Юрий Щербаков

В ПОИСКАХ ЗОЛОТОЙ СЕРЕДИНЫ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Горькие заметы времени

Юрий Николаевич Щербаков родился в 1956 году. Коренной астраханец. Председатель Астраханского отделения Союза писателей России. Автор 16 книг прозы, публицистики, стихотворений. Лауреат Всероссийских литературных премий «Традиция» и имени В.К. Тредиаковского. Печатался в журналах «Слово», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Аврора», «Волга», «Дальний Восток», в «Литературной газете», «Дне литературы», «Литературной России».

Астрахань 2002 года — это уже азиатский город. Если судить по лицам на улице, славян здесь никак не больше одной трети. Так что ставшее привычным для русского уха название Астрахань теперь вполне отвечает своему восточному происхождению. Смотришь на тамошний кремль, и лезет в голову тюркская этимология этого слова: кэрэм, кырым — стена, град.

При явной спорности трактовки происхождения слова «кремль» (на Руси в незапамятные времена крепость называли кромом, кромником, кремником), во всем остальном вышеприведенная цитата из столичной газеты «Криминальная хроника» (№ 8, август 2002 года) — та правда, которую мы наблюдаем каждый божий день. Больше того, коренные астраханцы начинают потихоньку привыкать, что некоторые районы города все явственнее напоминают Баку, Дербент либо какую-нибудь Ханкалу. Зато «незамыленному» стороннему глазу подобные превращения в диковинку. И угрюмые бородачи, в одинаково прихваченных на щиколотках резинками балахонистых штанах, и закутанные до бровей в платки восточные женщины, и лоточники, шумно играющие в нарды у трамвайной остановки «Школа им. Пушкина», и юные оборванцы, выпрашивающие подаяние у привокзального светофора с припевкой: «Привеля-я-я мена тропка далная…» — для заезжего корреспондента — только экзотика. Как в кино: Астрахань — город контрастов. Для нас же — это стороны жизни, вызывающие в разной, конечно, степени раздражение и недовольство.

Резонный вопрос: почему? Вот идет по улице Савушкина группа молодых кавказцев. Ну и пусть себе идет! Но как они это делают? Как веселые, громогласные, бесцеремонные хозяева. Я намеренно не формулирую: хорошо это или плохо. У них просто другой менталитет. Или, обойдясь без этого новомодного слова, скажу так: у них иное мироощущение, иная система ценностей, иные принципы существования в обществе. Наверняка для их соплеменников такое поведение вполне нормально. Люди иной культуры воспринимают это иначе. С раздражением, с негодованием, с завистью. Да-да, и с завистью в том числе! Потому что веками формировалось в русском характере убеждение: со своим уставом в чужой монастырь не лезь! И перемахнуть через этот принцип, слава Богу, удается очень немногим. Хотя, глядя на нарочитую бесцеремонность наезжих гостей, очень хочется порою заплатить «той же монетой». Оттого — и зависть…

Можете вы себе, к примеру, представить, что где-нибудь в пригороде Еревана распоясавшаяся русская молодежь выгоняет местных с дискотеки, не стесняясь пускать в ход ножи, а «Иваны» повзрослее, при щедро оплаченной близорукости тамошней власти, держат в руках самый прибыльный бизнес — наркоторговлю? Я — не могу. А приведенная ситуация, между прочим, с зеркальной точностью отражает нашумевший нынешним летом случай в подмосковном Красноармейске, который впору переименовать в Красноармянск! Увы, сколько таких вынужденных переименований напрашивается сегодня по всей Руси Великой! Скажем, Пошехонский район Ярославской области, то самое кондовое Пошехонье, пошехонская старина, ставшая синонимом русскости, обратился за последние годы, говоря казенным языком, в место компактного проживания чеченцев. Да что провинция, когда столица наша давным-давно превратилась, по мелкому писательскому слову, в спальный район Баку! И примеры такого рода можно длить и длить…

В данном случае я вовсе не хочу педалировать национальные чувства, не пытаясь оценивать: во вред или на благо России захлестнувшие ее сегодня миграционные волны. Люди инстинктивно и с полным на то основанием ждут объяснений от избранной ими власти. Ну, кто, в самом деле, мешает вершителям судеб страны, творцам буржуазной революции заявить прямо, куда они ведут коренных обитателей «шестой части земли»: ко всеобщему слиянию народов или к вытеснению одних наций другими? Может, как раз и переживаем мы этот самый процесс образования «единой общности людей — российского народа»? А происходящее — всего лишь неизбежные «издержки производства?» Сколько они будут длиться? Покуда не перемрет половина русских, которых заменят более жизнелюбивые соседи? А может, и вовсе славянам ничего не светит? Растворились же в свое время без остатка в Руси меря, чудь, лопь, весь и другие народности. Не ждет ли и нас подобная судьба? Может, хоть язык останется после нас? И этого не говорят власть предержащие! Национальная политика в стране, увы, сводится к двум «заклинаниям»: «ребята, давайте жить дружно» и «нет плохих наций — есть плохие люди».

На разные лады талдычат эти тронутые плесенью азбучные истины на бесконечных совещаниях, собраниях, конференциях. А «семья народов» меж тем существует как бы сама по себе. И никто из высоких чиновников и многочисленных ученых мужей, нескудно содержащихся из бюджета, не задастся очевидным вопросом: а может ли вообще существовать подобная «семья»? К примеру, люди в законном браке осознают вдруг, что несовместимы. И что же, удерживать их вместе силком, заставлять жить бок о бок? Нормальный человек скажет, что это противозаконно и противоестественно! А кто и когда всерьез изучал совместимость наций, самую возможность их существования под общей крышей? Можно ли «свести в любовь» пресловутые менталитеты народов, принуждаемых к сожительству?

Я прекрасно понимаю, что касаюсь крайне болезненной проблемы. Не зная, к тому же, рецептов ее лечения. Но есть же, в конце концов, академические институты, целые легионы политологов и социологов. Объясните мне, ради Бога, в какой стране жить моим детям и внукам и жить ли им вообще! Думается, вопрос этот в равной степени волнует миллионы моих соотечественников. Правда, есть опасность нарваться, как на мину, на закон «О противодействии экстремистской деятельности», который удивительным образом будет превращать в экстремистов-террористов тех, кто пытается размышлять над причинами идеологической, политической, социальной, религиозной либо национальной розни в обществе! А дело-то все в экстремизме исполнительной власти, которая прячет свое нежелание, неумение, боязнь думать, решать и делать за стеной закона. Только как и чем оградиться от горьких выводов, которые вправе делать граждане? Впрочем, за нас это сделал в свое время Маяковский:

Одному бублик, другому — дырка от бублика.

Это и есть — демократическая республика.

Еще раньше нашу действительность предрек другой русский гений Ф.М. Достоевский, обнаживший за сто лет вперед заветные желания Чубайса и К° — нынешних владетелей России. Их духовным предтечею был П. Верховенский — герой романа «Бесы»: «Мы будем вести речь о декретировании реформаций и преодолении русской закиси, полезности раздробления России по национальностям с вольной федеративной связью, об уничтожении армии и флота, о бесполезности и комичности слова «отечество». Мы провозгласим разрушение. Наш шаг будет в том, чтобы все разрушилось: и государство, и его нравственность. Останемся же только мы, заранее предназначившие себя для приема власти, умных приобщим к себе, а на глупых поедем верхом».

Как сказал бессмертный Омар Хайям:

А правда в том, друзья, что до сих пор

Верхом на глупых вольно едет вер!

И коль уж заговорил я о стихах, процитирую строки из книги поэтессы Малики Орцуевой, изданной недавно в Элисте. Тем более что и адресует она их всем нам — «россиянам».

К России

Недобрые силы России

Нависли над гордой Чечней.

Закон их — над слабым насилье,

Порядок — грабеж и разбой.

Как можно прокомментировать эти антирусские стихи, написанные на русском языке? А никак. Потому что с точки зрения своего национального менталитета поэтесса абсолютно права!

Но прав был и русский философ Владимир Соловьев: «Не добро быть человеку одному. То же можно сказать и о всякой нации».

Где же она, золотая середина?

Слово о мусоре и благодати

По соседству с моим домом — детский сад. И стал я примечать, что чуть ли не ежеутренне появляются у его забора мусорные кучки. Поначалу грешил на соседских ребятишек — ленятся, дескать, донести помойное ведро до ржавых жэковских «удобств». Но как-то припозднился с работы и, подходя к родному подъезду, слышу в полуночной тишине знакомый звук: будто кто-то сторожко пластмассовым ведром по железине постукивает, прилипший мусор выбивает. Ну, думаю, пристыжу юного злоумышленника! Но едва только: «Ай-яй-яй! Да как не совестно!» — вымолвить успел, глядь, а это вовсе и не ленивый тинейджер, а бабуля — божий одуванчик из соседнего дома!

— Что ж, ты, мать? — только и нашелся сказать. А она в ответ:

— А мне, сынок, все едино.

И засеменила к своей «хрущобе»…

Может, и негоже начинать писательские заметки «мусорной» темой, но, по совести сказать, навел меня бабкин ответ на очень невеселые размышления. Правда, приятель, которому первому изложил свои возмущенные глаголы, с ходу остудил:

— Это что! Бабка твоя хоть под окном своим не гадит. А сколько отморозков прямо с балконов объедки выбрасывают или пустой бутылкой исподтишка в прохожего попасть норовят!

Ну, отморозки — они и есть отморозки, не о них речь, а о вполне благонамеренной старушке. Простой вопрос: а свершила ли бы она свою мелкую пакость лет эдак двадцать назад? Некорректный вопрос? Тогда спрошу по-другому: сподобилась ли бы бабуля на «антиобщественный» проступок, коли царил бы до сего дня в нашем Отечестве развитой социализм, уничижительно названный выучениками Сороса и Бжезинского «застоем»? Отвечу так: вряд ли! Почему? А потому, что годы предательства, называемые перестройкой, и подлое время строительства капитализма с лицом Березовского необратимо исковеркали психику не только этой бабули, а миллионов наших сограждан.

И не надо скептически усмехаться, господа ревнители ельцинской псевдодемократии: опять, мол, ностальгия по совдепии, по коммунистическим идеалам, по очередям в магазинах, по славословию никчемным вождям, по цензуре в печати? Ничего я не забыл: и талоны на водку, стиральный порошок и колбасу, и шамкающего генсека на телеэкране, и газетные передовицы, начинавшиеся одинаково: «Руководствуясь историческими решениями очередного съезда (пленума) КПСС»… Могу добавить еще не один каверзный пункт к этому перечню. Но все равно при всех своих недостатках общественный строй, которым мы жили 20 лет назад, делал человека добрее, чище и человечнее. Именно так: человечнее!

«Мне все едино» — в этих горьких словах — суть губительных перемен, поразивших душу не одной старушки, а души миллионов и миллионов. Когда большинство жителей страны начинает жить по принципу «хоть день, да мой», значит, у страны этой одна перспектива — безропотное угасание. Воистину как в песенке, «а нам все равно!».

Урвать, схитрить, словчить, смошенничать — вот какие умения культивирует в людях нынешнее смутное время. Конечно, его идеологи вправе возразить:

— А закон на что? Его главенство способно пристрожить не только бабку с мусорным ведром, но и всех живущих не по закону!

И вроде бы все правильно. Да только в реальной жизни видим-то мы торжество старинного русского присловия: «Закон — что дышло…» Но даже если мы все вдруг в одночасье станем законопослушными гражданами, превратится ли Россия в страну счастливых людей? Только при одном условии: если будем жить по совести и справедливости. Или, говоря церковным языком, обретем благодать. Недаром самым древним памятником русской литературы является «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. Уже тогда, в одиннадцатом веке, великий мыслитель пришел к выводу: закон — для тела, благодать — для духа. Только сочетая эти две ипостаси, можно построить процветающее, счастливое общество! В человеке испокон веку борются плоть и дух. И если закон — это искусственное ограничение плот-ских, животных инстинктов, то благодать — это их осознанное одоление, без которого человек не может быть человеком!

Может быть, кому-то покажется, что я излишне вольно трактую слова митрополита Илариона, но не согласиться с тем, что нынешнее наше общественное устроение — абсолютно бездуховно, может разве что слепоглухонемой...

Все русские бунты были вызваны не только и не столько голодным брюхом, сколько мятежным духом людей, жаждущих жития по совести и справедливости. Даже чужеродный переворот октября 1917 года в конечном итоге путем неисчислимых жертв и страданий был обращен русским народом в поиск истинной благодати. Вот это-то и побудило хитроумных служителей золотого тельца, духа наживы, самодовольства и хапужничества сманить наш народ посулами безбедной, сытой, плотской, счастливой жизни. Что ж, для пяти процентов населения рай на земле построен. А для остальных обещанное счастье обернулось заросшими паутиной почтовыми ящиками, пустующими музеями и театрами, бедными библиотеками, бесконечной телевизионной жвачкой, стремительно растущими погостами и… бабушкой, выколачивающей мусорное ведро о забор детского сада…

Чем закончить эти заметки? Риторическим утверждением, что социализм — лучше капитализма? Или вслед за Окуджавой пропеть фальшиво: «Возьмемся за руки, друзья?» Только что-то не торопятся протянуть руки сирым и убогим согражданам новоявленные олигархи и олигархишки. Может быть, боятся, что вместо дружеских пожатий щелкнут вдруг на холеных запястьях терпеливо ждущие своего часа наручники? Бог весть. А я, отрешаясь от всяческих высокодумных «измов», с удовольствием процитирую напоследок одного из любимых философов Льва Толстого — Джона Рёскина: «Привилегия рыб, крыс и волков состоит в том, чтобы жить по закону спроса и предложения, законом же жизни человечества является справедливость».

Простые истины

Ночью наш дом опять разбудили. Утробный зов клаксона серебристого «вольво», притаившегося на площадке между двумя «хрущобами», сверлил тишину с настырностью бормашины. Первой не выдержала баба Катя с первого этажа. На привычном для нее жэковском сленге она доходчиво объяснила хозяину зловредной «иномарки», что он не прав. Громогласный, «красно украшенный» забористой бранью ответ поверг в шок и бабу Катю, которую вообще-то соседи с опасливым восхищением величают «зубы-губы-говорят», и ее возможных сторонников.

От души посигналив еще минут десять, серебристый зверь, довольно урча, переместился к соседним домам, где все повторилось сначала, покуда хриплый спросонья голос искомого другана не рявкнул откуда-то с балкона:

— Братан! Щас выйду, в натуре!

Может, я и напрасно живописал заурядную, в общем-то, сценку: за последние годы хамоватые «хозяева жизни» приучили нас покорно сносить подобные издержки «капиталистического общежития». Не возникай, молчи в тряпочку, знай, сопи в две дырки — такую рабскую психологию воспитали исподволь в согражданах наглые подельники дегенерата, жмущего на серебристом «Вольво» в «светлое капиталистическое будущее»…

—А что, разве в милой вашему сердцу «доперестроечной» жизни таких ухарей не было? — резонно может спросить читатель.

Конечно, были. Только были они не правилом, а исключением из правил! Кто из моих сверстников в благословенные школьные годы не владел виртуозно, как сейчас принято говорить, «ненормативной лексикой», или попросту матом! Но это между собой, из молодечества. А чтобы «выражаться» публично, да при взрослых, да при женщинах! А что сегодня? В любом общественном месте — от трамвайной остановки до очереди в поликлинике — никуда не денешься от матерных присловий. Причем чаще всего здесь нет злого умысла, желания непотребно облаять окружающих. Просто-напросто матерщинникам (увы, чаще всего, людям молодым) наплевать на этих самых окружающих! Им так удобнее изъясняться, и точка! Не хочешь, — не слушай. Свобода слова, понимаете ли. Демократия-с. А о том, что еще древние греки — изобретатели этой самой демократии — определяли ее, как состояние общества, при котором свобода одного ограничивается свободой других, — об этом любители похабщины знать не знают и ведать не ведают. Как, впрочем, и о происхождении самой матерщины.

Мой покойный учитель, выдающийся исторический романист Дмитрий Балашов появление «идиоматических выражений» в русском языке объяснял примерно так:

— На Древней Руси ругательств практически не было. Даже слово «блуд» поначалу означало любовь и только. Но столетия под Ордой не прошли даром. Из языка захватчиков-находников были выделены слова, означавшие со временем крайнюю степень ненависти. Что было самым ужасным пожеланием в те годы? А чтобы пришел в твой дом лютый ордынец, и мать твою, и жену твою, и детей твоих… Вот откуда и само название «матерщина», заслышав которую русский мужик в те поры брался за топор!

Топор — не топор, но коли есть сегодня словосочетание «нецензурные выражения», то должна быть и сама цензура, хоть на телеэкраны, в газеты и книги не пускающая похабщину! Ан, чего нет — того нет. Вот и творится в эфире форменная вакханалия…

Но не только, и не столько о матерщине речь — разговор о той вседозволенности, которую дает своим членам нынешний общественный строй. Впрочем, для большинства из нас эта вседозволенность — лишь право безропотно сносить проявления «личной свободы», а вернее, наглой разнузданности хамов. Только хамы эти, к сожалению, везде на виду — от Госдумы до ночного «вольво». Вывод напрашивается горький: мы живем в обществе победившего хама. Как известно, Хам был одним из сыновей прародителя человечества Ноя. Сыном неблагодарным, обнажившим, насмешки ради, тело отца своего во время сна.

Спит Россия, спит сердешная, а потомки библей-ского Хама изгаляются уже не над телом — над ее безгрешною душой. Как избавиться от этой напасти? Путь один — перестать потворствовать и покорно сносить обиды новоявленных ордынцев. Каждый день, везде и всюду! И прекратить наконец талдычить, что, вот, мол, ужо проснется матушка-Россия… Сама не проснется!

«Самоуважение нужно нам…»

Все чаще в последнее время вспоминается мне старая байка.

В автобусе пьяный Ваня пристает к пассажирам с классическим вопросом: «Ты меня уважаешь?» Спутники обреченно кивают головами — уважаем, мол, только отстань. И один лишь упрямец взял да и отрубил:

— Нет, не уважаю!

Автобус притих: ну, сейчас начнется! А бузотер, вопреки ожиданиям, вдруг пригорюнился:

— Ну, и правильно! За что меня уважать…

К сожалению, все больше наших сограждан уподобляются сегодня Ване из анекдота. Печать самоуничижения Каиновым пятном въелась в людские души. А за что, собственно, нам стыдиться и каяться? А за все! Ну, за то, что живем в нищей, нещадно разворовываемой стране, за то, что терпим пройдох-правителей, заложивших западным подельникам внуков-правнуков наших, за то, что попустили бесовщине глумиться над устоями веры, нравственности и духовности — за все это нормальному человеку должно быть стыдно и горько. Но включите телевизор, и очень скоро срамным покажется все: и история наша, которую, оказывается, вершили сплошь недоумки да подонки, и нынешнее беспросветное существование в стране без границ, зато с потешной армией, без национальной идеологии, зато с миллионной оравой стражников, с пустующими роддомами, зато с рекламой памперсов! Куда ни кинь, везде клин или… Клинтон! Ну, пускай, не Клинтон, Буш — хрен-то редьки не слаще. Стыдись, русский, за то, что ты — русский, за то, что живешь в России! И стыдимся, и плюемся, и гневаемся, что нет у нас иной исторической родины, кроме этой — сирой, неухоженной, нелюбимой. Какое уж тут самоуважение! И следующий шаг напрашивается как бы сам собою. Обратились же в IX веке ильменские славяне к варяжским князьям с униженной мольбою: «Приходите и владейте нами!» Тогда на Руси тоже были «которы да раздрасие». Правда, честные историки утверждают, что все это — вранье, сочиненное иноземцами, коими палач вековых устоев Петр I населил Академию Наук. Но честные — они не громогласны, не крикливы в отличие от потомков миллеров и шлецеров.

А по ним — сладкопевцам-русским остается одно: бухнуться в ножки разжиревшим на русском же украденном добре недругам — берите, мол, нас с потрохами в свое светлое буржуинство. И явятся к нам «голубые каски ООН», и наступит в стране нашей тишь да гладь, да божья благодать. Только самой страны-то не будет, и народа тоже. Будет население, предназначенное к добыче полезных ископаемых из родной ему некогда земли. Собственно говоря, это и было всегда главной целью агрессии Запада. Богатства недр и послушные рабы — добыча, вожделеемая всеми нашими недругами — от тевтонских рыцарей до Аллена Даллеса, от генуэзских купцов, нанявших Мамая, до … Тут, впрочем, можно без ошибки поставить фамилию любого из современных западных политиков.

Рад бы оказаться неправым, но, видимо, мы настолько близко подошли к роковой черте, за которой зазывно сверкает рекламными огнями зловещее 666, что остановиться уже почти невозможно. И, ведя на закланье свой народ, рукоплещет числу зверя прикормленная сатаною интеллигенция. Круто сказано? Так Достоевский в свое время сказал еще в своем предисловии к речи о Пушкине: «Неужели и тут не дадут, не позволят русскому организму развиться национально своей оригинальной силой, а непременно — обезличенно, лакейски подражая Европе? «Этого народ не позволит», — сказал один защитник народа западнику. «Так уничтожить народ!» — ответил западник спокойно и величаво. И был он не кто-нибудь, а один из представителей интеллигенции».

Вот о такой интеллигенции я и веду речь. Вернее, о тех безнациональных интеллектуалах, вирусоносителях «общечеловеческих ценностей», которые, к сожалению, в фаворе у президента. Декларируя приверженность патриотизму и коренным духовно-нравственным ценностям народа, опирается и поддерживает он, увы, разрушителей идеалов державности и государственности.

Резонный вопрос: что же в таком случае остается простому человеку, коли сам правитель?.. Только одно: пытаться начать уважать себя. Хотя бы за то, что говорим покуда на великом русском языке, за то, что помним еще стихи Пушкина и Есенина, за то, что одной крови с Бондаревым, Беловым, Проскуриным, Распутиным, за то, что в трудную минуту можем прочесть в дневнике Достоевского одну из последних его записей: «Самоуважение нужно нам, а не самооплевание!»

О, слово русское, родное!

В.Г. Белинский в 1846 году писал: «…у нас хорошо расходятся даже сколько-нибудь порядочные книги, не говоря уже о превосходных, ...стихотворений Лермонтова скоро потребуется третье издание, несмотря на то, что они все были первоначально напечатаны в журналах: второе издание (1842) сочинений Гоголя разошлось в числа трех тысяч экземпляров: «Мертвые души», напечатанное в 1842 году в число двух тысяч четырехсот экземпляров, давно расхватаны до последнего экземпляра…»

Откроем наугад любой из недавних номеров газеты «Книжное обозрение», печатающей еженедельно списки книг, изданных в России. Удивительное дело! Оказывается, современные тиражи сочинений Лермонтова и Гоголя, Пушкина и Достоевского на том же уровне, что и 155 лет назад!

Впрочем, мимолетное это удивление быстро вытесняется горьким выводом: просто-напросто сегодня книгоиздание перестало быть государственным делом. Как во времена Белинского…

Увы, остается с ностальгической грустью вздыхать по пресловутому «застою», когда «сочинения» А.С. Пушкина в 3-х томах вышли тиражом 10 миллионов 100 тысяч экземпляров, миллионными же тиражами печатались книги других русских классиков. Дождемся ли мы снова того благословенного, предсказанного Некрасовым «времечка», когда «мужик не Блюхера и не милорда глупого — Белинского и Гоголя с базара понесет»?

Пока, к сожалению, с книжных развалов покупатели чаще уносят литературоподобную дребедень, где отсутствие смысла маскируется нарочитой красочностью картинок и яркостью обложечного глянца. Ей-богу, тема эта — выпуска в свет самой что ни на есть низкопробной книгообразной продукции — набила уже изрядную оскомину. Причем разговоры наши заканчиваются обычно благодушно-глубокомысленной сентенцией о том, что, дескать, рано или поздно «обтрескаются» всеядные читатели криминально-любовно-фэнтезийным чтивом и неизбежно примутся за серьезную литературу. О, вечная российская интеллигентствующая маниловщина! Больше десяти лет государство наше отучает свой народ от чтения. На эрзац-литературе выросло целое поколение! И ожидать, что оно само, добровольно предпочтет духовную жвачку необходимости думать над страницами Гоголя и Лермонтова, по меньшей мере, наивно, слишком глубоко засела уже в людских душах зараза беззаботности эдакого туристско-развеселого стиля жизни. Причем касается это, увы, не только поколения «катастройки». Милые наши бабули-книгочейки, прирученные вконец мексиканско-бразильской телевизионной белибердой, и читать начинают пустопорожний вздор, вроде «Дикой розы» или «Во имя любви». Можно, конечно, возразить, что и раньше-де старушки не чурались дешевых сентиментальных поделок. Лет тридцать назад, помню, как бабушка моя созывала соседок-ровесниц на индийское кино магическим заклинанием: «Пойдем, поплачем!» И ходили, и плакали. Только в читательских-то формулярах у этих «просто Марии, просто Матрен, просто Клавдий» значилась исключительно русская классика, разбавленная Бальзаком, Стендалем и Гюго! А сегодня библиотекарь из родных моих Замьян с горькой печалью рассказывает, что требуют бабушки-казачки все то же красочно оформленное чтиво «а ля Голливуд».

Впрочем, пора, видимо, от беспомощно-удивленного восклицания: «Что делается!» перейти к извечному русскому вопросу: «Что делать?»

Ответ прост: людей нужно заново приучать к серьезному чтению, если угодно, заставлять читать! Да, заставлять, невзирая на желанные «охи-ахи» по поводу пресловутой «свободы выбора!». Разве вздумает кто-нибудь в здравом уме критиковать родителей за то, что кормят они свое чадо «классическими» молоком и хлебом, супом и манной кашей, а не одними конфетами да пирожными? Разве осудит кто-нибудь пап и мам, подшлепнувших младеня своего, яростно требующего запретных сладостей? Неразумного теленка, как сказывал незабвенный шолоховский Макар Нагульнов, «поначалу тоже силком к титьке подпихивают!». Вот-те и свобода выбора!

Да простят меня эстеты за возможную некорректность сравнения, но в недавнем «докапиталистическом» прошлом именно так поступало государство, заставляя читать свой народ. Не будем сейчас говорить о неизбежных издержках этого процесса. Важно другое: именно благодаря такой государственной политике Лермонтов и Гоголь, Толстой и Достоев-

ский стали властителями дум и воспитателями чувств нескольких поколений наших сограждан. Кто спорит: Пушкин остался бы Пушкиным независимо от любых постановлений ЦК ВКП(б) и Совнаркома. Но заслуженную им славу национального гения истинно всенародной сделало государство, которое возглавлял товарищ Сталин. Спорный вопрос — был ли вождь народов «лучшим другом советских писателей?». Но вот лучшим другом, почитателем и проповедником русской классики Иосиф Виссарионович был несомненно! Слышал я недавно шуточную фразу: «Путин — это Сталин сегодня!» Дай-то Бог нашему Президенту походить на Сталина хотя бы в одной державной ипостаси — настоящего ценителя и хранителя российской словесности, которая для многих наших заклятых друзей — что кость в горле!

К примеру, Джордж Буш-старший, еще будучи вице-президентом США, дал некий «социальный заказ» соответствующим исполнителям. Он объявил русскую литературу несамостоятельной и малозначительной, поскольку в ее истории не было, по его мнению, ни античности, ни возрождения, ни просвещения… Наивно полагать, что нынешняя администрация Белого Дома думает по-иному. Яблоко от яблони…

А ответ на сакраментальный вопрос: «Зачем наш народ отучают читать классику?» я нашел у Ивана Франко: «Если произведения литератур европейских нам нравились, воздействовали на наш эстетический вкус и нашу фантазию, то произведения русских писателей мучали нас, затрагивали нашу совесть, будили в нас человека, будили любовь к бедным и оскорбленным». Вот в чем, по Бушу и прочим нашим недругам, кроется главная опасность — в способности русской литературы будить в человеке человеческое! Впрочем, у нас и без заокеанских учителей своих, по слову Салтыкова-Щедрина, «Неуважай-Корыт» хватает! Причем хозяйничают они там, куда и на дух бы их подпускать нельзя — в многострадальной российской школе, которая и призвана давать навыки правильного чтения, воспитывать у сограждан с юных лет иммунитет к бездуховности и пошлости!

Иначе чем же объяснить тот прискорбный факт, что в проекте базового учебного плана средней школы, обнародованном недавно министерством образования, предмет «русская литература» выведен из числа основных (базовых) дисциплин. Судя по всему, очень скоро наши дети не то что о пресловутой унтер-офицерской вдове, саму себя высекшей, — о Гоголе и Чехове знать ничего не будут! И какие бы громы и молнии мы ни метали в адрес министра г-на Филиппова и его присных, как бы ни называли происходящее: деградацией гуманитарного образования, денационализацией школы, раскультированием, разбродом, уничтожением языковой культуры, на практике реализация сего проекта будет означать, что юные граждане вовремя не получат прививки от безнравственности и бездуховности.

Целенаправленный «накат» на русскую литературу, как основу отечественной культуры, ведется уже давно. В один ряд выстроились сокращение базовых часов на предметы филологического цикла в русских и национальных школах России (к примеру, по новой программе в начальных классах оставлено всего два часа в неделю на русский язык и литературу), снижение уровня преподавания в школах и ВУЗах, стремительное падение культуры речи в средствах массовой информации, наконец, принятие новой программы по литературе для средней школы под редакцией В.Г. Маранцмана. Работу этого господина очень точно назвал диверсией доктор филологических наук В.Ю. Троицкий. А как еще, скажите на милость, можно именовать деятельность, выводящую из программы «Евгения Онегина», «Героя нашего времени», «Мертвые души», зато включающую произведения М. Жванецкого, Б. Окуджавы, А. Галича?

В недавнем обращении 30-ти известных профессоров-филологов разных московских вузов к депутатам Госдумы есть и такие слова: «Сегодня всем честным гражданам России, независимо от национальной принадлежности и вероисповедания, нужно задуматься над тем, куда ведут бюрократический произвол и некомпетентность… Сегодня необходимо понять, что русский язык и русская литература — общее достояние народов Российской Федерации, нравственный и духовный залог целостности и независимости России как государства».

Что добавить к этим пламенным глаголам? Пожалуй, лишь бессмертную фразу из Евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово».

Во что сегодня верить?

Помните быль о великом нашем полководце Г.К. Жукове? Наказали будто бы солдаты его шоферу: «Спроси у генерала, когда война кончится?» И вот уже набрался было храбрости водитель, только рот открыл — а тут вдруг Георгий Константинович и говорит: «Господи! И когда только эта война кончится!»

Вот и мне впору переадресовать вам, дорогие читатели, вопрос, от невозможности ответить на который порою волком выть хочется! Однако назвался груздем… В конце концов, для того я и писал последние свои статьи, чтобы всколыхнуть сокровенное в людских душах, проще говоря, задеть их за живое. Видимо — задел. Потому что все чаще — кто тоскливо, кто требовательно — спрашивают меня о сакраментальном:

— Во что сегодня верить?

Вопрос вовсе не риторический. Патриотическая оппозиция потому и не может по-настоящему объединиться, что никак не найдет верного ответа. Если что и объединяет сегодня людей, недовольных царящим в стране безвременьем, то это — нелюбовь к творцам «порядка», губящим Россию. Но ненависть, даже если это ненависть к Горбачеву, Ельцину, Гайдару или Чубайсу, неконструктивна! На ней не замешаешь теста нового доброго дела. Без веры, как без дрожжей, оно не поднимется! Сколько уже было на моей памяти попыток соединить несоединимое, пустить созидательную энергию оппозиции в одно русло. К примеру, семь лет назад собрали мы сход русских людей. С умыслом был выбран для этого святой день — годовщина Куликовской битвы, на которую, по выражению Карамзина, вышли разрозненные дружины русских князей, а вернулся — русский народ! Так вот, единение сидящих в зале длилось ровно столько, сколько служил панихиду по ратникам, за Отечество костью павшим, отец Дмитрий. А потом потянули — кто в лес, кто по дрова. Так и стоят перед глазами участники того вечера: красноречивые монархисты, нахрапистые «жириновцы», снисходительно-ироничные коммунисты, таинственно-молчаливые РНЕ-шники. Вроде бы все вместе, и все — врозь…

Воцерковленный человек вправе напомнить: а православие? Вера предков, на которой без малого тысячелетие держалась Русь? Недаром блаженной памяти митрополит Санкт-Петербургский и Ладож-ский Иоанн говорил, что русский человек не может быть неправославным. Увы, столько атеистического мусора за последние три века — от эпохи Петра Великого до эпохи Бориса ничтожного — нашвыряли в уши и очи народа, что сделали его, сглуха да сослепу, воистину недоверчивым, норовящим все ощупать и обнюхать. Поэтому часто «посиделки» русских патриотов заканчиваются попытками как бы отодвинуть посторонь «православную» часть нашей истории, расчистить фундамент, на котором построено было некогда здание христианства на Руси. Зачем? А затем, чтобы заняться умозрительной археологией, извлечь на свет божий древних идолов, попеняв попутно первооткрывателям, уничтожившим древнеславянские книги вместе с капищами «поганых язычников». Да, были, к горю и печали нашей, костры, на которых сжигались во времена Владимира Красного Солнышка «отреченные» книги, как названы они в «Повести временных лет». Отреченные… От одного названия оторопь берет — выходит, народ, пусть с болью и кровью, но отрекался от своего прошлого, записанного в книгах-дощечках мудрыми волхвами. И что дальше? Разве это голое знание даст веру в прежних богов? Со Сварогом, Перуном, Даждьбогом, Велесом обретем духовное единство, перед которым никакой Чубайс не устоит?

Или мы, астраханцы, вспомним чудище, которого боялись наши пращуры. «Глядь, ан за ериком-то девка — знать Лобаста — нагишом, чешет голову, а волосы-то длинные-предлинные, а тело-то лохматое-прелохматое; да как захохочет, да в ладоши ударит — они и пуще того испугались: как бы не защекотала!»

А что? Вдруг да испугаются вездесущие сыны Кавказа, бойко оккупирующие Понизовье, щекотки возродившейся Лобасты! Ужо им! Смешно и грустно… Вера не рождается в одночасье. Она — плод неустанного душевного труда многих поколений, она — в вековых традициях, в укладе и обычаях, в обрядах, поверьях и песнях. Трудно ее вырвать из этой непроворотной толщи. Но «комиссары в пыльных шлемах» расстарались… В результате получился «хомо постсоветикус» — человек разуверившийся.

Есть у американцев сериал о вторжении ящероподобных инопланетян, «косящих» под людей. Храбрая героиня сдергивает перед телекамерами маски с монстров, обнажая их истинное обличие в надежде на прозрение народа. А народ, обманываемый не одно десятилетие, народ, служащий ящерам пищей, не хочет верить глазам своим!

Не так ли и мы с вами, жители страны, ведомой на заклание, напрочь не желаем видеть паскудной, разбойничьей сущности собственных властителей, подрядившихся к заокеанским ящерам на нашу погибель! Только написал я эти патетические строчки, и тут, прямо как в кино, явился урезонивший меня герой. Причем герой был самый настоящий — фронтовик, инвалид войны, который, как он сам говорит, «прошел путь страшного кошмара, в котором сохранить человеческое достоинство было само по себе подвигом». Виктор Павлович Петров принес мне свою книгу «Мои университеты». Доброволец 41-го года, дважды раненный, военнопленный, рядовой астраханской сотни казачьего полка армии Власова, боец штрафбата, искупивший вину кровью красноармеец — таковы этапы его службы.

«В конце июля 1945 года я получил протез для левой ноги, инвалидность второй группы, сержантское звание и благословение на дальнейшую жизнь». А она и дальше складывалась ох как несладко! Арест во время учебы в мединституте и почти семь лет за колючей проволокой, «в гостях у Лаврентия Павловича». А потом, потом была жизнь: долгая безупречная врачебная работа, семейное счастье, награды, среди которых орден Красного Знамени. Судьба, о которой можно писать романы. Виктор Михайлович написал короткие, почти тезисные, поражающие суровой мужественностью мемуары. Что помогло ему вынести испытания, которых хватило бы не на одного человека? Ответ я нашел в книге Петрова: «Пока мы живы, должны верить, что мы русские».

По-моему, этой фразой сказано все, или почти все. А досказывать нам с вами, дорогие сограждане! Как это сделала, к примеру, жительница Череповца Валентина, о которой «Комсомольская правда» поместила такую заметку: 43-летняя мать погибшего подводника «Курска» Руслана Тряничева, сама стоявшая на пороге смерти, родила дочку Наденьку».

У нас есть Надежда. Значит, будет и Вера.

Где справедливость?

В подъезде было темно. Чертыхаясь и потирая ушибленную ногу, я никак не мог нашарить кнопку звонка, пока не упала на нее полоска света из приоткрывшейся неожиданно соседской двери.

— Видал? — вместо приветствия кивнула на нее мама, — опять этот алкаш все лампочки повывернул, а теперь подсматривает, изгаляется! Только не связывайся ты с ним, с паразитом, ради Бога!

Она цепко ухватила меня за рукав, упреждая попытку учинить немедленную разборку. А желание-таки было, потому что не далее, как позавчера, я саморучно ввернул на лестничной площадке новую лампочку. Впрочем, с горе-соседом разбирались мы уже неоднократно, но очередного внушения хватало очень ненадолго. Видно, там, «на зоне», где провел он большую часть сознательной жизни, привык наш пакостник к иным формам убеждения.

— Не пойман — не вор, в натуре! — таким неотразимым доводом заканчивал всегда сосед наши душевные разговоры, поспешно уныривая за дверь до следующей разборки. Мама, обычно стоически спокойно сносившая его «шалости», на этот раз расходилась не на шутку.

— Где справедливость, сынок? — воплошала она, не ожидая, впрочем, ответа. — Бог с ними, с теми лампочками! Но ведь ирод этот из тюрьмы не вылезал, пользы от него государству — что с козла молока, — а пенсию вровень со мной получает! И пускай! Только почему мою-то долю в шестьсот рубликов с малым довеском всего и оценили? Вас двоих да с отцом по военным гарнизонам полжизни промотаться — выходит, на одной доске с заслугами этого бандюги?

Я молчал. Молчал не потому, что ответить было нечего. Просто вопрос этот: «Где справедливость?» гвоздем засел в детской памяти. Только тогда, в шестидесятых, перебранка бабки и деда, у которых я гостил, казалась никчемушной, а потому — смешной.

— Иде справедливость? — Дед Никита, незаменимый колхозный конюх, сверлил бабушку обличающим взором. — Чому у тэбэ пэнсия на цилых два карбования больше? Мабуть, я не нэ робыв в колгоспи?

Последнее слово он произносил особенно ехидно, уставляя в свою добродушно улыбающуюся половину обличающий перст. Тут я, не выдержав, фыркал, невольно сбивая дедово красноречие с риторических высот, в которых проплывали над русско-украинским селом Вишневое ленивые облака, похожие на добрую молочную пену.

Остается добавить, что бабушкина пенсия в те поры составляла аж 13 рублей.

Меж тем мамины рассуждения о справедливости приняли неожиданный оборот.

— Ты в Москву собираешься? Вот там письмо и опустишь, — решительно распорядилась она, — сейчас сяду и напишу. Все как есть напишу! Он же не знает ничего. А так — узнает. И поможет!

Честное слово, немалых трудов стоило мне отговорить маму от этой затеи. Господи, как живуча в людях эта вера в доброго царя, которого обложили со всех сторон псы-придворные и не докладывают правду о народной жизни. А он, доверчивый горемыка, завален по самую маковку государственными делами. И рад бы, сердешный, чтоб глаза ему открыли, да некому.

А тут челобитная, то бишь, письмо, кровавыми слезами писанное, в самую пору глядишь, в белы руки-то и припожалует! А он, милостивец наш и заступник, нерадивым слугам попеняет и указ об исправлении несправедливости скорехонько подмахнет! А дальше, как в незабвенной «Мухе-Цокотухе», «то-то будет весело, то-то хорошо!»

Некому жаловаться, мама, и незачем. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается… И на дух не нужны пенсионеры нынешнему царству-государству. Даром, что ли, одна царевна-лягушка вещала недавно на всю страну, что, дескать, если перемрут скорее старики, то остальным заживется куда вольготнее! Правда, не была она тогда еще высокопоставленным чином Гос. Думы, да слово — не воробей… Впрочем, откровения российской самурайки — это так, досадная мелочь. Доктрину Даллеса, по которой население наше надо сократить до 40—50 миллионов, никто с послевоенных времен не отменял. И для тех, кто нынче у власти, доктрина эта — руководство к действию. Как у немцев была доктрина Розенберга, по которой реакционные славяне должны очистить жизненное пространство для настоящих арийцев. Интересно, что количество рабов, которым милостиво дарилась подъяремная жизнь, в обоих случаях было примерно одинаковым. Так что нынешняя нищенская пенсионная уравниловка — всего лишь звено в цепи подневольной жизни.

— Что ж тогда выходит, — пригорюнилась мама, — жаловаться некому, в телевизоре всякое паскудство, да и то, когда электричество есть, на улицу выйти страшно, там хозяева — иностранцы. Хоть ложись и помирай! Выходит — оккупация?

Если уж мама, знающая настоящую цену зловещему слову, его произнесла, то это говорит о многом, потому что крутую газету «Завтра», давно взявшую на идеологическое вооружение этот термин, она никогда не читала. Зато три года «под немцем» детская память ухватила намертво. И концлагерь в соседнем селе Баланчук, куда согнали не успевших эвакуироваться одесских евреев, и гулкое эхо бессудных расстрелов, и ни на миг не оставляющее, сосущее чувство голода, и бомбы, летящие с неба, кажется, прямо в тебя, и четкие отпечатки румынских ботинков на синей спине старшего брата, и неуклюжесть юбки, пошитой из куска скрипучей немецкой плащ-палатки. Многое дала бы нынешняя власть, чтобы укоротить эту память поколения, которому есть с чем сравнивать день сегодняшний. В отличие от поколения «пепси» его на мякине, то есть на рекламе, не проведешь и жвачкой рот не залепишь. Оккупация…

У фантаста Дика Курца есть роман, действие которого происходит в Германии, якобы победившей во Второй мировой. Теперь ее столица в Москве, и парадные колонны вермахта маршируют по брусчатке несбывшегося Ельцинограда, перед мавзолеем Гитлера. Ирреальная картина? Только с каждым днем все труднее отделять этот фантастический сюжет от каждодневных картинок российского TV.

Астрахань

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев