Иоганн Готфрид Гердер

-

РУССКОЕ ПОЛЕ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Русское Философское Общество им Н. Н. Страхова

Общественный Совет журнала

ФИЛОСОФСКАЯ КУЛЬТУРА

Журнал русской интеллигенции

№ 3

январь – июнь 2006

Иоганн Готфрид Гердер

Петр Великий

Надпись на постаменте: "Прадеду правнук. 1800"

Если какой-либо монарх и заслуживает имя Великого, то это Петр Алексеевич; и, однако, как мало говорит это имя! Само по себе оно относительно, ограничено нашим взглядом на то, что выше или ниже; а в конечном счете, оно теряется среди величин бесконечно больших и бесконечно малых. Характеристических свойств личности это имя не передает. Русские монархи называют себя самодержцами; Петр же был не только самодержцем, но также и само-устроителем и домо-держцем своего Царства. Он был везде и во всем деятельным гением, который предписывал и творил, направлял и побуждал, вознаграждал и наказывал – повсюду в неустанном порыве он сам; никогда через него не действовал кто-то другой. Этот порыв, эта сила гения обнаруживает себя в его самых малых и самых больших начинаниях – обнаруживает в сочетании с умом, решительностью, а также справедливостью и человечностью, которые быстро возвращались к нему после приступов дикого гнева. Слова, которые произнес, по преданию, некий дикарь об ангеле на картине Рафаэля: "Он от моего рода!", имеют полную силу и в отношении этого благородного дикаря [1].
Уже в мальчике открылся тот распорядительный гений, который впервые создал в Москве свой собственный боевой полк и стал служить в нем с низшего чина. Это служение снизу вверх [Dienen-von-unten-auf], совершенно непонятное для тогдашнего образа мыслей его нации, было, как свидетельствуют записки Петра, его правилом, его "таблицей умножения" – на земле и на море, во всех искусствах и ремеслах, в мирном труде и на войне.
Петр верил, что человек ничего не сделает, если не будет осваивать свое дело снизу вверх. Так изучал он судостроение, токарное и кузнечное ремесла, так проходил он военную службу – снизу вверх – на море и на суше. Только при коронации Екатерины, незадолго до смерти, он стал вице-адмиралом; он чувствовал себя обязанным в течение длительного времени быть простым вахтенным, и отклонил бы адмиральский чин с возмущением, даже если бы его возвели в этот чин по его собственному прошению, но раньше, чем Петр его заслужил! Это, как и другие установленные Петром правила, было для него не царственной забавой, но глубоко серьезным делом. Он сумел быстро преодолеть свой ужас перед водной стихией и мореплаванием – преодолеть столь основательно, что морская служба порою переходила у него в слепую страсть и в конечном счете сократила его жизнь.

Жестокие бунты и другие опасности окружали его уже в нежном детстве; у алтаря церкви, где пыталась укрыть маленького Петра его мать, он оказался прямо под ножом разъяренного стрельца, когда его спас крик другого бунтовщика: "Брат, постой! Только не в алтаре!" Спустя много лет он случайно встретил этого стрельца, отпрянул, узнав его лицо, и удалил его настолько далеко, что тот уже никогда не мог предстать перед его глазами. Вне всякого сомнения, впечатления, которые он сохранил в душе от сцен дворцовых переворотов и всяческих измен и предательств, стали причиной беспощадной решимости, а часто и ужасной жестокости, с которой он действовал впоследствии в аналогичных ситуациях – как показывает судьба его несчастного старшего сына. "Я знаю" – говорил Петр, – "что за границей меня называют жестоким тираном; но я и должен им быть, ибо у меня есть два рода подданных: управляемые и упрямые, верные и неверные". Никто другой, кроме Петра, с его решительным, умным и способным стремительно действовать духом, не смог бы преодолеть то отчаянное сопротивление и то хитроумное уклонение от приказов, с которыми он столкнулся; никто другой не сумел бы выйти живым из кольца заговоров, которые плели стрельцы, бояре, раскольники (староверы) и т. д. Некоторые моменты его жизни относятся к числу тех высших проявлений силы духа, о которых мы читаем в истории. В опасное плавание он пускался, как когда-то Юлий Цезарь, со словами: "Царь утонуть не может!" [2].

Очень быстро, уже при осаде Азова, он понял, как недостает его царству людей, владеющих умениями и ремеслами, которые необходимы как на море, так и на суше; отныне и до конца жизни это составило его главную заботу. Здесь он охотно прислушивался к мнениям иностранцев, особенно своего любимца Лефорта, и не отвергал без испытания ни одну новую идею. Он сам взялся за учение и предпринял два путешествия через Германию в Голландию, Францию и Англию, примечал все полезное, что встречалось ему в самых маленьких и самых больших городах.

Не зная усталости, он вел записи и делал зарисовки, знакомился с различными ремеслами и искусствами, приглашал лучших умельцев в свою Россию, в свой Петербург, – и ко всему стремился приложить свои руки. При заключении Ништадтского мира он дал своим посланникам задания, связанные с искусствами, ремеслами, ведением хозяйства и т. д. О выполнении этих заданий они должны были докладывать ему, а о ходе самих переговоров сообщать лишь Сенату! На полях проекта Академии Наук он записывал поручения для своего наместника в Малороссии, относящиеся к быкам и овцам. Все истинные науки он рассматривал с точки зрения их всесторонней пользы, видя в них не только инструменты для получения многочисленных практических выгод, но и занятия, которые совершенствуют человека, развивают его способности. В этом смысле он не был равнодушен ни к одной из наук. Математика и механика, языки и изучение древностей, артиллерия, проповеди и судостроение – это и многое другое он ценил соответственно их цели, каждое в своей области; всё вместе он стремился сделать достоянием его нации. Он понимал необходимость и адмиралов, и суперинтендентов [3], таких как Брюиниг (Bruinig). На смертном одре он напоминал своей преемнице, что создание Академии Наук входит в число его последних, особенно важных для империи желаний.

Позволю себе высказать идею, которая может показаться странной: если бы Петр, захватив Азов, решил именно там создать оплот для исполнения своих замыслов, стал бы именно оттуда реализовывать свои планы преобразований на суше и на море – насколько иной облик приняла бы Россия! Резиденция в прекрасном климате, в устье Дона, в самой счастливой точке его царства, из которой этот монарх мог бы управлять своими европейскими и азиатскими провинциями, как правой и левой рукой, противодействовать турецкой империи, находиться в самом центре, где сходились старинные торговые пути трех частей света – да и четвертой части! Ведь еще с древнейших времен, сначала под властью греков, потом византийцев, генуэзцев – и даже под властью турок, татар и казаков эта область процветала благодаря торговле. Взгляд блуждает там, как в каком-то огромном саду, из которого и вправо и влево открываются ему провинции России. Берега Азова – это для России ключ ко всему миру, самая подходящая отправная точка. Отсюда гигантское русское царство могло бы извлекать всю необходимую пользу из Европы – не тяготясь ее близостью. И от каких усилий, от какого принуждения нации при строительстве Петербурга – не только после, но и посреди кровавых войн – избавил бы себя тогда Петр!

Но его первое европейское путешествие, в особенности голландский образ жизни, к которому Петр привык в Саардаме, направили его взор на Запад. Он хотел быть ближе к Европе, иметь гавань на Балтийском море и жить там по-соседски с голландцами и англичанами. К тому же, когда король Польши Август втянул Петра (увы!) в союз против Швеции, его стремление к гавани на Балтийском море стало бесповоротным.

Выбрав подходящий момент, как легко мог бы Карл XII успокоить это стремление! "Дважды" – говорил Петр перед Ништадтским миром – "я предлагал мир моему любезному брату; сначала выгодный ему мир, затем великодушный мир, который он, однако, отверг. Пусть теперь шведы вступают со мною в вынужденный и даже унизительный мир". Такой мир и последовал, причем, по словам Петра, он не мог бы предложить лучшего мира даже самому себе [4]. И Россия со всеми ее азиатскими провинциями устремилась к своей новой вершине на европейской оконечности государства. Санкт-Петербург, новый Амстердам, был основан.

В каждой стране, почти в каждом городе, где побывал Петр во время своих путешествий, сохранились анекдоты, которые, по сути, говорят о нем одно и то же. Обширное число таких анекдотов из официальной и домашней жизни Петра собрал Штелин [5]; каждый анекдот – с именем его автора, каждый – отмечен печатью истины. И во всех них Петр живет и трудится. Почти нет правителей, живших до Петра или одновременно с ним, которых мы знали бы так хорошо, как Петра; даже о Фридрихе II мы знаем меньше, ибо Петр жил более открыто. И хотя во многих рассказах нас поражает его грубость, мы все-таки чтим этого правителя, пусть временами и содрогаясь. Прежде всего, мы чтим то самообладание, которое он проявлял в самых непредвиденных обстоятельствах, никогда не позволяя им стать выше него. Его письма после Полтавской победы, равно как из лагеря на Пруте, окруженного турками, показывают нам героя яснее, чем все его военные успехи и неудачи. Петр глубоко сожалеет об упрямстве своего любезного брата Карла в Бендерах и Варнице, он заплакал, когда до него дошла весть о смерти Карла при Фридрихсхалле [6].

