|
О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2007 г.
РуЖи
|
Мечта во спасение
 И
я, и они, - все мы ее любим. Но любим по-разному: я ее жалею, они - берегут.
При этом они не вполне доверяют мне, а я им. Они считают, что жалость –
проявление слабости, я же – что их сила слишком часто становится объектом
манипуляции со стороны тех, кто чужд и им, и мне. При этом допускаю, они
считают меня запутавшимся в идеях неудачником, витией,
соцерцателем-одиночкой, а я их – людьми, безусловно, серьезными, но
самонадеянными и в общем интеллектуально зависимыми...
Дешифруем. Она – это Россия, они – это органы госбезопасности, и я – русский
писатель, иногда сам по себе, иногда под псевдонимом.
Пристальное их внимание к себе я почувствовал десять лет тому назад, когда
самиздатом опубликовал роман «Сволочи московские». Где-то решили, что автор
– подвид литературного сепаратиста и, следовательно, оставлять его без
присмотра не стоит. Поэтому и попросили парня, который был когда-то
секретарем комитета ВЛКСМ на 1-м Часовом, где я в конце 80-х трудился не
покладая слов в заводской многотиражке, связаться со мной этак
по-приятельски и порасспросить о том, о сем.
Сверх-подозрительностью я не отличался, но тут и особой проницательности не
надо было, с другой-то стороны. Приятелями мы никогда не были, сам он мне
прежде не звонил, да я ему и не был интересен. И вдруг звонок – спустя
столько лет. Как там жизнь, чем занимаешься, давай пивка по кружечке… От
встречи я не отказался, и по некоторым прямым и косвенным вопросам и
признакам понял, что меня что называется слегка «разрабатывают»...
Да и чему удивляться? Представьте себе человека, который, еще будучи
редактором АПН, публиковал (за псевдонимом Герман Кантимир) статьи в
прохановском «Дне», потом и в «Советской России». О чем писал? О разном. В
дореволюционной заметке («День», 92-й) «Утро на панели» – о том, как
стремится растлить юные души новое телевидение реванша. Поработав в
пресс-службе Федеральной комиссии по ценным бумагам и фондовому рынку – о
том, что там реально происходит и как нам реально выстраивает весь фондовый
рынок агентура Штатов. Да мало ли тем и людей бедовых в постперестроечной
России было…
Но, пожалуй, рефреном звучавшей темой была тема неприятия Мегаполиса,
несущего метастазы неолиберализма, попытка призвать к борьбе с ним, попытка
показать, что столицу давно пора вывести в какой-нибудь город-сателлит (и уж
во всяком случае не в прежнюю столицу, северную, а в маленький такой
городок, компактный, эффективный и прозрачный). Отсечь весь криминал,
коррупцию и деструкцию лоббистов, двадцатиэтажно восседающих друг у дружке
на шее. Как это сделал Назарбаев у себя в Казахстане. Вашингтон, столица
США, был и остается строго чиновничьим городом. Да, столица американского
образа жизни – Нью-Йорк, но не в нем все решается.
(Тему, впрочем, толком озвучить так и не удавалось, она всегда была табу. Да
и журналистская братия в основной своей массе в общем-то «не догоняла»
смысла. Стандартный ответ: «Брось, не выдумывай…» Каково же было мое
удивление, когда идею переноса в своей воскресной программе на канале
«Культура» недавно вбросил Виталий Третьяков – в компании звезд
отечественной политологии. Большинство приглашенных высказалось «за». Скорее
всего, это имело целью просканировать общественное мнение в электоральных
целях, хотя не исключено и бескорыстное целеполагание.)
Еще я писал о соцдарвинизме, а точнее, о том невообразимом рагу из мифов,
что исповедуют те, кто в 93-м расстреливал будущее России или стыдливо
отводил глаза от Белого дома – и с того времени всемерно стремится охранить
свои приобретения. Писал, что разоблачать надо не преступления нового
русского века, а его психологию. Потому что он самым проникновенным образом
и всей мощью своей пропагандистской машины стремится убедить в чистоте своих
помыслов и благородстве намерений. И повергает обывателя в дионисийское
опьянение новыми благами и соблазнами.
+ + +
Из всех силовых структур тайные – вещь в себе, некая сверх-каста, которой
доверены великие секреты и специфические полномочия. Со времени Елизаветы
Английской их всемерно укрепляли и наделяли максимальными ресурсами. Они
спасали от гибели целые государства, однако и зла причинили немало. История
советских спецслужб – притча во языцех. Это и обрекло их на шантаж со
стороны перестроечного либерализма. Потом их сто раз переформировывали,
«деидеологизировали», им активнейшим образом навязывали «комплекс вины». Но
это же дало и обратный эффект: по «закону компенсации» у позднесоветских
структур госбезопасности выработалась, можно предположить, и некая «мания
превосходства», стремление преодолеть этот комплекс, словно бы выместить
весь свой прежний «обскурантизм» вовне.
Да и во все века были престиж и романтика профессии. И ведь отбор был, смею
думать, строжайший. Брали привлекательных, видных, волевых, физически
крепких и спортивных. Или неприметных, но волевых, толковых и ловких. Таких
как Путин, например. Да и в аналитические и прочие центры мозги далеко не
последние подбирались. Каста. Со временем то, что было продуктом
искусственного отбора, стало восприниматься как естественное. И люди думали:
да, мы сильнее… да, мы информированней… да, мы смелей и динамичней… да, мы
лучше - но почему в таком случае стоим на страже «равенства и застоя»?
Романтика романтикой, престиж престижем, но в народном мнении «особистов» в
общем-то не жаловали. С одной стороны взглянуть – защитники, с другой –
соглядатаи… Их недолюбливали, побаивались и в реальной армии, в строевых
частях.
Тогда, в октябре 93-го, страну «сдали» и те, и другие. Одни прохлопали,
другие предали. Было ли это предательством? Может быть, просто ошибкой
неведения? Но солдат есть солдат, и высшая его доблесть – в том, чтобы
следовать присяге. Он присягает высшему закону страны – ее конституции. А
конституция, хотя и вверяет всю власть в стране народным избранникам, но
контроль над силовыми структурами поручает высшему исполнительному лицу. А
на законодательный орган с утра до вечера лили грязь по телевизору. Первыми
предали верхи, средние же и рядовые эшелоны «силовиков» были либо одурманены
опиумом либерал-реваншизма и национал-монархизма, бездонно лившимся с
голубых экранов, либо были откровенно безразличны ко всему.
Увы. Многим участникам той беды 93-го из числа силовиков внушили, что
альтернатива в лице Верховного Совета, особенно в лице Хасбулатова и
Руцкого, вообще была неприемлема. Один, дескать, покрывал авизовщиков, а
другой и того неадекватнее – послал народ чуть не с вилами на хорошо
охраняемое Останкино. Либеральные СМИ, цену которым мы теперь знаем, в
карман за враками не лезли.
+ + +
Бывший секретарь комитета комсомола с 1-го Московского часового завода,
сказал мне тогда: чего ты хочешь, та власть была слаба, она шаталась – ее
тронь и развалится…
Развалился и сам Первый московский часовой завод – и руины уже не дымятся.
Исчез и семитысячный коллектив, восемьдесят процентов продукции отправлявший
на экспорт. Словно в подтверждение логики Леши П., бывшего первого
комсомольца…
Потом я понял, что так, как Лешу П., научили думать многих «силовиков».
Просто привили такой мифчик – чтоб не думалось боевому народу, чтоб совесть
не терзала. Тронь – и развалится…Дескать отжил свое, не нужен был тот
прежний миропорядок, потому что был нежизнеспособен…
Постойте, да этак ведь можно крепкому и абсолютно здоровому человеку сунуть
нож в спину, а потом снять шляпу и сказать: смотрите, он же не смог
защититься, он совершенно нежизнеспособен.
Но давайте обратимся к истории – разве не с мифа о могучем новом племени
людей большевики пытались утвердить свою власть? Ведь и Ленин писал: «Сила
доказывает себя только победой в борьбе».
Вспомним кустодиевского «Большевика». Исполин с сердитыми глазами шагает по
городу, переступая через дома. Он так велик, что дома ему просто по колено.
(Если этот образ преломить в нашу нынешнюю плоскость, то вышел бы «силовик»
или «новый русский бизнесмен»). А взять Горького, Шаляпина, Маяковского… -
все это фигуры знаковые в своей могучести, на них и взгромоздилась новая
эпоха.
Вспомним строки А. Блока – про скифов с жадными глазами…
Сколько в этих словах пассионарного напора, динамизма, стремления отринуть
своей несокрушимой жаждой жизни все стареющее и отживающее век. Вспомним –
какими ничтожными пузырями Владимир Владимирович Маяковский рисовал в своих
агитках «попов», «буржуев» и пр. А сколько силы и новаторства в поэтических
образах этого «агитатора, горлана-главаря»? Да что там – половина
пропагандистского обеспечения социализма строилась на культе сильного,
дерзновенного и витального, на культе покорителя времени и пространства.
Сплошные парады физкультурников. Никто не воспевал серости и безликости,
которыми щедро наделяют прежнюю эпоху ее критики... Утопичная она или
неутопичная – еще разбираться, но это была эпоха с невероятно захватывающей
эстетикой…
И в этой связи исключительно важно понять, что сила и харизма не имеют
абсолютного имманентного значения. Это – инструмент. Важно, в чьих руках он
находится. Любая завоевавшая власть эпоха пытается убедить массы в том, что
она самая динамичная и жизнеспособная – и только по этой причине она
находится на авансцене истории. И нет никаких оснований полагать, что
исключительно нынешняя лучше иных способна культивировать идеалы
саморазвития.
Я не собираюсь клясться в любви к отечеству – ни тупо и громоздко, ни
образно и красноречиво. Я знаю одно: что русскому счастье, иному – смерть.
Для меня, например, сенокос – абсолютное счастье. Помахать литовкой с
недельку по росной травке, послушать пение птиц, посмотреть, как заря
золотит луга, – вот оно, наше все после Пушкина. Для меня как для писателя
мыслить и писать – тоже радость, и тоже не вторичная. Хотя и не абсолютная.
А есть немало людей мыслящих, которым меня не понять. Особенно в больших
городах.
+ + +
К «Белому дому», которому суждено было быть расстрелянным, я приходил
трижды. Полемизировал с кем-то, слушал людей у костра, где грелись
охранявшие, маршировал в колоннах протестантов по Калининскому (Новому
Арбату). Но в самую заваруху уже все перекрыли – не подойти. Возможно, это и
уберегло тогда меня самого (не уверен – что мою честь).
Понимал, что страна могла единственно обрести спасение в народной
демократии, которую как мог и воплощал российский парламент – пусть и
несовершенный. Только он мог приостановить процессы деструкции, запущенные
медведем-шатуном в руководстве страны, только он мог установить подлинное
народовластие без ущерба для экономики, без социальных бурь и культурных
вакханалий. Только он, наконец, и был способен со временем поставить сложную
механику земского самоуправления, о необходимости которой твердили самые
упорные (и заслужившие поощрения у Запада) умы.
В первую неделю Ельцин пускал людей к осажденным почти свободно. Милицейские
кордоны не препятствовали. Потом появились лица в камуфляже. Обложили людей,
словно волков, оставив единственный проход, сообщавший их с внешним миром.
Если бы на защиту высшей власти в стране пришел хотя бы один москвич из
сотни, то там была бы сотня тысяч человек. Медведь-шатун, возможно, и
поостерегся бы кидаться на этакую тьму народа, боясь потерять лицо в глазах
внешних «демократий». Дрогнул бы кто-то из его «силовиков»,
немногочисленных, но прозелитски дерзких. А те, что оставались пассивными,
напротив – поднялись бы. Да и та завидовская вечеря 2-го октября (с
Лужковым, Куликовым, Ериным, Степашиным, Грачевым, Черномырдиным и проч.) не
стала бы движений резких делать…
Но людей было меньше, много меньше. Вначале – раз в двадцать против сотни
тысяч, потом – в пятьдесят. Москвичи в своей массе уже почуяли, что сидят в
самом центре большого пирога, и в этом их колоссальное преимущество перед
всеми прочими. И главное: СМИ (и прежде всего телевидение) к этому времени
были крепко схвачены сплоченным либеральным меньшинством, убежденным, что в
стране многие годы существовал государственный антисемитизм, за что и
следует всей неразумной стране отомстить.
Захват происходил в последние годы перестройки. Сужу об этом не как лицо
стороннее, а как человек, немного знавший телевидение изнутри. В 1989-92 гг.
работал редактором в телевизионной структуре АПН – Главной редакции
видеоинформации. «Новые телевизионщики» обливали тогдашних нардепов липкой
телевизионной слизью – смесью лжи, вымыслов, недомолвок, полуправд, прямых
оскорблений и простеньких мифов. Простеньких – но как раз по желудку
отечественному плебсу.
В этих условиях (и по причине девственности массового сознания) лишь
немногие адекватно воспринимали происходящее. И далеко не все из этих
немногих были готовы проявить себя как граждане страны и вступиться за ее
честь. Так оно и будет отныне: незначительные в своей численности элиты
управляют процессами, чуть большее число людей осмысливает происходящее – и
подавляющее большинство ни бельмеса ни в чем «не сечет» или от политических
процессов самоустраняется.
+ + +
После расстрела Белого дома пришло понимание, что Москва не должна более
оставаться столицей России, не имеет морального права. Как не имеет его и
Санкт-Петербург, потерявший Россию в 1917-м. Столицей должен быть
город-сателлит, абсолютно прозрачный город-управленец, а не развратный
многомиллионный мегаполис с хеопсовой пирамидой криминала, коррупции,
лоббизма и т.п.
Так я бросился душой в глубинку России. Когда-то исколесив и искрылив в
журналистских командировках весь Союз, решил, что лучшая часть России – это
ее срединная оседлая Сибирь. И еще решил, что личное счастье искать надо там
же. Кому-то все это покажется нелепым и утопичным, но вряд ли
непоследовательным…
Просто чуял, что должен достучаться до нутра глубинки, где «вековая тишина»
(пользуясь некрасовским слогом), истолковать людям зло столиц, правду
происходящего в них – и не того, что они вещали о себе, а самую народную
суть – до основ, до кантовской метафизики. Только там, во глубине России,
среди людей, чей разум не замутнен московским мозгоблудием, и можно обрести
твердую почву под ногами, выбраться из интеллектуальных фекалий столиц.
Середина 90-х. К этому времени я уже много раз побывал в Алтайском крае,
месяцами жил, ходил, как на работу, в центральную библиотеку и представлял
себе картину событий в крае. Возвращался в Москву, по собственному почину
брал интервью у А.А.Сурикова, шедшего на губернаторство под лево-аграрными
лозунгами, публиковал в «Советской России». Без корысти, без всякого пиара,
просто за державу было обидно. Отдали б в худые руки еще на несколько лет (и
после свирепствовавшего в крае чубайсовского ставленника Райфикешта
оставалось чем поживиться). Да и верилось в Алтай, как же нет, ведь в 96-м
он проголосовал против Ельцина…
А главное, сердце болело за край, за Сибирь-матушку да за Россию-бабушку.
В это время либеральные СМИ-концерны только-только запускали свои щупальца в
провинции. Так пошла в регионы в газетных вкладышах и приложениях московская
«местечковость большого стиля». К названиям новомодных столичных изданий
прилагалось «…на Камчатке», «…в Новосибирске», «…на Алтае».
Я же, наивный, мечтал возбудить противодействие глубин. Потратил немало
усилий на то, чтобы создать сибирскую газету для московской читательской
аудитории. Будоражил людей в Совете Федерации, в крае, в регионах МАСС,
журналистов, бизнесменов, зачем-то - зятя Никиты Михалкова Альберта Бакова в
Фонде культуры, которого газеты почитали «режиссерской мафией». Бесплодно,
только время и силы потратил…
О центростремительном устройстве России, о пирамидальности ее
административного и этнокультурного уклада, порождающего зависимость
провинций, об аморфности гражданского сознания писано немало с незапамятных
времен. И все ее беды и пороки, казалось бы, рассмотрены и разгаданы нашими
религиозными мыслителями позапрошлого-прошлого веков. И были в эпохи, когда
командно-административное устроение России несло ей благо. (Екатерина 2
вообще писала о невозможности иного). Славянофилы утверждали, что
политическая зажатость населения, отсутствие западной протестности и жажды
гражданских свобод вполне компенсировалось в России свободами внутренней
жизни, что иногда вели и к разного рода ересям, а в общем-то порождали в
народных массах поэтическое мировидение.
Вставая на эти позиции излишне твердо, можно впасть в риторику, которая
любое закабаление и системное ужесточение оборачивает во благо. По
странности исторических судеб, плодами державной идеи воспользовались новые
российские «либерал-реформаторы» и «западники», в общем не имевшие никакого
отношения к своим предшественникам. Чего ж не воспользоваться, когда эта
риторика приносит баснословные барыши, а главное – когда того требует
мировой капитал. В середине и конце 90-х шел интенсивный процесс
выстраивания пирамиды подчинения в «четвертой власти». И было до боли обидно
понимать, что системного противодействия этому не предвидится. Правда,
грянуло третье тысячелетие, пугавшее сбоем и обнулением компьютеров, и чуть
не обнулило либеральную идею, а с ней и либеральные СМИ во всем их
множестве. Либеральная идея уже не так влиятельна, но она мимикрирует…
+ + +
Нынешние строительный бум в Москве, миграционная и централизационная
вакханалия демонстрируют динамизм метастазирования. Подобно Кутузову,
оставив Москву, мы спасем Россию. Москва не будет врагом нашей новой
исторической идентичности. Пусть живет и развивается.
Совершенно необходимо создавать новую столицу России. Конечно же, враги идеи
переноса будут утверждать, что она несбыточна. И приведут тысячу веских
аргументов «против». Еще бы, такой передел географии приведет к тому, что
очень многие преступные элиты, политиканы и денежные мешки испытают
сильнейший стресс и потеряют влияние. Устроят неслыханное кликушество по
всей Российской Федерации – и дальше. Препоны будет колоссальнейшие. Ну, так
и задача переноса столицы – вовсе не в том, чтобы потакать пороку.
Конечно же, есть огромное число разумных и патриотически настроенных
коренных москвичей, людей достойных, которым эта идея также покажется
нелепой. Они также испытают целую гамму фрустраций – от активной
убежденности в «несостоятельности», «затратности» и «нереализуемости»
проекта до элементарных детских обид. И здесь помимо государственной воли
нужна будет гигантская разъяснительная работа.
Вместе с тем подавляющая часть населения воспримет эту идею «на ура». Москву
не любят многие. А как прикажете относиться к тому, кому было доверено
хранить семейный сундук и кто его единолично присвоил? Нет никаких сомнений
в том, что население поддержит тех, кто возьмется за дело первым –
подавляющим большинством поддержит. Что и подтвердит демократичность идеи
переноса столицы. А решать это можно хоть всенародным референдумом, хоть
«указным произволом».
Это и должно стать новой национальной идеей. Этого одного будет достаточно,
чтобы Россия воспрянула, обрела второе дыхание, новую идентичность, новое
эволюционное измерение. Столицу, конечно же, надо переносить на восток. Чуть
поближе к Сибири, но не в Сибирь. Нет никакой нужды забредать слишком
далеко. Отдаляться от Европы, безусловно, не стоит. Такая евразийская
подвижка должна составить что-нибудь в пределах 300-400 км от Москвы, при
этом важно и не наткнуться на город-миллионер вроде Нижнего. (Знаю этот
город, прожил в нем шесть лет. Город неплохой, но не подойдет). Со времен
ополчения Минина и Пожарского многое изменилась, ребро жесткости или
«барьерный риф этнической упругости» сместился много дальше на восток…
В общем, это должен быть современный город-сателлит с чистой душой, верой в
будущее и благородными помыслами. И все это не просто мечта, а мечта во
спасение.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
