|
|
Анатолий Петухов
Три Оленьки, Моцарт и ода пропойцам
Первая Оленька – рыжая.
Был у нее муж: худой, но высокий и плечистый. На втором году их
совместной жизни запил он, и понес изо рта всякую несуразность и околесицу.
Да и походы у него народились "левые", нередкие; а она всё терпела, терпела,
да растила дочь в его присутствии, - пока не выдала замуж, - вот сколько
терпела!..
Попала в больницу с диагнозом неизлечимым, собралась умирать, да вот "задержалася"
– если говорить на языке того настроения. Сегодня бы она сказала: "Господу
так не угодно было!"
И рассуждать она стала иначе: вот уйду я по-тихому если, приведет кобелина
бабу пропойную, да и спустит все трудом нажитое, так что доченьке не
достанется. "Нет уж, - решила она, - выпишусь, разведусь, разделюсь на две
однокомнатных, отдам свою - чаду любимому, а тогда уж и умру с душою
спокойною.
"Чадо" - к ней от адвоката прилипилося: ну просто как словечко новенькое
поначалу, и потом… слава Богу!
Адвокат оказался интересным собеседником: на клиросе в храме пел по вечерам
и церковным праздникам; и, пока они по инстанциям таскалися, он ей многое,
что о религии успел рассказать.
В общем, с мужем она развелася - ("… не приведи, Господи, кому-нибудь еще
такое испытать…"), но дележка квартиры не состоялася по обстоятельствам
непреодолимых причин (или как их еще там?!). Потому-то они, и по сей день, с
бывшим… на квартире случайно (в кавычках) встречаются. Она сказала как-то,
что повесит замок на холодильник, а он провизжал, что отключит электричество
и снимет рукоятку с газового крана. В общем, на том она и успокоилась до
поры до времени; да только та пора в ее жизни не так уж редко и по сию пору
встречается. Да и как избежать ее?..
То полчища тараканов из-под его двери нахлынут, то муравьи - нескончаемой
цепью, то моль – тучей, то вонища - такая, что… И, тогда брала она грех на
душу: покупала на рынке средство, что ни на есть самой сильной крепости,
затыкала нос ватными тампонами, врывалась в комнату и поливала, поливала
все, что ни попадалося под руку из двух баллонов одновременно. А заодно и
его, превратившего дорогой диван в истлевшую помойку.
Вся дрянь до нового времени исчезала, а он оставался… И, Слава Богу: вся
испереживается сама, пока он снова на белый свет не выплывет…
Одну отраду находила в своей жизни – церковь. Приходила оттуда тихая,
радостная, подолгу лежала на кровати, боясь расплескать мягкий свет в груди.
Иногда ей позванивал адвокат, приглашал в гости на семейный праздник, или
просто соскучившись, так как отношения между ними сложилися очень даже
приятные: христианские. Она покупала тортик, баночку красной икры, или еще
какой вкусности, приходила и слушала, слушала с придыханием его речи. Да и
жена его Зинаида привечала ее с удовольствием.
По возвращении звонила дочери в столицу, с конспективным изложением
усвоенного; та лишь вздыхала, мирясь с преждевременными ее заскоками. "Ты бы
мужа себе нашла, - говорила она, - старушкой еще будешь!" Не понимала
главного, но это было у нее по молодости.
Все было так хорошо, но надо же было такому случиться… и… тоже неплохому.
В церкви стоял перед ней, постоянно, солидный такой дядечка, когда бы она ни
пришла, - так-то и создавалось впечатление, что он с того места и не уходил
вовсе. Был он - высок, силен в плечах, и в то же время с видом
смиренным-смиренным. Седые волосы его до самых плеч кудрями рассыпалися.
Зинаида сказывала, что он скрипач-неудачник, необъяснимым образом в город
свалившийся, ни с кем не общавшийся, да так, что от него за версту
одиночеством веяло. И то правда: вроде все на нем - и дорогое, и модное, да
как-то - без должного блеска ухожен-ного. Прозывали его между собой –
Моцартом. И как удачно!..
И настолько Оленька привыкла к его широченности, что хоть из церкви убегай в
его отсутствие.
Но вот однажды… после отпуста… Моцарт проходил вдоль нее, казалося, с
закрытыми глазами, и, вдруг, так распахнул их, что сразу же утопил ее в
своих небесностях, и еще испустил из своей задумчивости к ее ногам нечто
умопомрачительное: "Роскошная женщина!"
Оленька с собою справилась достойно, пристроилась за ним, благо направления
их совпадали, а под светофором, прикрываясь вынужденным простоем, протяжно
резюмировала: "Весна!.. Как хорошо!.."
Моцарт с радостью откликнулся, и завязалась между ними оживленная беседа, в
которой, в основном, говорил, он, а она слушала, слушала, тайком укорачивая
шаг для продления их совместного пути.
А когда в изнеможении бросилась на кровать, то наравне со светом в ее груди
зазвучала музыка: такая необыкновенная…
Позвонил адвокат, пригласил на ужин, но она отказалася, сославшись на легкое
недомогание, - впрочем, это было почти правдой.
А потом позвонил сам Моцарт (надо же, какие неожиданности!) с предложением
договорить о блудном сыне. Она с радостью согласилась, но ему так мешал
сухой кашель (по телефону особенно), что она решилась встрять в его монолог.
"Я знаю, - сказала она, - у вас астма, вам надо лечиться!" "Нет у меня
никакой астмы, - она впервые услышала в его голосе раздражение, - простыл
немножко…" "Нет, есть, - заупрямилась она, - и я знаю, какие вам нужны
таблетки. Сейчас сбегаю в аптеку и принесу..." "Не надо, – взмолился он, -
прошу вас!" "Ладно, - смилостивилась она, - принесу облепихового варенья".
Оленька забежала на рынок, добавила в сумку с трехлитровым вареньем сухое
вина, торт, икру красную и еще чего-то из мелочи; виноватой явилась под
мудры очи его. И сама очень внимательно вглядывалась в его реакции, и вот
почему…
Перед выходом из дома задержалася она у зеркала, одеваясь точно в том же
порядке, как и перед церковью. И осталася весьма недовольной: слишком
длинно, рыжисто, копнисто, бледноватенько на лицо - получалося…
Моцарт же излучал приятную радушность; предложил похозяйничать на кухне
запросто, и она расстаралася, - в своей не для кого было. А еще она с
удовлетворением отметила в нем редкое положительное качество для
современного человека: совестливость. Он - единственный, кто искренне
отказывался от "слишком дорогих гостинцев".
А потом играл Моцарт на скрипке, оттопыривая мизинчик, а она… прикорнула,
сидючи в кресле, - так намаялась за день, - и проснулась от горячей чашечки
кофе в своей руке: по-турецки,- как она любила. Прощаясь, он подарил ей
картину, писанную другом детства, - категорически, - не принимая никаких
возражений.
На картине зеленая опушка, голубые сугробы, маленький домик с желтеньким
светом в оконце, луна - круглая и очень довольная…
Такой же луной и она покидала Моцарта: в две луны - как хорошо!
Картину пристроила на шкафчике у подножия; засыпала с улыбкой под музыку,
стекающую на пальчики, - нежно крадущуюся к коленям, к груди, к губам, к
нос… ику, укрывающую нежной волной – рес-ни-цы…
Вторая Оленька – с проседью.
Купеческого типа – если иметь в виду конституционную фигуральность
(натуральность). Молодость ее была усыпана золотым медальным дождем, и
Московское училище им. Баумана закончила она с красным дипломом по
специальности, связанной с секретными космическими технологиями. И это было
неудивительно - с ее-то родословной. Революционеры, ученые, герои
гражданской и Отечественной войны – "кафельной плиткой" путешествовали за ее
столом по восходящей карьерной лестнице, - гордились. Будучи завлабом, она
вышла замуж за достойного, как ей казалось, выпускника ее же вуза. Но тот,
как ни старался, не мог дотянуться до подходящего уровня, потому (или еще
почему, - теперь это уж и совсем неинтересно) запил. Клятвы его были
краткосрочными: не далее как до следующего заката, и с этим она уже почти
смирилась, если б в один прекрасный вечер… не назвал ее муженек –
обыкновенной бесплодной сучкой. Но суть-то как раз и заключалась в том, что
накануне обследовалась она по этому поводу в лучшей клинике страны, и
получила авторитетное заключение: причиной бездетности являлся - муж. Эту
информацию Оленька скрывала, не желая травмировать его еще и такими данными.
Но на сей раз не сдержалась и выложила перед ним объективный документ с
печатями, да еще и приправила его (и зачем только!) "бесталанным сухостоем".
Был он - гордым: не стерпел такого и нанес ей прямой удар кулаком в
переносицу, - на недельку сделал "сливовой". Собрала она личные вещи и
укатила из столицы куда глаза глядят.
Разводилась, увольнялась позже - по почте.
Слава Богу, быстро и "за недорого" приобрела домик в Перышкино, - совсем
рядышком с деревенской церквушкой.
Был в ее биографии штришок, о котором никто не догадывался: прадед ее по
материнской линии служил приходским священником. Вот в какой момент жизни и
дали о себе знать "корешки".
Все силы отдавала она храму, да еще и выпросила у батюшки послушание
помогать сирым и убогим. Народец проживал у нее разный: и по возрасту, и по
характеру, но с обязательными национальными чертами: спереть, продать,
выпить.
Все самое ценное, малогабаритное она постоянно носила при себе, что -
пообъемней – хранила в металлическом сейфе с очень хитрым замком. Взламывать
такой – несомненно - дороже того, что в нем находилось, - за исключением,
пожалуй, ноутбука. Зарабатывала она пе-реводом технических текстов, -
Господь сподобил. Переводы (без правки) шли сразу в печать под другой
фамилией, а ей выдавалась на руки оговоренная сумма: не очень большая, но
такая, что ей (при ее запросах и "братьев меньших") хватало; да еще сад,
огород. В общем, она постоянно благодарила Господа за сегодняшнюю жизнь.
Одевалась просто: в нечто подобное подряснику; платочек, сапоги - "на
липучках", на поясном ремне – длинный кошелёк, за спиной – торба спортивная;
в морозы – дубленка – ("такая, знаете, без синонимов").
Но… вскоре любимого батюшку перевели в Сибирь, новенькому не приглянулась
она. И поехала по районам в поисках родной души, пока не задержалась здесь
(надолго ли?).
Только вот ноги подводили ее частенько: болели, упирались, - не сдвинуть их
с места. Ах, Моцарт, Моцарт!.. Подхватил ее как-то в охапку с торбой, так и
донес до самой электрички. Вот и познакомились они поближе…
Третья Оленька – черненькая.
Совсем молодая еще; с мужем - красавцем – в частном доме, на окраине города.
Пил он всегда, сколько она себя помнила. Претенденток на него в свое время
было страшно много, - да кто ж решится на подобный риск. А она - всегда была
отчаянной, - "вылечу!" – сказала, и… похоже – прогадала. Никакие "торпеды"
не могли нанести урона его пагубной привычке. Оставалась одна надежда: на
Бога. И муж ей в том не препятствовал, более того, - "Оленька, ты на церкви
не экономь! – постоянно говаривал он. Да только денег-то у нее всегда было в
обрез.
При доме их стоял металлический гараж; машины своей, естественно, не было, -
зато чужие иномарки кружили вокруг с утра до ночи. Муж – жестянщик -
"золотые руки", - но платили ему (конечно же, из большого уважения) дорогими
"пузырями", да еще - цифровыми фотоаппаратами, - была у него и такая
страстишка. Штук пятнадцать накопилась. Не раз помышляла она сдавать их
(тайком) в ломбард, да они у него - посчитаны: все забавлялся по трезвости.
Фотографий этих – миллионы!..
Была она небольшого росточка, с классическими пропорциями; в общем - очень
даже миленькая…
Мысленно Моцарт сравнивал ее с коростелью: вот только что она стояла рядом,
и… уже в противоположном конце храма, а через секунду – и там уже ее нет, -
и все как-то по делу, по делу…
А Символ Веры в исполнении ее дискантом не мог не вызывать восторга.
Познакомились они поближе в аптеке: мужа прихватил радикулит, перцового
пластыря не оказалось, и Моцарт предложил ей из своих запасов.
Раздеваться она не стала, но сапожки сняла; от чая отказалась; осторожно
провела пальчиком по скрипичным струнам: "Муж у меня тоже скрипач, в своем
деле, - глубоко вздохнула, - и вы совсем не пьете… счастливый! А можно, я
покажу вам его портретик?.. Такой красивый, да?.. – Рассмеялась. – Покупайте
автомобиль, познакомитесь, и тогда уж точно без нас не обойдетесь!"
Наверное, можно найти объяснение внезапной идее, "залетевшей" в весеннюю
головушку Моцарта, но не стал он пытать самого себя: пришла и пришла! - так
захотелось его душе. В основе она была светлой, и потому ничто не могло
препятствовать ее осуществлению.
Приближался великий праздник: Светлое Христово Воскресение; и предложил
Моцарт трем Оленькам разговляться у него дома: после службы. Две –
согласились без колебаний, а черненькая вначале засмущалась и даже
испугалась очень. Накануне же сама подошла к Моцарту: "Ой, знаете, чудо-то
какое! Я заикнулась и думаю, ой!.. что сейчас будет! А он: иди, я все равно
спать буду. Моцарт - мужик стоящий, созорничать не позволит, так я уж с
вами!"
И, наконец-то:
- ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!..
- ВОИСИНУ ВОСКРЕСЕ!..
- ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!..
- ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!..
- ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!..
- ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!..
Моцарт широко распахнул двери своей квартиры: "Прошу!" Стол ломился от
яств; Оленьки наделали ему комплиментов, но тут же, быстренько, переделали
все по-своему. "Здорово! – воскликнул Моцарт, - вот они преимущества
семейной жизни! – и сокрушенно добавил, - эх! мужики-мужики, чего вам еще
нужно?" "А вам-то чего? – подхватила рыжая, - поделитесь; только и слышишь -
Моцарт да Моцарт! А кто такой Моцарт на самом деле?"
Он словно не расслышал ее вопроса:
-Пора!
Сотворили молитву, разговелись: яичком, куличом, - выпили по рюмочке
сладкого и такого вкусного вина.
На землистые, усталые лица женщин выпал румянец, и уже через минуту щечки их
запылали красными розами.
- А давайте, - оживилась черненькая, - я расскажу вам любимый свой анекдот,
- и, не найдя скорой поддержки, надула губки, - очень даже пасхальный.
- Ну, пасхальный, давай! – нехотя, вразнобой, согласилась компания.
- Доченька кричит из прихожей: маменька - маменька!.. гости опять без
куличика пришли; а та: гони их в шею, доченька! – и… совсем уж упавшим
голосом добавила, - вот такие мы, христиане…
Паузу прервал Моцарт, дотягиваясь до скрипки, загодя пристроенной на
холодильнике:
- И я вам - нечто оригинальное, из собственного сочинения…
- Нет! – взмолилась черненькая, - только не это! Дома – одни скрипки!
Оленька, которая с проседью, устремила на нее недоуменный взор:
домысливающий…
- А давайте еще по одной, – прервал его Моцарт, - по полной.
И когда выпили, он снова поднялся из-за стола.
- Простите, а я вам приготовил скромные подарки.
Протянул рыжей Оленьке компактный диск.
- Моцарта от Моцарта.
Оленьке с проседью - коробку шоколадных конфет "Апофеоз Моцарта" с
комментарием:
- Чтоб капелькой послаще было.
Черненькой – (журнального формата) книгу "Справочник жестянщика", раскрыл на
последней странице.
- Издательство "Моцарта".
Благодарили его искренно, сердечно, и приблизительно в такой очередности:
- Ой! Олег Коган – скрипка!.. Куда уж слаще!.. А мне практическая, с
намеком. И… Спаси, Господи! Спаси, Господи! Спаси, Господи!..
Поблагодарили, и еще выпили по рюмочке.
- А хотите, - раззадорилась черненькая, - я еще анекдот расскажу:
уморительный.
- Валяй! – за всех отмахнулась Оленька с проседью.
- Маменька кричит из прихожей: доченька - доченька!.. гости опять без
куличика пришли; а та: гони их в шею, маменька!
… Две Оленьки покатились со смеху, да и Моцарт за ними.
- Сразу дошло! – обрадовалась черненькая.
Та, которая с проседью, смахнула слезы с лица.
- Да не сразу, а со второго разу!
Ну а когда разобрались…
- Простите! – Моцарт настраивал их на серьезный лад, - я о том, что хотел,
пусть и в устном варианте… Скажите: благодаря кому мы все сегодня собрались?
- Всем Святым! – тут же выпалила черненькая.
- Так-то оно так, - согласился с ней Моцарт, - но сейчас я больше – о
мирском, - и, чтобы не томить более, сразу же добавил голосу
торжественности, - пропойцам!.. Поэтому и пою им сейчас свою оду. Они,
родные наши, привели нас к Богу!
- Нет! – возмутилась черненькая, - у меня - никакой не пропойца, а просто
пьющий муж.
- А у меня, - решительно согласилася рыжая, - настоящий, стопроцентный! –
склонила голову к Оленьке с проседью, - а у тебя?
- А у меня, - та скорее отвечала самой себе, - все перегорело давно и
забылось.
- А у вас? - рыжая подступила к Моцарту с приступом.
А тот скопировал (точь-в-точь) предыдущий ответ.
- Хитренькие! – подвела черту черненькая. – Мне пора!..
И остальным – оказалось – тоже.
Моцарт провожал.
В бледном, дымчатом утре, обещающим быть теплым и по газетным прогнозам,
пахло Солнцем. На Воскресение Христово всегда так: сначала запах
пробуждается, а затем и оно - в блистающем одеянье. Все дружненько вздохнули
одной грудью, а рыжая подтвердила:
- Хоть на минутку, да объявится.
- А я сюда загляну! – черненькая нырнула в дверь под желтым светящимся
плакатом: "24 часа в сутки без перерыва".
А там… уж она и вовсе ошарашила всех инициативой:
- Бутылку водки мне, да такую, чтоб на утро голова не болела!
И так она все это авторитетно продемонстрировала, что и две других
потянулись за ней.
… Рыжая Оленька жила совсем неподалеку; черная Оленька быстро-быстро
застучала каблучками в противоположную сторону; Оленьку с проседью посадил
Моцарт в электричку.
Далее день для каждого из них развивался индивидуальным образом.
Рыжая Оленька сняла пальто, задержалась у двери бывшего, и… тихонечко
постучала ладошкой, в следующий раз – погромче. Наконец, там раздался
треснутый ранью голос:
- Чи-во на-до-то?
- Выйди, пожалуйста, на кухню, - со смирением сказала она.
И пока он выкряхтывал там чего-то, окружила бутылку крашеными яичками,
кольцами из огурцов и колбасы; поставила две рюмки. Улыбнулась его
растерянным глазкам:
- Христос Воскресе! Выпьем…
Он опустился на краешек стула, с опаской потянулся за рюмкой.
Позднее сам поскребся ногтями в ее дверь.
- Можно?
- Можно, - сказала она.
Он вошел, застыл в сером проеме.
- Я чи-во… Без тебя пить не буду, - и добавил уж совсем из фантастического,
- никогда не буду!.. Может того, а?.. начнем сначала… У нас внуки скоро…
- Поговорим завтра, - миролюбиво произнесла она.
И он – засуетился, услужливо прикрывая за собой дверь; и… услышала она - то
ли во сне уже, то ли в яви еще: "В самом деле, Воскресе!.."
Оленька с проседью доковыляла (не без значительных усилий) до своей
"хибарки". Не ошиблась: на ступеньках сидел Василий без куртки, - значит,
пропил ее.
- Христос Воскресе! – сказала она, опираясь рукой на скрипучее перильце. –
Что?.. Опять из монастыря выгнали?.. И в Пасху…
- Не-а, - степенно ответствовал Василий, - сам ушел, по тебе соскучился…
Воистину Воскресе!
- Ну что с тобой поделать, - она стянула торбу с плеча, - возьми, тебе все
тут.
Василий запустил в нее руку, - первой выудил бутылку, - изобразил на лице
жуткое удивление:
- Ну, ты даешь!
Метнулся в дом, и пока она пересекала собой несколько порожков, выпотрошил
на стол содержимое холодильника. Наполнил до краев свою кружку, плеснул ей –
на донышко.
- Я не буду, – устало отмахнулась она.
- А я буду! – осклабился он, - за тебя, свинушку!
- За кого-кого? – она чуть было не промахнулась мимо стула.
- А за свинушку, – радостно подтвердил Василий, - знаешь, в лесу растет, на
уши кого-то похожая. С виду вроде - неказистая, а поджарить, или в соленом
виде – объядение!
- Уж и не знаю, - вздохнула она, - смеяться мне в этом месте или плакать, -
и вдруг оживилась, - и мне, по полной, наливай!
Выпила по-мужски: одним махом, "закусила рукавом", прошла в свою комнату,
накинула крючок на дверь, и… упала на топчан. На этом месте - она выбрала
второе. Плакала по-настоящему, по-бабьему, но так, чтобы Василий не мог
заподозрить ничего подобного.
Ну и странности…
Ее красавец сидел одинешеньким за столом, под настольной лампой, трезвый!
- Христос Воскресе! – она подходила к нему на цыпочках, - вот тебе Моцарт
книгу прислал, по специальности.
- Ну что ж, - он повертел ее в руках, - чувствуется, мужик стоящий, -
отложил.
- А это тебе от меня! – она поставила бутылку на стол, подошла сзади,
поцеловала в затылок, - ты не сердишься на меня?
- А чего сердиться, - он накрыл ее ладошку своей: шершавой, сильной, - пора
свою машину заводить, как думаешь?
- С тобой заведешь, как же…
А он не дал ей выразить известную мысль до конца:
- Я решил нанять тебя главным бухгалтером. Мое дело – только железки, твое –
дебит с кредитом. Ты у меня деловая, за полгода управишься. А в
доказательство тому, смотри, - он поднялся из-за стола, взял бутылку, и…
поставил ее в шкаф, за стекло, - там ей постоянное место жительства! Христос
Воскресе!..
- Воистину Воскресе! – только и выдохнула она.
А что Моцарт?..
Моцарт вытянулся под одеялом, закрыл глаза. "Хорошо бы, вот так, умереть на
Пасху, - подумал он, - но… чтобы удостоиться такой привилегии…"
- Христос Воскресе! - прошептал он, - Воистину Воскресе…
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