Такие личности, как Петр Великий, нельзя верно оценить, принимая во внимание только эпоху их жизни; созданные для тысячелетий, они должны проявить свое влияние в течение тысячелетий, прежде чем настоящие результаты их устремлений станут видны.

А пока справедливее судить о таких людях по тем принципам, которые лежали в основе их устремлений; принципы же Петра были во всем верны его Отечеству, величественны и практичны одновременно. Его политика была открытой и честной, хотя он не хотел, чтобы даже попугай в комнате его Катиньки проболтался о произнесенных здесь словах: "В поход на Персию!"

О том, что происходило в его душе после смерти старшего сына (как он умер, от царя скрыли), можно судить по реакции на смерть второго сына, названного Петром [7]. В отчаянии он заперся в своем кабинете на несколько дней, забыв о государственных делах и заветных планах. Он не откликался ни на какие крики и мольбы, даже своей супруги, пока собравшийся в полном составе перед его дверью сенат не пробудил его от скорби, почти столь же глубокой, как сон смерти. Судьба отказала ему в радости лицезреть своего наследника, которому он мог бы оставить со столь великим трудом возведенное царство; однако он сам похоронил эту надежду, пойдя навстречу смерти прежде, чем закончились приготовления к бракосочетаниям его дочерей.
В последний период своей жизни, после того, как он велел казнить Монса (хотя вслед за этим все-таки состоялась еще ранее запланированная коронация Екатерины), душа Петра уже не знала внутреннего мира. Томимый беспокойством в собственном доме, искал он свою стихию, водный простор, искал и тогда, когда уже чувствовал острую боль, но продолжал скрывать свою болезнь от окружающих. Как утверждали его врачи, он сам бросился навстречу смерти, от которой, по мнению Бургаве [8], его могли спасти лекарства стоимостью в пять копеек. "Если бы он только сказал нам раньше и если бы не вышел в море" – говорили его врачи – "то мог бы прожить еще сорок лет". Но великий человек умер – в мучительных страданиях – 25 января 1725 г. на пятьдесят третьем году жизни. Если правдивы сведения, что даже в предсмертных муках он позволил художнику заканчивать свой портрет, то и это показывает его отзывчивый характер. Ибо, конечно, среди всех смертных никто не умирал в таком возрасте неохотнее, чем он – создатель, отец, художник и страстный любовник [Liebhaber] своего незавершенного царства.

ПРИМЕЧАНИЯ

Эссе «Петр Великий» было впервые напечатано в журнале «Адрастея» (Adrastea, Bd. 3, 1802. № 1), который Гердер начал издавать в 1801 г., предполагая выпускать его ежеквартально, по два тома из двух номеров в год. В «Адрастее» был напечатан ряд знаменитых эссе Гердера – о Лейбнице, Свифте, Людовике XIV, Карле XII и др. К эссе о Петре I примыкает написанная в виде диалога беседа о его роли в «быстром культурном формировании [Bildung] своего народа».
Настоящий перевод выполнен по изданию: J. G. Herder. Denkmale und Rettungen. Aufbau-Verlag. Berlin und Weimar, 1978. SS. 289–294.
1. Слово «дикарь» [Wilde] в лексиконе Гердера обычно указывает на естественного, цельного человека, без налета той поверхностной «культуры», которую Гердер называл «рафинированной слабостью».
2. Ср. рассказ римского историка Светония в «Жизни двенадцати цезарей» (кн. I. 58).
3. Суперинтендент [Superintendent] – у протестантов духовное лицо, стоящее во главе церковного округа.
4. По условиям Ништадтского мира 1721 г. Россия, сохраняя стратегически важную часть своих завоеваний, в то же время возвращала Швеции занятую русскими войсками Финляндию и выплачивала значительную денежную компенсацию.
5. Штелин (Stählin) Якоб (1709–1785), немецкий искусствовед, драматург, гравер. С 1735 г. работал в Петербургской Академии Наук. Собранные Я. Штелином «Подлинные анекдоты о Петре Великом» см., например, в современном издании: Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. М.–СПб., 1993. С. 327–366.
6. Под «упрямством» Карла XII подразумевается, очевидно, его отказ от мира, предложенного Петром I сразу после Полтавской победы, когда Карл скрывался вместе с Мазепой около Бендер, находившихся тогда на территории Турецкой империи. Карл XII умер в декабре 1718 г. при осаде Фредериксхальда, название которого Гердер «онемечивает».
7. Имеется в виду сын Петра I и Екатерины I, цесаревич Петр Петрович (1715–1719), объявленный наследником Петра I в 1718 г.
8. Бургаве (Boerhaave) Герман (1668–1738), голландский врач, химик и ботаник, автор ряда сочинений, которые долгое время служили руководствами по практической медицине.

Н. Мальчевский

Послесловие к переводу

Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) – личность, уникальная даже в богатейшей палитре немецкой культуры. Многие исследователи склонны считать, что именно он явился прообразом Фауста в трагедии Гете, с которым его долгое время связывала тесная дружба, перешедшая к концу жизни Гердера в едва скрываемую вражду. Он был одним из любимых студентов Канта – и стал, в конечном счете, одним из самых радикальных критиков основателя "критической философии". Но в этих и других размежеваниях Гердером двигал не дух противоречия. Если вникнуть в суть тех споров, которые он вел со своими великими и не очень великими современниками, становится совершенно ясно: Гердер боролся за свою основную идею – идею безусловной ценности самобытных национальных культур. С Гете он разошелся тогда, когда тот стал подчеркивать (под влиянием Фридриха Шиллера) исключительную ценность эллинской культуры. Еще интереснее первоисточник его разногласий с Кантом: великий немецкий философ утверждал, что решающее значение имеют различия расовые, а не национальные (этот принципиальный тезис антропологии Канта, кстати, и до сих пор предпочитают замалчивать).
Не менее важно и то, что одним из основных признаков подлинной нации являлась для Гердера ее способность порождать национальных гениев, – людей, в которых находит сосредоточенное выражение творческий дух нации в целом. Поняв дух гениев, мы поймем и дух нации – так можно сформулировать принцип, которым он руководствовался в своих культурно-исторических исследованиях. Следуя этому принципу, Гердер был готов отказаться от предубеждений, которые мешали ему увидеть истинный облик национального гения. Например, долгое время Гердер весьма негативно относился к Фридриху II (1712–1786) за его "милитаризм" и "галломанию", но в итоге полностью пересмотрел свой взгляд на него, понял историческое значение деятельности этого монарха не только для Пруссии, но и для Германии в целом.
Был, однако, монарх, на деятельность которого Гердер от начала и до конца жизни смотрел с восхищением. Еще в юности Гердер посвятил Петру I восторженную оду; несколько позже, в Риге, он пишет работу, где называет Петра "отцом своего старого и творцом своего нового Отечества". И по сути такое же отношение к Петру I он выражает в одном из своих предсмертных эссе, перевод которого предложен читателю.
Сразу хотелось бы уточнить: эссе Гердера о Петре I редакция "Философской Культуры" рассматривает только как преамбулу к серьезному разговору о немецком мыслителе. Преамбулу скорее эмоциональную, чем углубленно философскую. Восхищение личностью Петра не скроет от читателя ряд исторических неточностей и, скажем так, натяжек в эссе Гердера. Переводчик не стал отмечать все эти неточности и натяжки; осведомленный читатель их легко заметит, менее осведомленный – найдет факты, в той или иной мере "подретушированные" Гердером, в обширной литературе о Петре Великом. Ценность эссе Гердера – не "фактологическая", а культурно-психологическая. Он пытается уловить гений Петра Великого, "вжиться" в его стремления и надежды, понять его нравственный облик и основной пафос его деятельности. И в этой попытке культурно-психологического анализа Гердер глубоко искренен – той искренностью, которая связана с любовью к тому, что для иных является лишь "историческим материалом", требующим "абсолютного беспристрастия". Но от такого беспристрастия – только шаг к равнодушию, а от равнодушия – к неприязни. О неприязни к России мы и так знаем достаточно. Прочитаем же внимательно то, что написано с симпатией. И почувствуем, быть может, что в 1802 году Гердер, в сущности, сказал о гении Петра то же самое, что четверть века спустя другой русский гений выразил в своих "Стансах":

То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.

Далее читайте:

Петр I Алексеевич (Великий) (1672-1725), русский царь (биографические материалы).

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС