II Романовские чтения
       > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РОМАНОВСКИЕ ЧТЕНИЯ >

ссылка на XPOHOC

II Романовские чтения

2009 г.

РУССКОЕ ПОЛЕ


XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ
1937-й и другие годы

II Романовские чтения

Миловидова Н.В.

Костромской государственный университет им. Н.А.Некрасова

Последние годы и дни империи Романовых:

взгляд современника (по воспоминаниям князя В. Оболенского)

В.А. Оболенский.

В связи с 400-летием династии Романовых в России активизировались многие научные центры и ученые, занимающиеся проблемами российской государственности, взаимоотношения государства, общественных и религиозных институтов, центра и провинции, пытающиеся разрешить их на базе новых или известных, но мало востребованных ранее источников в свете современных подходов в исторической науке. В центре внимания ряда исследователей сегодня продолжает оставаться история России начала ХХ в. А именно, революционный процесс, эпицентром которого стал 1917 г.; Первая мировая война, усилившая хаос не только в России, но и Европе, серьезно повлиявшая на дальнейший ход событий. Для России, в частности, это означало перелом, падение монархии, закат империи, крушение одной социальной модели и замену ее другой, что в свою очередь стало эпохальным цивилизационным культурно-историческим разломом. Одним из историографических парадоксов можно считать чрезвычайно малое количество новых исследований в этой области, а те, что опубликованы, носят подчас неполный или односторонний характер[i]. В принципе, с этим выводом можно согласиться, добавив, что пришло время более широко использовать документы личного происхождения. Стоит некоторые перечитать заново, а за субъективностью этой группы источников постараться увидеть и некую объективность освещения событий и роли исторических личностей. Актуальность избранной темы возрастает, так как ее более активное изучение позволит нам понять и всю противоречивую последующую историю России ХХ в., извлечь определенные уроки.

Попытаемся еще раз пристальнее взглянуть на то, как доживала свои последние годы Российская империя. С этой целью обратимся к автобиографическим воспоминаниям князя В.А. Оболенского, который был типичным представителем той эпохи. Родился он в 1869 г. в семье потомственных дворян. Окончил Петербургский университет, учился в Берлинском. В 1896–1903 гг. занимался земской деятельностью в Смоленске, Пскове, Орле, Крыму. В 1905 г. вступил в партию кадетов, был членом I-й Государственной думы, позже членом ЦК этой партии, принадлежал к радикальному крылу. Масон. В 1916–1917 гг. стал председателем Петроградского комитета Союза городов. По взглядам – республиканец. Был решительным и принципиальным противником Октябрьского переворота. Активно выступал против партии большевиков. С ноября 1920 г. – эмигрант[ii]. По предложению Русского Исторического Архива в Праге в 1937 г. написал воспоминания, которые со временем были опубликованы[iii]. Они повествуют о жизненном пути автора от рождения и до 1920 г., то есть эвакуации из России, начале эмиграции.

Исходя из темы исследования, обратим свое внимание на ту часть воспоминаний, где рассказывается о Российской империи при Николае II. Вот как написал В.Оболенский о последнем российском императоре: «Умер Александр III и на престол вступил злополучный Николай II». О новом царе ходили в Петербурге самые разнообразные слухи, отмечал он. Многие верили в либерализм молодого монарха, надеялись, что теперь действительно наступит конец беспросветной реакции, имевшей место при царе Александр III. Говорили  доброжелательно, подчеркивая доступность и простоту Николая II. Но, увы, – отмечал далее В. Оболенский, – «через месяц всем этим иллюзиям настал конец после знаменитой речи…,  произнесенной молодым монархом на приеме депутаций от земства и дворянства». У некоторых из них потом чувствовалось подавленное настроение[iv]. Вообще, начало 1890-х гг. ознаменовалось периодом общественного оживления. Шли споры между народниками и марксистами. Одним из главных был вопрос о крестьянской общине. Левая интеллигенция рассматривала ее значение в контексте грядущей революции. В конце 1890–1900-х гг. политическая борьба в России продолжала нарастать. В этом смысле представляет интерес описание В.Оболенским состава и деятельности земских статбюро. Сам он был, как известно в то время, земским статистиком. Князь называет эти бюро маленькими, раскинутыми по губернским городам, запорожскими сечами. Земскими статистиками преимущественно были люди, не прижившиеся в условиях того времени и создававшие поэтому свои вольницы с особым бытом и неписаными законами. Они имели возможность подробно изучать экономическую жизнь крестьянства, что позволяло им без прикрас увидеть реальное положение дел в деревне[v]. А оно было непростым. Кстати, из среды бывших земских статистиков вышли немало крупных большевистских деятелей. Особо заинтересовала нас глава 11 «В русской глуши», написанная по материалам обследования двух уездов Псковской губернии, а именно Холмского и Торопецкого. «Весенняя распутица была в полном разгаре, – вспоминал Оболенский. – Мы колыхались в каком-то огромном, нелепого вида безрессорном тарантасе, поминутно ныряя в глубокие колеи, заполненные тяжелой, липкой грязью»[vi]. Ах, эти вечные российские дороги! По приезду статистики отправились в земскую управу, но, ни председателя, ни секретаря не застали на месте. Оказалось, что они были на именинах у председателя в его имении уже почти неделю. Из разговора с единственным работником, оказавшимся на месте, бухгалтером, выяснилось, что текущих дел было немного, но бумаги при этом лежали без ответа по два месяца. Чувствовалось, что начальство любило только жалование получать и ловко добывать награды. Земцы объехали ряд деревень, побеседовали с крестьянами, поразились их дикости и поголовной неграмотности. Сохранились записи Оболенского и о помещиках России. В частности, он отмечал, что количество их убывало из года в год. Земли сохранили лишь сильнейшие, сумевшие приспособиться к изменившимся после падения крепостного права условиям жизни. В старых же родовых гнездах в обследованных уездах, жили еще потомственные дворяне Кутузовы, Елагины, Калитины и др. Среди них встречались культурные люди, но большинство дичало в этой глуши, продолжая вести прежнюю беззаботную и веселую помещичью жизнь, материально оскудевая и морально опускаясь. Налицо было сочетание старых барских привычек с убогой обстановкой современности[vii]. Попадались на глаза и знакомые гоголевские Плюшкины, Ноздревы, в российской глуши жившие попросту, угощавшие, заехавших на огонек, жидким, отдававшим веником чаем из нечищеного, густо засиженного мухами и покрытого медной зеленью самовара, сетовавшие в разговоре на то, что налоги тяжелы, народ стал грубый, все меньше радеющий за веру, переживавшие о строившейся рядом железной дороге, из-за которой пришлось вырубить их любимую рощу и т.д. Может ли быть, – писал Оболенский, – более нелепое сочетание! Плюшкин и железная дорога! Много поездил и повидал В. Оболенский. Выводы его оказались противоречивыми, как и сама Россия, описанная Н.В. Гоголем и А.П. Чеховым. Увиденное все больше убеждало в необходимости преобразований в России. Понял он и то, что крестьянство жило верой в земельный передел и, что деревня страдала больше не от капитализма как такового, а от того, что он толком не дошел до нее. Дальнейший прогресс России Оболенский связывал с революцией, базировавшейся на рабочем движении, при этом не склонен был видеть в пролетариате какого-то особого избранника, которому предопределено было вести все остальное человечество в царство Свободы и Справедливости. Постепенно, будучи несогластным по ряду положений, он порвал с партией социал-демократов и приобщился к движению, начатому Союзом Освобождения[viii]. Шло время, и новые события предреволюционной империи попадали в поле зрения князя Оболенского. В 1904 г. началась русско-японская война. По поводу ее в обществе распространялись очень противоречивые слухи. Проводились мобилизации, манифестации, и уже скоро всех потрясло известие о первом поражении русских войск под Тюренченом. Непопулярность войны со временем рождала «пораженческие» настроения, которые становились все более господствующими в социалистических и отчасти либеральных кругах русского общества. «Ответственность за войну, за поражение русских армий и за бессмысленно проливаемую кровь, – считал В.Оболенский, – лежала на Николае II, личная политика которого привела к дальневосточному столкновению. Поэтому-то больное патриотическое чувство порождало ненависть не к японцам, а к самодержавию». Война многим открыла глаза. Явилось всенародное ощущение – «так жить больше нельзя», которое вскоре превратилось в лозунг – «долой самодержавие»[ix].

Не удалось сгладить противоречия, все более обострявшиеся и внутри российского государства. 15 июля 1904 г. был убит министр внутренних дел Плеве. После этого впервые последовало не усиление реакции, а ее ослабление. Начинался, – отмечал справедливо В. Оболенский, – период так называемой общественной «весны», вскоре сменившийся периодом революционных бурь. А за «банкетами» и земскими собраниями с политическими заявлениями наступил период профессиональных съездов в Москве и Петербурге, главными организаторами которых были члены Союза Освобождения. Провинция, не проводившая подобных съездов, свою реакцию на текущую жизнь империи отражала в многочисленных приветствиях, содержавших порой резкую критику в адрес правительства. Иногда даже звучали призывы к его свержению. Чувствовалось, что власть находилась в полной прострации. Под давлением поражений на японском фронте, она несколько ослабила вожжи реакции, но управлять далее не смогла. Вернуть старый режим она уже чувствовала себя не в силах, – писал Оболенский, – а стать на путь реформ не только боялась, но и не хотела. Вот и создалась революционная ситуация. Начался период военных бунтов, восстаний, частичных захватов власти. Если бы так называемая булыгинская конституция была дарована не в августе, а в январе 1905 г., русское общество приняло бы эти реформы с восторгом, и правительство бы легко справилось с революционными эксцессами[x]. Но время было упущено, модернизационные процессы продолжали запаздывать. Бывают в жизни каждого человека дни, которые навсегда запоминаются. Таким для Оболенского стал день 17 октября 1905 г., когда был принят Манифест, обещавший народу свободу и даровавший конституцию. Прилив бурного воодушевления по поводу этого документа больше чувствовался в провинции. Кто ликовал на митингах, а кто при этом занимался организацией погромов. Во время октябрьских погромов погибли 1622 и были ранены 3544 человека. Состоялось 205 процессов по делу погромщиков,  в ходе которых были осуждены 1938 человек. Несмотря на то, что революция 1905–1907 гг. носила незавершенный характер, она несколько расшевелила власть, и способствовала созыву I-й Государственной думы. Произошли и некоторые перестановки в правительстве. После отставки Витте премьер-министром стал И.Л. Горемыкин, министром внутренних дел – П.А. Столыпин, проявлявший большую энергию в подавлении революции. Тюрьмы были переполнены, а военно-полевые суды безжалостно отправляли на виселицы своих подсудимых. Наконец настал памятный день 27 апреля 1906 г. До начала работы I-й Государственной думы, все депутаты должны были явиться в Зимний дворец на царский прием. В Тронном зале, таким образом, предстали друг против друга представители двух враждебных станов: пестрая с золотом толпа царских сановников и серо-черная толпа депутатов. «Улица» революцией была приведена во дворец. Дальнейшая работа первого русского парламента проходила в Таврическом дворце, вспоминал Оболенский. «Бурные заседания, красивые речи и … никакого следа в русском законодательстве. Почему так вышло? Почему собрание исключительно блестящих людей, многие из которых были известны всей России не только как теоретики, но и как практические земские и городские деятели, оказались бесплодными? Этот вопрос князь задавал себе постоянно. Очевидно, потому что революция революцией, а законы оставались старые. Правительство сознательно похоронило Манифест. Николай II и его ближайшие советники смотрели на этот акт как на военную хитрость. Анархическое аграрное движение разрасталось, в разных местах горели помещичьи усадьбы, уничтожался скот и инвентарь, а правительство продолжало бороться с этим движением исключительно репрессивными мерами. Сотрудничества между правительством и парламентом не получилось. Думская инициатива была чрезвычайно стеснена законом[xi]. В воспоминаниях Оболенского нас также заинтересовали портретные зарисовки как представителей власти (И.Л. Горемыкин, П.А. Столыпин, В.Н. Коковцов, И.Г. Щегловитов), так и думцев (И.И. Петрункевич, Ф.И. Родичев, В.Д. Набоков, Ф.Ф. Кокошкин, Д.И. Шаховской, П.Д. Долгоруков, М.М. Ковалевский). Если бы думцы могли предвидеть, что власть, – писал Оболенский, – остававшаяся в руках безвольного монарха, приведет Россию к страшному государственному кризису, от которого она долго не сможет оправиться, они, вероятно, вместе с социалистами продолжали бы революционную борьбу[xii]. С каждыми новыми выборами, – отмечал он, – правительство все более оказывало давление на избирателей и прибегало к самым разнообразным приемам, чтобы получить правое большинство депутатов. Думой манипулировала власть. Так роспуск II-й Думы был предрешен правительством еще ранее ее созыва[xiii].

Не прошла без внимания В. Оболенского и аграрная реформа. По просьбе редактора «Русской мысли» П. Струве он участвовал в обследовании Псковской и Самарской губерний. «Словом, – резюмировал Оболенский, – реформа, сама по себе чрезвычайно нужная, проводилась по приказу из Петербурга по одному шаблону в огромной России, невзирая на разнообразие ее природных, бытовых и хозяйственных условий, и не в ней самой, а в методах ее осуществления заключался главный ее недостаток»[xiv].

Хорошо запомнил князь и лето 1914 г. Напряженное состояние, в котором находилась вся Европа после убийства в Сараево, ощущалось и в Петербурге. Все следили за газетами, делились последними политическими новостями. По всей стране шли патриотические манифестации. Но скоро, – писал Оболенский, – энтузиазм первого дня войны сменился на несколько дней паническим настроением. Многие тогда хотели влить свои силы в общее дело войны. Кто ехал на фронт с отрядами земских и городских союзов, и их не пугал ужас кровопролития, а кто энергично работал в тылу, все чаще с тревогой задумываясь о неведомом будущем.

Война ухудшила общую ситуацию в Российской империи. О 1915-1917 гг. Оболенский писал как о времени полного распада государственной власти. «Все понимали, что власть, находящаяся в руках слабовольного царя, всецело подпавшего под влияние истерической жены и пьяного развратника Распутина, ведет Россию к гибели»[xv]. Со всех сторон приходили сведения о нараставших в армии и народе революционных настроениях. Одни эту идею поддерживали, другие говорили о дворцовом перевороте, связывая его с именем А.И. Гучкова. Борьба с правительством становилась общественным долгом, но вопрос был в том, в какой форме ее вести. В этой ситуации в ЦК кадетской партии, по-видимому, по инициативе П.Н. Милюкова, предложили создать в Думе и Государственном совете Прогрессивный блок. Думалось, что если революция уже неизбежна, то лучше пусть она будет связана с организованным народным представительством, нежели пройдет в виде неорганизованного бунта. С головокружительной быстротой проходил весь калейдоскоп текущих событий того страшного времени: судорожная смена министров по указанию Распутина; арест и освобождение Сухомлинова, – вспоминал Оболенский, – тревога в русских и союзнических общественных кругах по случаю назначения министром иностранных дел и премьером Б.В. Штюрмера, известного своей нечестностью и немецкими симпатиями; убийство Распутина и слухи о готовящемся дворцовом перевороте с участием великих князей; наконец, последний предреволюционный период, когда судорожные действия власти производили впечатление ее полного безумия... И все это на фоне постоянных поражений на фронте и глубокого брожения в армии.…Несколько позже еще добавилась проблема беженцев, наводнивших тыловые города.

Крупные исторические события  всегда имеют глубокие причины, но именно поэтому часто возникают по совершенно случайным и малозначительным поводам. Так было и в России в феврале 1917 г., отмечал Оболенский. Революция, которая не была неожиданностью, оказалась неизбежной и началась с бунта продовольственных «хвостов». Ввиду сокращения хлебных запасов власть стала ограничивать потребление, забыв при этом ввести карточную систему. В таких сложных условиях стало нарастать недовольство обделенных слоев общества. Женщины и дети громили булочные и пекарни. Их поддержали заводские рабочие и рабочие трамвайных парков. Начались митинги, забастовки, стычки с полицией. Конечно, многие понимали причину бунтов, но не осознавали, что началась революция. Постепенно в разрешение вопроса о хлебе стали вмешиваться думцы, но власть продолжала усмирять беспорядки стрельбой[xvi]. Тем временем представители социалистической интеллигенции, солдаты, рабочие шли к Таврическому дворцу. Здесь все гудело, кипело, шумело. Постоянно совещались лидеры партий. Слышны были голоса ораторов. Анархия нарастала, а власти все не было. Наконец, образовался Временный комитет Государственной думы, Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, а через два дня оформилось  Временное правительство, но первенство все же принадлежало Совету. Все новые и новые полки переходили на сторону революции. Продолжались аресты, грабежи и обыски… «Ряд стихийно-хаотических действий создал перелом в истории России, называемый февральской революцией»[xvii]. Революция охватила всю страну. Разгулом революционных страстей, бушующей анархической народной стихией, назвал общее настроение тех лет Ф. Шаляпин. Без особого энтузиазма, настороженно к революции отнесся автор воспоминаний. Уже в первый месяц революции, – отмечал Оболенский, – стало ясно, что развал всей внутренней жизни России пошел еще быстрее. Рабочие захватывали заводы. Производство сокращалось; по улицам шатались праздные солдаты; дворники практически, и те, не работали; все заметнее стали перебои с продовольствием. Не успело оформиться Временное правительство во главе с кн. Г.Е. Львовым, как начался политический кризис, разрешившийся созданием коалиционного правительства. Со временем стали поговаривать о том, что оно обречено, и что спасти Россию от анархии может лишь военная диктатура. Одни видели спасителя в лице генерала Л.Г. Корнилова, другие – А.Ф. Керенского. На В. Оболенского они не произвели особого впечатления. На Московском государственном совещании особенно ему не понравилась речь главы правительства. Казалось, отмечал князь, что перед нами стоял какой-то провинциальный актер, плохо игравший свою роль. Правда, позже Оболенский назовет Керенского честным русским гражданином[xviii].

Такой предстает перед нами противоречивая картина последних лет и дней существования Российской империи, нарисованная князем В.Оболенским. Начинались тягучие  и полные тревоги октябрьские дни 1917 г. Все знали, что большевики организуют восстание, но это уже была новая страница в истории России ХХ в.

В.А. Оболенский прожил долго. Благодаря различным обстоятельствам, он смог наблюдать жизнь и верхов, и низов в столицах и провинции; нередко оказываясь в самой гуще исторических событий. «Мои же мемуары, - писал он, - при всем их субъективизме, не могут быть тенденциозными просто потому, что, не совершив больших дел, я не нуждаюсь в самооправдании перед историей»[xix]. Автор подчеркивал, что вспоминая свою прошлую жизнь, старался освещать ее по возможности не с точки зрения своего нынешнего отношения к ней, а воспроизводя свои современные ей мысли и чувства. Автобиографические воспоминания написаны живым литературным языком, поэтому читаются легко и с интересом. Во многом с точки зрения исконных идеалов человечества – Свобода, Справедливость, Любовь, их он придерживался и оказался прав, описывая закат Российской империи. Убеждает нас в его правоте знакомство и с другими видами источников, а также воспоминаниями и дневниками таких же его современников.

Примечания

[i] Боханов А.Н., Сахаров А.Н. Заметки о книге А.А. Искендерова «Закат империи» // Отечественная история. ‑ 2003. ‑ № 4. – С. 151

[ii] Политические деятели России 1917: биографический словарь. — М., 1993. – С. 239–240

[iii] Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. — Париж, 1998.

[iv] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 130–131

[v] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 152–153

[vi] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 182

[vii] Оболенский В.А. Указ соч… – С.  185–187, 196, 200, 206, 208

[viii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 172, 237

[ix] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 259–260

[x] Оболенский В.А. Указ соч… – С.  275–276

[xi] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 337, 342, 343-344

[xii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 348

[xiii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 402

[xiv] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 430

[xv] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 496–497

[xvi] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 500, 508–509

[xvii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 514, 515–516

[xviii] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 523, 538, 540–541, 544

[xix] Оболенский В.А. Указ соч… – С. 6

II Романовские чтения. Центр и провинция в системе российской государственности: материалы конференции. Кострома, 26 - 27 марта 2009 года / сост. и науч. ред. А.М. Белов, А.В. Новиков. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова. 2009.


Далее читайте:

Оболенский Владимир Андреевич (1869-1950?), депутат I Государственной Думы от Таврической губернии.

 

 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ



ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС