Петр ФЕДОРОВ

ГОЛОСА СОВЕСТИ

Введение

Осознание неповторимости и уникальности своей культуры у многих народов происходит в переломные, а порой и трагические моменты истории, когда ставится вопрос о выживании и самого народа, и его культуры. Евразийское движение возникло в среде первой волны русской эмиграции как реакция на крушение Российской империи и победу большевизма в гражданской войне. По словам современного исследователя Ю. К. Герасимова, «Русская диаспора прониклась осознанием трагизма утраты своего национального быта, живя в чуждых условиях иноземной культуры, нравов, обрядов, этикета, обихода, общения». Евразийцы прекрасно понимали, что великие культуры всегда религиозны, а безрелигиозные - упадочны. Поэтому главенствующим и связующим началом отечественной культуры ими признавались сначала православие, а позднее - и ислам. Если ранний евразиец Н. С. Трубецкой, восхищаясь духовной дисциплиной, «величавой сплоченностью», единством права, религии и быта в исламе, считал, тем не менее, его догматику бедной и плоской, мораль грубой, а о перспективах религиозного взаимодействия православия и ислама и вовсе умалчивал, то наш современник А. Г. Дугин видит спасение России в духовном возрождении ее традиционных религий: «Успех восстановления в России нормального порядка вещей может быть достигнут только в результате духовного союза русского Православия с Исламом». Ценность «личности» народа, его право быть «самим собой» не вызывали сомнений у евразийцев. Важным понятием для них было «братство народов». За эмпирической данностью усматривались геополитические связи в веках, наличие некоторого родства по этногенезу и ряда общих черт психологического склада.

Возможно, евразийские народы вышли когда-то из единого центра - древней арктической цивилизации. Об этом говорят их общие способности противостоять самой неблагоприятной среде обитания. В условиях невероятно трудной жизни в Арктике после гибели легендарной Гипербореи предкам современных евразийских народов для того, чтобы выжить. Как пишет М. Бронштейн, «нужно было создать нечто большее, чем голые технологии. И они создали. Духовные ценности и определенные социальные ориентиры помогали людям максимально мобилизовать свои физические силы, интеллект, волю, сконцентрировать жизненную энергию и победить холод, пургу, полярную ночь». Впоследствии на базе этих ценностей и ориентиров сформировались родственные для евразийских народов черты их национальных культур: примат религиозного основания всего бытия, способность жить в мире друг с другом, мистическая созерцательность, особенности религиозной этики (идея самопожертвования личности во имя коллектива, терпение и покорность Богу и судьбе), раскрытие религиозного учения в бытовом исповедничестве.

Взяв для рассмотрения произведения С. Т. Аксакова Мустая Карима (писателей разных народов, культур и эпох), автор статьи обнаружил в них много общих черт, сходных с евразийской теорией.

И если повесть Мустая Карима была бы невозможна в том виде, в котором мы ее знаем, без творческого освоения опыта русской классической литературы XIX века и близкой по времени «деревенской» и военной прозы века ХХ-го, то книга Аксакова, в свою очередь, не могла бы возникнуть без мощного подспудного влияния тюркской и финно-угорской культур.

Воссозданием религиозно-нравственной основы уходящего русского и башкирского быта проникнуты книга С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука» и повесть Мустая Карима «Долгое-долгое детство», воскресающие в новом качестве общенациональной «лирики» семейную теплоту, мудрость и благословенность православной и мусульманской бытовой культуры. Особую значимость этим произведениям придает тот факт, что они появились в годы крушения национальных культурных традиций. У Аксакова - накануне крестьянской реформы, разрушившей патриархальные отношения в русской деревне. А у Мустая Карима, по верному замечанию Ю. К. Герасимова, «во время распространения казенного атеистического барачно-казарменного быта и быта «коммуналок» в Советской России и накануне внедрения стандартизованного механизированного быта, который в обществе потребления стал важной частью массовой культуры, сферой манипуляций над общественным сознанием».

В критике нередко указывалось, что в «Детских годах Багрова-внука» действительность раскрывается лишь в бытовых проявлениях и связях, что обстоятельства общественной жизни писателем игнорировались. Однако, как справедливо заметил С. И. Машинский: «… надо удивляться той чуткости, с какой сумел автор отразить в книге о детстве столько важных общественных вопросов. Другое дело, разумеется, как эти вопросы писателем освещены». Нам кажется, что общественная позиция Аксакова в пору создания им автобиографической трилогии во многом предвосхищала идеологию ранних евразийцев. Пропустив провинциальный помещичий и крестьянский быт через чистую душу ребенка, писатель утвердил в сознании многих поколений читателей подлинные ценности русской национальной культуры.

В повести Мустая Карима «Долгое-долгое детство» раскрыта душа автора, его отношение к жизни, его мировоззрение. Писатель собрал в своей книге много светлых и трагических историй из двух важнейших событий в истории башкирской деревни XX века, которые ему довелось пережить ребенком и юношей. События эти - коллективизация и Великая Отечественная война.

В «Детских годах Багрова-внука» и «Долгом-долгом детстве» обращение авторов к своему детству помогает им проникнуть в суть изображаемых событий, увидеть за внешним, повседневным бытом сущностные категории бытия, сохраняя при этом чистоту, свежесть и непосредственность детского восприятия мира.

Евразийская система ценностей, определяющая круг жизни героев Аксакова и Мустая Карима, включает в себя жизнь и смерть персонажей, их семейные отношения и трудовую этику. Отличие этой системы от западноевропейской прекрасно раскрыл русский философ И. А. Ильин, подчеркивавший обреченность России жить в недружелюбном окружении: «Западная Европа не знает нас… потому, что ей чужда русская (православная) религиозность… ей чуждо славяно-русское созерцание мира, природы и человека. Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением и лишь потом волею и умом. Поэтому средний европеец стыдится искренности, совести и доброты как «глупости»; русский человек, наоборот, ждет от человека прежде всего доброты, совести и искренности. Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское - бесформенно, добродушно и справедливо. Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы (и европейские тоже) и желает властвовать над ними, за что требует внутри государства формальной «свободы» и формальной «демократии». Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства… он всегда «удивлялся» другим народам, добродушно с ними уживался и ненавидел только вторгающихся поработителей, он ценил свободу духа выше формальной правовой свободы. Из всего этого выросло глубокое различие между западной и восточно-русской культурой». Однако эти глубокие различия не стали препятствием для диалога русской и евразийской культуры с другими мировыми культурами. При этом, как заметил тот же И. А. Ильин, происходил всегда односторонний процесс, обусловленный спецификой русского и европейского сознания: «И при том наша душа открыта для западной культуры мы ее видим, изучаем, знаем и, если есть чему, то учимся у нее; … у нас есть дар вчувствования и перевоплощения. У европейцев этого дара нет. Они понимают только то, что на них похоже, но и то искажая все на свой лад. Для них русское инородно, беспокойно, чуждо, странно, непривлекательно. Их мертвое сердце - мертво и для нас».

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

Жизнь и смерть. Эти две предельные точки человеческого бытия не единожды встречаются на страницах произведений Аксакова и Мустая Карима. Близость смерти открывает героям книг значимость жизни. В «Детских годах Багрова-внука» Аксаков по мысли С. С. Шаулова, «не рассуждает о жизни и смерти, а просто описывает неторопливое существование». Писателю чужда борьба со временем. Переживания и страхи маленького Сережи Багрова, связанные со смертью деда, завершаются духовным переворотом в душе ребенка, испытавшего сначала искренние чувства любви и умиления к умершему дедушке, а потом дважды почитавшего по нем псалтырь. «Рассказ о собственном детстве превращается в своеобразную исповедь, историю обретения веры. То, чем владеет Аксаков-старик, не может быть высказано в мемуарах прямо, поскольку еще не доступно ребенку, от имени которого ведется повествование». Тем не менее, Аксакову в своих воспоминаниях удалось в простой и бесхитростной форме передать сложный душевный переход от внеэтического чувства сопричастности чужой смерти, показывающего любому человеку его собственный конец, к чувству любви и умиления умершим, которое находит утешение в христианском смирении.

Однако в книге Аксакова есть и другой случай, когда любовь матери воскрешает умирающего ребенка к жизни: «Доктора и все окружающие давно осудили меня на смерть… Страданий матери моей описать невозможно, но восторженное присутствие духа и надежда спасти свое дитя никогда ее не оставляли». Последующее выздоровление маленького Сережи Багрова воспринимается окружающими как чудо и милосердие Божие. Подобная вера в чудеса с их последующим воплощением характерна не только для православного, но и для всего евразийского сознания в целом.

Начало повести Мустая Карима тоже связано с подобным чудом воскрешения из мертвых. Яркое описание угасающего сознания героя, тяжело раненного в одном из сражений минувшей войны, незаметно и плавно перерастает в гимн жизни, помогающей умирающему найти в себе силы для дальнейшей борьбы за существование. «Ожидать смерть спокойно, без суетни - тоже мужество... Придет смерть, пусть в глаза хоть заглянет». Нелепа смерть в 22 года. Однако герой повести находит в себе мужество не только взглянуть в лицо смерти, но и с любовью вспомнить все самое дорогое, связывающее его с жизнью: «И в это смертное, в это свежее утро боя они сошлись в моей душе - крик первый и крик прощальный... я тогда понял, почему у реки - два берега. Потому что, как два берега держат течение вод, так и между двух берегов течет сама Замана - Время: один берег - небытие, другой - вечность. А человек кладет на это жизнь - пытается соединить два берега: из дерева, камня, железа, из мысли и мечты строит он мост. Уносят мост половодья, крушат ураганы, обращает его в золу мимолетный галактический огонь. Человек гибнет, рождается вновь и принимается за свое извечное дело: строит мост. Потому что всегда в его сердце живут те два крика». Уходу из жизни Старшей Матери посвящена одна из итоговых глав повести - «Старшая Мать прощается». Красиво и достойно уходит она из жизни, так же, как и жила. Почувствовав свой приближающийся конец, она созывает односельчан, всех, кого «в этот светлый мир поодиночке принимала». Ее уход из жизни без слез и причитаний говорит о глубокой мудрости и мужестве уходящей и перекликается с лучшими образцами русской «деревенской прозы». В отличие от западноевропейских традиций она не произносит ни увещеваний, ни завещаний. Для другого созвала она людей: «… каждому благословение свое объявляю и еще раз говорю: будьте добры друг к другу - и сами с добром будете». Бескорыстие Старшей Матери распространяется не только на материальные ценности, но и на духовные; потому она с таким достоинством и расстается с жизнью. Ее своеобразным заветом односельчанам стало возвращение им их же подарков, собранных ею за многие годы работы повитухой: «Что с мира взято - в мир и вернуться должно». И когда черный снег упадет на ее белую могилу, герою покажется, что белой горой поднялся тот холмик над черной землей. «Эта метафоричность речи автора, образ белой горы на земле, покрытой черным снегом, подчеркнет высокий смысл жизни человеческой. Ее урок для других, соприкоснувшихся с ней судеб».

Тема жизни и смерти, проходя через всю повесть «Долгое-долгое детство», помогает уяснить ее герою-рассказчику простую истину, выстраданную военным поколением: «Как в других смертях частичка и моей смерти была, так и в моей жизни - доля жизни погибших осталась... По-настоящему чтобы, крепко, сам за себя, я еще ни разу не умирал. Разве что другие своей смертью и от моей смерти кусочек отрывали, а мне свою жизнь в долг оставляли... Оказывается, и камни, когда вместе, долго хранят солнечное тепло, друг дружке передают. А люди? Сколько из них отдавали мне свое тепло, свой свет, свою силу? От самых первых моих друзей-сверстников и до сегодняшнего дня...». Трагический опыт Великой Отечественной войны особенно ярко продемонстрировал народам России как пагубность псевдоколлективизма, приведшего страну к катастрофе 1941 года и неисчислимым жертвам, так и неувядающую ценность подлинной евразийской традиционной соборности, чудом сплотившей на краю гибели все народы и классы Советского Союза. О базовых ценностях башкирского и всех других евразийских народов, позволивших им выстоять среди всех бурь XX века, и написал свою повесть Мустай Карим. «Бескорыстие, милосердие, доброта, жертвенность во благо людей - надежный мост, и, как знать, не крепче ли, не весомее ли он того, что из камня и железа…».

В произведениях Аксакова и Мустая Карима утверждается абсолютная ценность жизни и смерти, их диалектическая взаимосвязь. В отношении к этим сущностным категориям выявляются не только характеры персонажей, но и их национальные и религиозные корни.

ТРАДИЦИОННАЯ ЕВРАЗИЙСКАЯ СЕМЬЯ

Пожалуй, самое яркое и глубокое воплощение в «Детских годах Багрова-внука» и «Долгом-долгом детстве» нашли себе идеи традиционной семьи, созвучные евразийским идеям соборности и «симфонической личности». Ведь именно в христианском, мусульманском и в более широком традиционном браке заключено древнее, как мир, таинство, преображающее в человеке земное и возносящее его в вечность. По словам Владыки Антония Сурожского: «Брак - чудо на земле. В мире, где все и все идет вразброд, брак - место, где два человека, благодаря тому, что они друг друга полюбили, становятся едиными, место, где рознь кончается, где начинается осуществление единой жизни».

Обратясь к бытовой основе семейной жизни, Аксаков в своих мемуарах попытался осмыслить природу целостности человеческого бытия, ее перспективы и пределы. В патриархальной семье его привлекали прежде всего доверие к единству, к освященным временем традициям, прочная связь с национальными истоками. Воссоздав на страницах своих мемуаров семейную жизнь своих родителей, «Аксаков,- как справедливо пишет Е. И. Анненкова,- действительно запечатлел устойчивую схему развития в самой универсальной его форме - в движении от природы к культуре». Плоть от плоти патриархальной семьи, чистый и честный, но в то же время робкий и малообразованный Алексей Степанович Багров соединил свою жизнь с блистательной и властной носительницей усложненной городской культуры - Софьей Николаевной Зубиной. Умная молодая женщина перед вступлением в этот рискованный и неравный брак надеялась преодолеть противоречие между невежеством и образованностью с помощью привития своему будущему супругу чуждой ему городской культуры. Позднее, попав в мир Багровых, она увидела другого Алексея Степановича - не лучшего и, может быть, еще более чуждого ей, но разумного и твердого в своем природном мире. Сам Аксаков, по мысли Е. И. Анненковой, «предлагал путь преодоления полюсов - может быть, утопический, а может быть, единственно верный,- через семью, через живую жизнь, а не через философские теории и эстетические программы». Живописуя размеренный сельский и городской уклад провинциального дворянства, Аксаков сумел разглядеть в непритязательных буднях семьи Багровых тихую радость человеческих отношений, без которой невозможен подлинный православный брак.

Эту мудрость разделяют и герои повести «Долгое-долгое детство». Проста и обыденна жизнь семьи главного героя повести, но именно на таких семьях держится жизнь. В центре ее стоит Старшая Мать со своей бескорыстной и жертвенной любовью к людям. Писатель показывает нам башкирский аул в первой половине XX столетия, когда в башкирском обществе наряду с семейными сохранялись родоплеменные отношения. Старшую Мать зовут в ауле повивальной бабкой. В традиционном обществе такие женщины выполняли не просто чисто медицинские функции, но были хранительницами своего рода, благословляя входящих в мир, одаривая живущих любовью, добром и милосердием. В своей же семье Старшая Мать не смогла стать мужу той «половинкой», что каждому своя предназначена. Но она нашла в себе силы отойти в сторону и отыскать своему мужу вторую жену. Ее жертвенная любовь к семье помогла ей не видеть в Младшей Матери соперницу и любить ее детей как своих. В щемящей сцене прощания Старшей Матери с Младшей раскрылась нравственная высота и мужественная мудрость бескорыстного подвига уходящей во имя семьи. Свет этого подвига через годы помог главному герою повести пережить тяжелое ранение на поле боя. Так нравственные нормы православия и законы шариата в автобиографических произведениях русского и башкирского писателей превращаются в живые и полнокровные ветви единого и прочного дерева традиционной евразийской семьи.

ТРУД КАК ТВОРЧЕСТВО И МЕРИЛО НРАВСТВЕННОСТИ

В произведениях Аксакова и Мустая Карима труд - категория нравственная, без которой народ не может сохранить свою душу, свой национальный характер. Физический труд тяжел, требует знания законов природы и сноровки. Но когда за внешне нехитрыми действиями землепашца или скотовода стоят столетия народного опыта, тогда его труд становится радостен и красив. Яркая картина весенних полевых работ в «Детских годах Багрова-внука» глубоко поразила маленького Сережу Багрова, заставив его задуматься о неизвестных раньше проблемах. «Несмотря на утро и еще весеннюю свежесть, все люди были в одних рубашках, босиком и с непокрытыми головами. И весь этот, по-видимому, тяжелый труд производился легко, бодро и весело. Глядя на эти правильно и неправильно движущиеся фигуры людей и лошадей, я забыл окружающую меня красоту весеннего утра. Важность и святость труда, которых я не мог тогда вполне ни понять, ни оценить, однако глубоко поразили меня». Но обманчивая легкость крестьянского труда оказывается чуждой и недоступной представителям городской культуры. Так умная и образованная Софья Николаевна назвала вздором восторженные впечатления своего сына от красоты и радостности весенних полевых работ, вызвавшие у него горячее желание бороновать землю. К сожалению, вскоре маленькому герою пришлось убедиться на собственном опыте в ее обидной для него правоте. «Оказалось, что я никуда не годен, не умею ходить по вспаханной земле, не умею держать вожжи и править лошадью, не умею заставить ее слушаться. Крестьянский мальчик шел рядом со мной и смеялся. Мне было стыдно и досадно, и я никогда уже не поминал об этом».

Если Аксаков показывает крестьянский труд со стороны, с точки зрения городского ребенка, выехавшего с родителями на природу, то у Мустая Карима труд жителей аула изображен изнутри: глазами человека, родившегося и выросшего в этой среде. Прекрасна сцена помочи, изображенная писателем. Любо смотреть, как жнет Ак-Йондоз: «За серпом в ее правой руке не уследишь, только блики от него летят, и стебли ржи, в лад с серпом, кружась в каком-то танце, сами в левую руку стекаются. Когда собирается большой пучок, она, придерживая его серпом возле самых колосьев, укладывает назад. Уложит и снова начинает. Горбатый разбойник снова в пляс пускается, и вместе с ним, в каждом прыжке округляясь, пляшет ржаной пучок. От края до края своей делянки Ак-Йондоз в мгновение ока проходит. Только на завязанных косах монеты звякнут порой». Радостно это зрелище, когда «Красота с Силой» состязаются. Оно возвышает не только участников состязания, но и его свидетелей. Потому и говорит отец Пупка об их совместной красивой победе: «Вы оба победили. Красиво победили. По высокой победе и награда должна быть высокой, да нет у меня таких сокровищ. Вы молоды, работящи, красивы. Каждый из вас - сам себе награда. Вы мою «помочь» возвысили и украсили. Долго мы этот праздник вспоминать будем». В этих антирыночных словах заключена мудрость трудовой этики традиционного общества. Эта мудрость состоит в сознательном самоограничении материальных потребностей человека и возвышении его духа высокой и прочной моралью.

ПРИРОДА КАК АКТИВНЫЙ НРАВСТВЕННЫЙ СУБЪЕКТ

В произведениях Аксакова и Мустая Карима природа служит не просто фоном, на котором разворачиваются события, она сама является активным нравственным субъектом повествования, давая героям свои безмолвные и бесценные уроки.

В своих мемуарах Аксаков показывает, как общение с природой духовно обогащает человека, является источником его душевного и телесного здоровья. Как мудрый учитель, природа в «Детских годах…» открывает маленькому герою свои сокровища и секреты постепенно, воздействуя сначала не на его ум, а непосредственно на чувства. «В конце Фоминой недели началась та чудная пора, не всегда являющаяся дружно, когда природа, пробудясь от сна, начнет жить полною, молодою, торопливою жизнью: когда все переходит в волнение, в движенье, в звук, в цвет, в запах. Ничего тогда не понимая, не разбирая, не оценивая, никакими именами не называя, я сам почуял в себе новую жизнь, сделался частью природы, и только в зрелом возрасте сознательных воспоминаний об этом времени сознательно оценил всю его очаровательную прелесть, всю поэтическую красоту». Постепенно природа начинает играть все большую роль в жизни Сережи Багрова, не только способствуя развитию его поэтического мироощущения, но и становясь мальчику прибежищем в его столкновениях с несовершенством окружающей действительности.

В повести Мустая Карима природа неразрывно связана с нравственными представлениями его героев. Когда отец главного героя объясняет Старшей Матери причины своей женитьбы на ней, он вспоминает случай с покалеченной птицей: «Пожалел. Потому и женился. Как раз тем летом на косовице я нечаянно перепелке косой обе ноги отсек. Та, бедняжка, раза два трепыхнула крыльями и упала на бок. Приподняла голову и с таким укором посмотрела, будто сказала: «Эх, человек!», - у меня сердце оборвалось. Вот и ты тогда в первый раз мне ту перепелку напомнила. Пожалел». Но природа у Мустая Карима учит не только состраданию, но и напоминает о счастье: «После того дня Усманова поляна в моем воображении стала поляной счастливых. Каждый раз, когда я прохожу через луг, оборачиваюсь к тому ольховнику и смотрю долго-долго. Кажется, вот сейчас Марагим с вилами на плече и Ак-Йондоз - с граблями выйдут оттуда. Они все еще молоды, все еще счастливы. А ольховые заросли стали деревцами, потом густым высоким лесом. Потом, уже могучими деревьями, их срубили. На этом месте зазеленели новые побеги, год от года крепли, все выше тянулись они. Вот сколько листвы отшумело! А надежды, что еще раз увижу их рядом друг с другом, я все еще не теряю». Поэтический образ высокого леса, срубленного людьми, вызывает в памяти фронтовое поколение. Многие ровесники главного героя повести сложили свои головы на войне. Не вернулся домой и Марагим. Но его внук, названный этим же именем, стал утешением и опорой постаревшей Ак-Йондоз. И опять автор обращается к образу ольхи, видя в этом растении неистребимое древо жизни: «Мальчик был вылитый дедушка. Вот так же и молодые побеги ольхи на Усмановой поляне с первого своего листа повторяют старое дерево, из пня которого они взяли рост». Ольховые заросли на Усмановой поляне, одинокий дуб на поле боя, причудившийся истекающему кровью главному герою Старшей Матерью, груда валунов на Сагыл-горе, передающих друг дружке солнечное тепло,- все это звенья евразийского традиционного сознания, воплощенные писателем в картинах родной природы.

МАТЕРИНСКОЕ ПЕРВОНАЧАЛО

В основе мироощущения Аксакова и Мустая Карима лежит уважение к мудрости народных традиций, которые невозможно представить без коллективного (соборного) начала, законов любви и совести, а также отголосков матриархата и родовых поверий. По существу вся человеческая история начиналась с поклонения женскому началу и женскому естеству. Так сложился культ Великой Богини, распространенный по всему миру у всех древних народов. Этот исторический период, продлившийся несколько тысячелетий, и получил название матриархата. Его отголоски слышны в произведениях многих крупных писателей, связанных с Уралом. Так, например, в уральском рабочем фольклоре «Малахитовой шкатулки» П. П. Бажова современные исследователи находят элементы матриархата, связанные с добычей руды и драгоценных камней, а также их дальнейшей обработкой. С функцией жизненности и плодоношения Земли напрямую связан образ Хозяйки Медной горы.

В «Долгом-долгом детстве» мы видим многие из традиций, сохранившихся в башкирских аулах до середины XX века. Старшая Мать - не простая повивальная бабка. Жители аула прислушиваются к ее мудрым советам и почитают ее как хранительницу рода. Уже после своей смерти она привиделась деревом главному герою, находящемуся на краю жизни после тяжелого ранения на поле боя. Образ Мирового (Космического) Древа занимает важное место в мировой мифологии. Он проходит через историю всех древних цивилизаций и сопровождает верования и миропредставления многих оседлых и кочевых народностей Евразии. Древнейшие памятники, связанные с этим образом, относятся к эпохе матриархата и легендарной Гиперборее. По мнению В. Н. Демина, «Мировое Древо служит обозначением космического жизненного процесса, направленного из прошлого через настоящее в будущее. Корни такого древа - в прошлом, а крона - в настоящем; вот почему из быстротечного «теперь» оно представляется растущим вверх (на самом деле - уходящим вглубь). Следовательно, мировое древо - код для обозначения пространственно-временных процессов, суть которых невозможно выразить на языке Евклидовой геометрии… В наибольшей степени это относится к явлениям жизни, которые и не обрисовать иначе, как в форме пространственно-плоскостного (или объемного) образа. Потому-то оно и именуется Древом Жизни».

В «Детских годах Багрова-внука» лишь в отдельных элементах сознания и поведения героев, принадлежащих к патриархальному обществу, слышны отголоски матриархата. Можно предположить, что любовь Алексея Степановича и Сережи Багровых к надеждинским родникам на уровне подсознательного архетипа связана с природными феноменами, выражающими женское естество. Главным же объектом поклонения в мировой и евразийской мифологии была, безусловно, Мать-Земля. Мифы о ней пронизывают все исторические эпохи. Это обусловлено тем, что именно с женщин-собирательниц плодов земли началось искусство земледелия. Сохранилось много устных и письменных источников, в которых жители Евразии обращаются к Матери Сырой Земле в решающую минуту: «В «Сказании о Мамаевом побоище» есть потрясающее своим гуманизмом место, когда Мать-Земля перед Куликовской битвой плачет о детях своих - русских и татарах, которым только еще предстоит погибнуть в кровавой сече». По народным поверьям, прикосновение к Матери-Земле способно вернуть человеку утраченные силы. В «Отрывочных воспоминаниях» книги Аксакова герой вспоминает свое чудесное выздоровление после тяжелой болезни, сходное во многом с исцелением героя Мустая Карима после тяжелого ранения: «Дорогой… почувствовал я себя так дурно, так я ослабел, что принуждены были остановиться, вынесли меня из кареты, постлали постель в высокой траве лесной поляны, в тени дерев, и положили почти безжизненного... Лес, тень, цветы, ароматный воздух мне так понравились, что я упросил не трогать меня с места… Мне становилось час от часу лучше, и через несколько месяцев я был уже почти здоров». Обращение к столь древним пластам евразийской культуры в произведениях Аксакова и Мустая Карима не только углубляет отдельные образы, но и выводит их автобиографии из конкретных временных и культурных рамок в более широкий контекст, сближая их тем самым по своей внутренней сложности с жизнью.

ФОЛЬКЛОРНЫЕ МОТИВЫ

То же самое можно сказать и о фольклорной составляющей «Детских годов Багрова-внука» и «Долгого-долгого детства». Как и сказы Бажова, она базируется на глубинной основе русского и башкирского фольклора - ведической культуре.

В повести Мустая Карима фольклорные образы раскрывают не только внутренний мир главного героя, но и поэтизируют нелегкую трудовую жизнь аульчан. Таков рассказ Черного Юмагула о золотогривом коне с серебряными копытами - Акбузате: «Конь этот ветром веет, птицей взмывает, ожидаемое тобой приблизит, прошлое твое вернет, задуманное исполнит, с человеком по-человечьи говорит, с Богом тайны делит - вот какой это конь». И это не просто красивая легенда, рассказанная маленькому мальчику Пупку. Сам рассказчик, ждущий появления на свет своего ребенка, плетет для него аркан, чтобы к своему семнадцатилетию он смог пойти за счастливым крылатым конем. В поле жизнеутверждающей, поэтической и радостной народной культуры находятся не только герои повести, но и ее автор. Вера маленького Пупка в волшебные свойства орешника, способного делать человека невидимым и приближать сроки рождения детей, похоже, не так уж наивна, если ее не утратил повидавший многое писатель: «Как орешник цветет, я, конечно, так и не увидел. Но и тогда, и сейчас, когда пепел годов обсыпал мои черные прежде волосы, я верил, верю и буду верить: раз в году, в глухую полночь, темный орешник покрывается яркими цветами. А без этой веры моя жизнь утеряет что-то…».

В «Детских годах Багрова-внука» сказка ключницы Палагеи «Аленький цветочек» вынесена из основного текста книги в приложение, видимо, не столько из-за ее большого объема, сколько из-за ее идейной и художественной завершенности и самодостаточности. По мнению М. Князевой, «В сказках всегда решается философский вопрос: в чем смысл жизни, какова цена человеческих отношений, в чем значимость человеческих качеств?» Поездка богатого купца за тридевять земель по своим торговым делам - это проверка его личности. Лес, море, дорога в сказке - не простые географические понятия, а символы. Лес - это прежде всего жизненная стихия, путающая планы, сбивающая с пути. Море - это граница иной реальности. Дорога - это путь к истине. Гостинцы, которые выбирают купеческие дочери,- это три пути развития человечества. Золотой венец старшей дочери - это символ западной цивилизации с опорой на силу разума и власти, внешний блеск и свет Просвещения. Хрустальный «тувалет» средней дочери - это символ восточной мудрости, позволяющей в созерцательной неподвижности прозревать иные миры и сохранять секрет вечной молодости. Аленький цветочек младшей дочери - это тернистый путь России-Евразии, выводящий к всеединству соборной любви. При этом следует заметить, что золотой венец и хрустальный «тувалет» созданы человеческим умом и талантом, а аленький цветочек - творение природное, нерукотворное, даже Божественное. Если первые два гостинца купец знает где искать, то просьба младшей дочери его смутила: «Аленький цветочек не хитро найти, да как же узнать мне, что краше его нет на белом свету?»

Много прекрасных цветов в разных садах мира повидал он, много испытаний пережил, пока не увидел аленький цветочек и не понял христианскую истину о том, что красиво то, что любишь. Как говорит Митрополит Антоний Сурожский, «Дело в том, что Бог на нас смотрит, видит возможность красоты, которая в нас есть, видит в нас то, чем мы можем быть, и ради того, что Он видит, Он нас принимает. И потому, что мы любимы, потому, что с нами случилось это чудо: что кто-то в нас увидел не дурное, а прекрасное, не злое, а доброе, не уродливое, а чудесное - мы можем начать расти, расти из изумления перед этой любовью, расти из изумления перед тем, что этой любовью нам показана наша собственная красота, о которой мы не подозревали». Купец прозревает красоту аленького цветочка, но, сорвав его для младшей дочери, он отнимает радость у Чудища и должен быть за это жестоко наказан. Старшие дочери не хотят жертвовать собой ради спасения отца. И лишь чувство совести и любовь младшей дочери к отцу дает ей решимость на встречу с Чудищем, способность прозреть в нем внутреннюю красоту и совершить чудо преображения безобразного чудовища в прекрасного принца. Чудище же, символизирующее нераскрытые человечеством силы природы, изначально способно на любовь ко всему живому, но раскрыть ее способно только через человека. Так в воссозданной Аксаковым сказке причудливо переплетаются восточные и христианские мотивы, гармонизирующиеся евразийскими законами совести и любви. Таким образом, фольклорная составляющая произведений Аксакова и Мустая Карима выводит их за грань описываемой действительности для того, чтобы путем отстранения прозреть в ней истины, недоступные современному взору.

САМОПОЗНАНИЕ

Законы совести и любви евразийского космоса вводятся в научный оборот автором данной статьи для того, чтобы четче обозначить приоритеты евразийской культуры как в плане ее многовекового самобытного развития, так и готовности к диалогу на равных с другими мировыми культурами. По мысли евразийцев, различия между культурами в духовной сфере гораздо более глубоки, чем в материальной. Если предположить существование единой общечеловеческой культуры, то она будет способна лишь к удовлетворению чисто материальных потребностей при игнорировании или сведению к минимуму потребностей духовных, к навязыванию всему многообразию этносов единой примитивной массовой культуры. Предвидя эту опасность, евразийцы предлагали другую систему взаимодействия национальных культур, обладающую значительным числом самобытных элементов, имеющую единую функцию, жизнеспособную и перспективную в своем развитии. Моделью такой системы стала для них идея Евразии. Путь же к общеевразийской идентичности, по их мнению, должен лежать только через изучение истории и культуры через самопознание. Мысль о том, что самопознание есть единственная и наивысшая цель человека на Земле,- очень старая. Ее высказал Сократ почти две с половиной тысячи лет назад. Но и он не придумал это, а прочел в надписи, начертанной на стенах священного храма Аполлона в Дельфах. Вполне вероятно, что храмовое изречение «Познай самого себя» являлось осколком знаний погибшей гиперборейской цивилизации, наследницей которой стала цивилизация евразийская. Как пишет историк М. Струнина: «Есть сведения, что Дельфийский храм Аполлона основали гипербореи. По словам Павсания (II в.), «местная поэтесса Бойо, написавшая гимн дельфийцам, говорит, что это прорицалище было основано в честь Бога людьми, прибывшими от гиперборейцев; в их числе был и Олен; он был первым пророком Бога и первый произносил пророчества в гекзаметрах». Самопознание не только способно указать человеку или народу его истинное место в мире, но и приучить к мысли о том, что ни он сам и никто другой не может быть центром вселенной. От постижения собственной природы человек или народ приходит к осознанию равноценности всех людей и народов, и одновременно - к утверждению своей самобытности и пониманию уникальности собственной национальной культуры. Вместе с тем в этом состоит и суть нравственности. У Н. С. Трубецкого есть очень важная мысль о том, что «при истинном самопознании прежде всего с необычной ясностью познается голос совести, и человек, живущий так, чтобы никогда не вступать в противоречие с самим собой и всегда быть перед собой искренним, непременно будет нравственен. В этом есть и высшая достижимая для данного человека духовная красота, ибо самообман и внутреннее противоречие, неизбежные при отсутствии истинного самопознания, всегда делают человека духовно безобразным». Поскольку же нравственная проблематика является стержнем жизнеутверждающего творчества Аксакова и Мустая Карима, постольку их произведения пронизаны «голосами совести», являющимися одним из важнейших законов евразийского космоса.

ЗАКОН СОВЕСТИ

В «Детских годах Багрова-внука» любые различия в характерах людей Сережа Багров пытается осмыслить с нравственных позиций: в свете своих представлений о хорошем и плохом. Между этими крайними полюсами он не допускает никакого компромисса. Ему становится «очень больно» от равнодушия любимой матери к природе, «совестно, стыдно» от собственного неумения работать подобно крестьянским ребятам. Он с отвращением слушает рассказы о старосте Мироныче, которому все сходит с рук, о ловком управителе Михайлушке, который «от крестьян пользуется и наживает большие деньги». Сережа Багров в силу своего возраста еще не может осмыслить всех этих деяний, но его совесть безошибочно подсказывает ему, что эти поступки дурны и причиняют страдания многим людям. Как утверждает С. И. Машинский, «Детские годы Багрова-внука» отличаются гораздо большей обнаженностью моральных оценок, чем «Семейная хроника». Никогда «этический кодекс» Аксакова не выражался с такой определенностью, как в этой второй части трилогии». Однако никакие грехи окружающих не побуждают Сережу Багрова к активному протесту, желанию творить суд над людьми. И в этом нет никакого благодушия и наивности. Как истинные христиане, Аксаков и его маленький герой принимают окружающих такими, каковы они есть. Трезвая моральная оценка, подчас даже излишне строгая, не влечет за собой немедленной расправы с самим человеком. В своей проповеди «О покаянии» Митрополит Антоний Сурожский говорит не только о приятии жизни во всем ее несовершенстве, но и о прощении как долге каждого христианина: «Простить означает посмотреть на человека, как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в жизни, и сказать: «Я тебя понесу, как крест; я тебя донесу до Царствия Божия, хочешь ли того или нет». И Аксаков «донес» всех героев своей автобиографии до этого Царствия, поэтому его книги и видятся «светлым пятном» на мрачном фоне русской «протестной» литературы XIX века.

По закону совести живут и любимые герои Мустая Карима. Эта совесть сопряжена с разумной жертвенностью во имя блага ближнего. Такова Старшая Мать, пожертвовавшая своим личным счастьем ради семьи. «Совесть - «счет ведет всему». Потому и самый строгий суд - тот, что каждый вершит над собой». В главе «Два суда» действие происходит в первое десятилетие Советской власти. Взбудораженные революционными событиями жители аула творят скорый и неправедный суд над своим односельчанином. Красивый Марагим и Круглый Талип пытаются образумить людей, но обезумевшая толпа совершает самосуд. Но суд совести до конца жизни не даст покоя зачинщику этого преступления и его исполнителю - вору и убийце Ярулле. Тенью прошел по жизни этот Ярулла: «Люди отринули его. Для их суда время ушло. Слезы, кровь, пролитые Яруллой, в горле комом запеклись». Тщетно пытался состарившийся убийца обрести покой рядом со своей жертвой на аульском кладбище: «Эй, люди! …Вы лучше старайтесь за великие грехи и малые ваши прегрешения в свой срок свою кару получить! Торопитесь, не опоздайте!» Максимализм революционной эпохи толкает на бессовестный поступок и главного героя повести. Одурманенный классовой ненавистью, Пупок принимает участие в коллективном избиении беззащитного Цапли. Спустя годы муки совести не дают покоя главному герою, не давая забыть невинно пролитую кровь: «В каждой капле крови, на землю упавшей, кто-то повинен - с той или с другой стороны. Но чтобы никто не виновен или виноваты обе стороны - не бывает». В произведениях Аксакова и Мустая Карима герои на бытовом уровне живут в соответствии со своими эпохами. Но голоса совести в них при всем различии высоты и тембра звучат по единому закону евразийского космоса.

ЗАКОН ЛЮБВИ

Закон любви - наиболее универсальный и фундаментальный закон евразийского космоса. В той или иной форме он присутствует в культуре практически каждого народа, что говорит о его глубокой древности, возможно восходящей к гиперборейской цивилизации. Митрополит Антоний Сурожский указывает на общие лингвистические корни глагольной формы «любить» и «быть любимым» со словом «свобода». «Ранняя интуиция санскритского языка определила свободу как любовное соотношение двух, причем любовное в самом глубоком смысле слова: я тебя достаточно люблю, чтобы тебя не поработить, я тебя так люблю, что хочу, чтобы ты был собой до конца, без того, чтобы я тебя определял, тебя менял, чтобы я на тебя влиял. Мне кажется гениальной такая интуиция, которую мы находим в словах, причем настолько древних, что они почти говорят о рождении мысли из чистого опыта». В произведениях Аксакова и Мустая Карима высокая, целомудренная, облагораживающая любовь занимает не просто важное, а центральное место, пронизывая собою все отношения персонажей и являясь главным мерилом их человеческой состоятельности. В «Детских годах Багрова-внука» бурные романтические чувства молодых Багровых периода их знакомства и всех перипетий женитьбы сменяются мерным течением семейной жизни. Но любовь не ушла из этой семьи: просто она переместилась в глубины родительских сердец, тихим светом проливаясь на маленького Сережу и его сестрицу. Любовь Алексея Степановича к сыну более сдержанная. Своего высшего выражения она достигает не в моменты душевных излияний, а в совместном безмолвном созерцании природы: «…мне не хотелось спать, и я остался посидеть с отцом и поговорить о завтрашней кормежке, которую я ожидал с радостным нетерпением; но посреди разговоров мы оба как-то задумались и долго просидели, не говоря ни одного слова… Наконец сон одолел меня, и я заснул в каком-то блаженном упоении». Это христианское слияние в единство позволяет отцу и сыну за пределами всяких слов прекрасно чувствовать и понимать друг друга. Напротив, отношения Сережи с матерью носят другой характер. Натура яркая и страстная, Софья Николаевна своей материнской любовью несколько раз спасала своему сыну жизнь. Но светское воспитание в условиях городской культуры в сочетании с врожденными наклонностями сформировали в ней излишнюю горячность чувств, которою она поощряла и в собственном ребенке. В результате: «Подстрекая друг друга, мы с матерью предались пламенным излияниям взаимного раскаяния и восторженной любви, между нами исчезло расстояние лет и отношений, мы оба исступленно плакали и громко рыдали. Я раскаивался, что мало любил мать; она - что мало ценила такого сына и оскорбила его упреком…».Воспитанный в русских патриархальных традициях, Алексей Степанович искренне не понимал чувств, переживаемых женой и сыном: «Охота вам мучить себя понапрасну из-за пустяков и расстраивать свое здоровье. Ты еще ребенок, а матери это грех». Софья Николаевна со свойственной ей горячностью и красноречием яростно защищала свои чувства, наговорив при этом своему супругу много несправедливого и оскорбительного. Причиной этих нередких семейных конфликтов была несовместимость западноевропейской и евразийской культур родителей Сережи Багрова. Но в нем самом эти разнородные стихии счастливо соединились, помогая ему в будущем выразить в своих сочинениях евразийские традиции с помощью европейской культуры. При этом Аксаков сумел с исключительной силой передать свою любовь к Божьему миру, осветив ею серую будничность провинциальной жизни.

Многие судьбы осветит и согреет любовь Ак-Йондоз и Марагима в повести «Долгое-долгое детство». Эта высокая и красивая история подтверждает убежденность Старшей Матери и самого автора в том, что есть одна правда, - правда любви. Любовь Ак-Йондоз и Марагима не узаконена, но перед таким чувством все отступает: и сплетни, и наветы. Детское сердце главного героя не может остаться равнодушным к этой любви: через десятилетия пронесет он память о ней. Автор поэтизирует эту красивую пару, возвышая ее, как символ веры, над остальными аульчанами. Богатырь Марагим сочетает в себе многие лучшие качества героев башкирского фольклора: ловкость в работе, отвагу в бою, мужество в испытаниях, удаль в поступках, умение видеть и творить красоту. Под стать ему и Ак-Йондоз - «белая звездочка». Все в ней сошлось счастливо: красота, трудолюбие, сноровка в труде. Самоотверженна любовь этой женщины. Ради Марагима вышла она замуж за нелюбимого человека в его аул. Трагична ее судьба, непрост характер. Ак-Йондоз сильнее Марагима, который не может преодолеть условностей брака с нелюбимой женщиной. В результате страдают все трое, а большая любовь не только возвеличивает, но и приносит горе. Война безжалостно оборвала эти сложные отношения. Не уберегла Марагима любовь Ак-Йондоз: «Если уж такая любовь от гибели спасти не смогла! Чему же верить тогда, на что опереться?» Мустай Карим видит надежду в душевном преодолении горечи таких невосполнимых утрат, в продолжении жизни. Смерть невозможно отменить. Но и любовь сильна, как смерть, когда она настоящая. Для постаревшей Ак-Йондоз утешением и опорой становится внук Марагима, с помощью которого она вопреки всему все же вышла к заветному берегу. Любовь продлила жизнь другой героине повести - Людмиле. После войны в туберкулезном санатории встретились два женатых человека, больные неизлечимой тогда болезнью. Вспыхнувшее между ними чувство раскрасило яркими красками их тусклый больничный быт. Возвышающая, облагораживающая любовь к Людмиле помогла главному герою победить свою болезнь. Самой же Людмиле любовь продлила жизнь на три месяца. В своем предсмертном письме она завещала герою быть счастливым: «И счастье свое, и радости, которыми не жила, вам оставляю. За меня порадуйтесь, за меня будьте счастливы. Не грустите…» В повести Мустая Карима формула любви вложена в уста самой мудрой и светлой героини - Старшей Матери: «Всяк человек своей правдой живет. Но есть правда, на всех единая, каждому на всю жизнь опора, от всех бед-напастей ограда. Эта правда - любовь». В другом месте она же утверждает: «На любви греха нет… Любовь все оправдывает, все прощает…» В этих словах сконцентрирован исторический опыт башкирского народа, итог его многовековых контактов с другими народами на равнинах Евразии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Обращение к теме детства в произведениях Аксакова и Мустая Карима в своей глубинной основе вызвано стремлением к самопознанию истоков своей личности, семьи, народа и его культуры. Это стремление совпадает с евразийским исходом к Востоку, пытавшимся вне рамок европейской цивилизации осмыслить итоги русской революции и пути построения нового общества. В «Детских годах Багрова-внука» и «Долгом-долгом детстве» авторы исследуют души героев, а не их быт, поскольку, по остроумному замечанию Ф. Гиренка, «в Евразии качество культуры определяют люди, а не вещи. В ней даже дураки обладают какой-то оригинальной глупостью. Европа сторонилась глупости и была односторонней в своей приверженности к уму». Чистый детский взгляд на мир понадобился Аксакову и Мустаю Кариму для того, чтобы через душу ребенка, его личное бытие воссоздать заново свою культуру, свои традиционные ценности. Для этого они создали таких автобиографических героев, которые, прорастая из прошлого через настоящее в будущее, были прочно связаны со своим отечеством и народом. Подобный человеческий тип в корне отличается от западной автономной личности «без родины и вне нации», которая «ходит по тротуарам и к избирательным урнам». В героях Аксакова и Мустая Карима традиционная евразийская культура как бы возрождается вновь и делает недоступный для европейского линейного мышления прыжок из прошлого в настоящее, а из него - в будущее. Такое под силу лишь тем художникам, для которых реален не только быт, но и живая культура, ее душа.

Создавая в своих произведениях иерархический комплекс из индивидов, семей, сословий и классов, генетически связанных со всеми предшествующими им поколениями и нравственно активной природой, Аксаков и Мустай Карим составляют в своих произведениях так называемые «симфонические личности» традиционной евразийской культуры. Определяющими сущностными категориями произведений этих писателей являются жизнь и смерть, любовь и совесть, стремление к самопознанию и евразийскому всеединству. Исходя из вышеизложенного можно сделать вывод о том, что в книге Аксакова «Детские годы Багрова-внука» и повести Мустая Карима «Долгое-долгое детство» с наибольшей последовательностью в отечественной литературе ХIХ-ХХ веков нашла свое достойное воплощение душа традиционной евразийской культуры.

Русское поле:

Бельские просторы

XPOHOС - всемирная история в интернете

МОЛОКО - русский литературный журнал

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

РУССКАЯ ЖИЗНЬ - литературный журнал

ПАМПАСЫ - детский литературный журнал

История науки

История России

Сайт истфака МГУ

Слово о полку Игореве

ГЕОСИНХРОНИЯ

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2002

WEB-редактор Вячеслав Румянцев