амалия очень мужественно: в критические моменты своей жизни и
жизни ее близких она всегда проявляла большое присутствие духа и сильную волю.
Это всегда меня восхищало — впрочем, что не восхищало меня в ней? Она хорошо
понимала положение и единственно чего хотела — это добиться свидания с Ильей.
Но как раз в этом ей военными властями было отказано: до суда никаких свиданий с
арестованными военные власти не давали. И за все время только один момент
слабости я у Амалии заметил. Когда она вернулась после своего визита к
председателю военного суда (капитану 1-го ранга Русину) с отказом от свидания,
лицо ее было неподвижным, как бы каменным, но когда мы вдвоем остались с ней в
комнате, она подошла ко мне, положила свою голову ко мне на грудь и бессильно
прошептала: «Если они его убьют, я потеряю всё, всё»...
В ее словах было столько горя, что сердце мое остановилось. Чего бы я ни отдал
за то, чтобы спасти Илью! Если бы я мог им дать за него свою жизнь, как был бы я
счастлив! Но малодушие продолжалось у Амалии лишь мгновение — она выпрямилась и
больше я не видел у нее ни слез, ни слабости.
За эти первые дни, еще до приезда Амалии, мне удалось узнать многое. Илья вместе
со всеми другими арестованными — всего их было 35 человек — содержался во
временной военной тюрьме, устроенной в верхней части города. Это была самая
старая часть Ревеля — Вышгород, поднимавшаяся на небольшом холме над всем
городом — ее можно было видеть издали. Там были православный собор, старые
средневековые церкви и остатки старинной крепости с двумя царившими над всем
городом башнями — одной высокой и узкой и другой — низкой и широкой. Узкая башня
называлась «Длинный Генрих» (Der lange Heinrich), низкая — «Толстая Маргарита» (Die
dicke Margarethe).
Все арестованные находились в «Толстой Маргарите», охраняемые военным караулом.
Сидели в двух камерах, причем Илья сидел вместе со своими обоими товарищами,
одновременно с ним арестованными. Суд над всеми предполагался в ближайшие дни.
Обо всем этом я узнал от местного адвоката (присяжного поверенного) Андрея
Андреевича Булата, литовца родом, сочувствовавшего социалистам-революционерам.
Позднее он вошел в нашу партию, был выбран депутатом во Вторую Государственную
Думу (20 февраля 1907 — 3 июня 1907), в которой играл видную роль на левом
крыле. Как местный житель — он постоянно жил в Ревеле — Булат многих в городе
знал, имел большие связи и знакомства и был мне очень полезен для ознакомления с
положением дела. Амалия и Любовь Сергеевна Гавронская, по моему совету, с ним
позакомились и уже не чувствовали себя такими одинокими в незнакомом городе.
Кроме того, я разыскал по приезде нашу ревельскую партийную организацию, которая
предоставила себя в полное мое распоряжение — в ней были самоотверженные и
решительные товарищи.
Установив эти первые факты, я немедленно сообщил обо всем этом через
специального посланного в Центральный Комитет (находившийся в это время в
Гельсингфорсе) и просил выслать мне кого-нибудь из техников нашей Боевой
Организации с запасом динамита на две или три бомбы. Для меня еще неясен был
план действий, но я хотел подготовиться ко всем возможностям. Через несколько
дней, действительно, в Ревель приехала знакомая мне Павла Андреевна Левенсон (та
самая «брюнетка с голубыми глазами», о которой я вскользь упоминал в главе о
Боевой Организации).
Она поселилась со своим запасом динамита, сняв комнату на окраине города (близ
парка Екатериненталь, на морском берегу), и сообщила мне, что может приготовить
три снаряда по шесть фунтов каждый или два снаряда по девять фунтов через два
часа после того, как я ей об этом скажу. Я таким образом был уже хорошо вооружен
для любых действий. Несколько товарищей из нашей партийной ревельской
организации предложили свои услуги в качестве метальщиков.
Но главная моя задача заключалась в том, чтобы получить возможность проникнуть в
тюрьму, т. е. в башню «Толстой Маргариты». Мне удалось — это было уже после
приезда Амалии в Ревель — познакомиться с нужными мне людьми. То были двое
эстонцев — муж и жена. Муж был сидельцем и заведующим казенной винной лавки,
жена его была знакома с одним из тюремных надзирателей «Толстой Маргариты» —
фамилия их была Карстен. Оба они сочувствовали революционерам и охотно взялись
мне помочь — особенно дорога была для меня помощь Марии Карстен. Она подробно
рассказала мне о тюремных порядках «Толстой Маргариты» и даже нарисовала план
расположения камер. Там, оказывается, были две большие круглые камеры — в
верхней камере сидела часть арестованных на «Памяти Азова» (матросы с Оскаром),
в нижней — остальные, среди них Илья со своими двумя товарищами, ревельскими
рабочими. В нижней части этой башни, в самом ее фундаменте, находились уборная и
умывальная, куда по одному водили под охраной (один солдат) арестованных. Самая
уборная, когда в ней никого не было, не охранялась и в нее можно было проникнуть
со двора.
На этом я и построил свой план, который сообщил товарищам из ревельской
организации и они полностью его одобрили. План этот заключался в том, что в
условленное с Ильей время один из нас должен забраться в уборную и ждать там его
прихода — солдат обычно оставался снаружи у дверей и в самую уборную не заходил.
Затем он должен быстро переодеться в платье Ильи, дать ему свое платье и
вернуться в камеру с солдатом вместо Ильи — а Илья в это время в переодетом виде
должен был выйти из башни «Толстой Маргариты» и, не торопясь, присоединиться к
товарищу, который будет его на площади дожидаться; за углом будет свой извозчик
и они отправятся на приготовленную квартиру. Главная трудность этого плана,
конечно, заключалась в подмене Ильи — тот, кто его заменит, должен на него,
насколько возможно, походить; положение, правда, несколько облегчалось тем, что
на лестнице «Маргариты» было плохое освещение. Весь этот план в деталях был
разработан и, как мне казалось, имел шансы на успех.
Когда я сообщил товарищам все подробности этого плана, один из них с энтузиазмом
заявил, что он предлагает себя для подмены Бунакова. На это я сухо и
безапелляционным тоном начальника заявил, что об этом не может быть и речи.
«Вопрос этот уже решен — Бунакова заменю я».
И я даже показал присутствующим приготовленный мною парик, который я достал
через Марию Карстен. Илья был одного возраста и роста со мной, но был темнее
меня — кожа лица его была более смуглая, гуще и чернее были усы, волосы на
голове черные и густые. Парик я уже подстриг, чтобы он походил на волосы Ильи; с
собой, кроме того, я должен был иметь жженую пробку и уголь, чтобы вымазать себе
лицо и начернить усы; я считался также с тем, что Илья будет небритый, так что
под него будет легче подделаться. Наконец, я рассчитывал на темную лестницу
«Маргариты» и был убежден, что, зная походку Ильи и его внешность, я смогу
ввести в заблуждение солдата, который будет сначала провожать до уборной Илью, а
после уборной — меня. Дома я уже пробовал перед зеркалом парик, мазал углем
физиономию и мне казалось, что из меня получался неплохой Бунаков! Товарищи
ввиду безапелляционности моего тона возражать не решились.
Я чувствовал себя в большом подъеме. Наконец-то я сумею показать Амалии на деле,
на что я способен ради любви к ней — лучшего случая в моей жизни никогда больше
не будет! И я уже с упоением рисовал себе сцену суда: я откажусь от защиты,
открыто выскажу свои революционные взгляды и брошу в лицо своим судьям мою
ненависть и мое презрение.
Разумеется, я ничего не говорил о своей роли в освобождении Ильи и вообще о
подробностях плана ни Амалии, ни даже Булату. Амалия не должна иметь никакого
отношения к освобождению Ильи — ради ее собственной безопасности. Из
осторожности я теперь вообще не виделся с ней.
Весь план в деталях был разработан. Товарищам я уступил лишь в одном. Будут
приготовлены два динамитных снаряда, которые они получат и будут охранять
«Толстую Маргариту» во время подмены Бунакова мною — если стража спохватится
раньше времени и бросится в погоню за Ильей, они задержат снарядами погоню...
Теперь оставалось лишь сговориться с Ильей. Он уже извещен о моем пребывании в
Ревеле и знает цель его. Но переслать ему записку и получить от него ответ мне
не удавалось. А время шло. Намеченный для военного суда день приближался...
Наконец, Мария Карстен мне сообщила, что моя записка Бунакову передана (через
жену тюремного надзирателя) и принесла мне ответ. В своем письме я подробно
писал Илье о плане и давал ему полные инструкции — он должен был в ответе меня
лишь известить, на какой день и час он намечает всю операцию. В своем письме ему
я, конечно, писал, что сам я ничем особенным при этом не рискую — ну, дадут, в
крайнем случае, несколько лет каторги, это все... Сам я, сказать правду, так не
думал — на суде я хотел себя держать вызывающе и дерзко.
В маленьком пакетике, который мне был передан от Ильи, были две записочки — одна
мне, другая — Амалии. С волнением развернул я свою. Илья коротко и очень
категорически, хотя и в ласковых словах, отказывался от всего моего плана и
вообще просил оставить всякую работу по его освобождению. На что он надеялся, он
не писал. О чем он писал Амалии, я не знаю. В тот же день я передал ей записочку
Ильи и сообщил, что он решительно отказался от побега, просил даже прекратить
всякую работу по его освобождению. Амалия ничего мне не сказала, но я
почувствовал, что она с Ильей не согласна.
Как чувствовал себя я — после того, как все мои планы, которые я так лелеял в
душе, рухнули, легко себе представить.
И все же, быть может, я тогда, действительно, спас Илье жизнь!
Накануне самого суда я узнал, что наша партийная ревельская организация на свою
собственную ответственность решила вмешаться в события. Товарищи были убеждены,
что все арестованные будут приговорены к смертной казни и расстреляны — и среди
них Бунаков. Знали, где будет происходить суд — дорога к нему от «Толстой
Маргариты» после площади шла по узкой улице, очень удобной для нападения. Была в
распоряжении организации даже квартира, откуда можно было забросать бомбами весь
отряд с арестованными, когда осужденных будут под окнами этой квартиры вести
обратно после суда. «Пусть наши товарищи погибнут лучше от нашей руки, чем от
руки царских палачей — зато при этом погибнет и стража, которая их будет
окружать!» Когда я узнал об этом ужасном плане, я запретил им действовать от
имени Центрального Комитета. Очень неохотно, но моему приказу они подчинились.
Военный суд состоялся поздно вечером 4 августа. Он продолжался всего лишь
несколько часов. Мы знали о нем, узнали также о вынесенном смертном приговоре,
но все ли были к смерти приговорены или нет, этого мы никак узнать не могли,
несмотря на все усилия Булата. Вечером я видел Амалию — на нее страшно было
смотреть, она как будто вся застыла и не замечала окружающего. Эту ночь мы не
спали. А на рассвете весь город услышал залп. Слышала его и Амалия (как она
позднее мне рассказала). Слышал его и я.
Сейчас же поползли по городу слухи и рассказы. В одном из углов той площади, на
которую выходила «Толстая Маргарита», наискосок от собора, был протянут между
домами толстый канат и к нему привязали всех приговоренных со скрученными назад
руками. Они пели и что-то говорили...
Стреляли на очень близком расстоянии, почти в упор. И сейчас же все трупы
отвязали от каната, взвалили на большую телегу и куда-то отвезли. Сколько
человек было расстреляно, никто не мог сказать и лишь одно было известно: все
расстрелянные были в одежде матросов и только один человек — в штатском.
Один человек — это, несомненно, должен был быть Оскар, схваченный во время
самого восстания на «Памяти Азова»... А если только один штатский, значит среди
расстрелянных не было Ильи. Я поспешил с этой вестью к Амалии. Она боялась и не
смела поверить. Но скоро к ней в гостиницу пришел Булат, который подтвердил этот
слух: расстреляны были пятнадцать матросов и Оскар (Это был член ревельской
социал-демократической организации Арсений Каптюх, кличка Оскар.)— Илья и двое
рабочих с ним оправданы. Мало того, он ей сообщил, что теперь она может
рассчитывать на получение свидания с Ильей, что он уже говорил об этом с
председателем военного суда, который в принципе ничего против этого не имел.
Председатель при этом сказал Булату, что, согласно требованию из Петербурга,
всех троих «штатских» отправят в Петербург — дело о них выделено.
Илья каким-то чудом спасся — больше мне нечего было делать в Ревеле. Я сообщил
об этом Павле Андреевне Левенсон и она со своим динамитом покинула город. Я
также выехал в Петербург. Уже значительно позднее я узнал, что Илья на суде
легко доказал, что в восстании на броненосце «Память Азова» участия не принимал,
свидетели установили, что он на лодке вместе с двумя ревельскими рабочими
подплыл к броненосцу, когда восстание на нем было уже подавлено — судить его за
участие в военном мятеже не было оснований...
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.lib.ru/
OCR Nina & Leon Dotan
ldnleon@yandex.ru
{00} - № страниц, редакционные примечания даны
курсивом.
Здесь читайте:
Зензинов Владимир Михайлович
(1880-1953), один из лидеров эсеров.
Революция 1917 года (хронологическая таблица)
Гражданская война 1918—1920
гг. (хронологическая таблица)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
Белое движение в лицах
(биографический указатель).
Кожевин В.Л. - Новый взгляд на
роль в армии в борьбе за власть в Сибири (1917 - середина 1919 г.) ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск)
год)
Хазиахметов Э.Ш. - Роль бывших
ссыльных в политической борьбе 1917-1918 годов в Сибири ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск)
год)
Распад
России в 1917 году
Временное
Всероссийское правительство (09 - 11.1918)
Иначе именовалось - Уфимская директория.
Затем - Омское
правительство. (11.1918 - 01.1920)
Конституция уфимской
директории - Акт об образовании Всероссийской
Верховной Власти 26(8)-10(23) сентября 1918 .
|
