|
|
Валентин Зверовщиков
Похороны папы Жоры
В это утро директор
музыкального училища Марина Анатольевна Воробей встала
разбитой. Ночью под окном надсадно пищала машина,
Робевстал
за стенкой до трех часов играли новоселье, а под утро, когда уже надо
вставать, разыгралась пурга. От недосыпа поднялась
слабость, подскочило давление, но начинать день с таблеток не
хотелось.
Неделю назад музыкальное училище праздновало двадцатипятилетний
юбилей, по случаю чего в местном драмтеатре давали гала-концерт.
Областное руководство и управление культуры вручали дипломы, грамоты и
ценные подарки. Конечно, на всех не хватило.
Кто ждал нового звания и не дождался. Кто обрадовался бы и
грамоте, но не услышал свое имя даже в списке поздравляемых. В
спешке кого-то совсем забыли пригласить. Недовольные
преподаватели ходили по училищу туча тучей и здоровались сквозь зубы.
Марина Анатольевна представила, как она переступает порог, а в
приемной уже сидит с кислой физиономией заслуженный работник культуры
пианист Травченко, прелестный человек и талантливый педагог. Его
несправедливо позабыли упомянуть. И вот он уже пять дней подряд
ходит на прием, чтобы хоть каким-нибудь действием директор училища
восстановила его моральный авторитет в глазах коллег.
Страшный заика, при этом очень любивший поговорить, он начинал с того, что
долго и беззвучно шлепал губами, одновременно стуча длинными пальцами
по краешку стола. Разговаривать с ним была мука мученическая. Марина
Анатольевна не смотрела ему в глаза, пока он мычал, ухал и пускал пузыри,
время шло, он волновался и не мог выговорить ни полсловечка. Потом
звенел звонок, он уходил на занятия, а в перерывах приходил
снова.
Дорогу замело, автобусы ходили редко. Марина Анатольевна пошла пешком
через парк, по пути чуть не утопла в сугробе. Когда пришла в училище, первый
урок уже начался, но в приемной, однако, сидел посетитель, по виду
клерк из новых русских – белая рубашка, галстук, хороший костюм. На коленях
кожаная папка. На соседнем стуле небрежно брошено пальто из
тонкой лайки. Все это Марина Анатольевна разглядела сквозь
слипшиеся от снега ресницы, попросила секретаршу Варю согреть чаю и только
тогда спросила.
- Вы ко мне?
- Да, но я подожду - понимающе кивнул клерк.
- А по какому делу?
- По личному, - сказал молодой человек и доброжелательно улыбнулся.
По личному, так по личному. Марина Анатольевна прошла в кабинет. Секретарша
Варенька вскипятила чай. В кабинете сразу стало тепло и уютно.
- Проси, - кивнула директриса секретарше.
- Доброе утро, - поздоровался еще раз молодой человек и сразу
по-деловому приступил к делу, - Вы, наверно, в курсе, что ушел
из жизни Егор Артемьевич Папандараки?
Марина Анатольевна уклончиво
кивнула, между тем лихорадочно перебирая в уме всех начальников, директоров,
представителей администраций области и города. Никого с такой
запоминающейся фамилией она не знала. Тупая боль стучала в висках и не
давала сосредоточиться.
- Похороны состоятся завтра.
- А вы кто Егору Артемьевичу? – предприняла обходной маневр директриса.
- Племянник, - сказал молодой человек и снова улыбнулся.
Улыбка его почему-то женщине не понравилась.
- Можно ваше удостоверение личности?
Клерк вынул из папки паспорт и
положил перед ней .
- Тризнич Александр Ипатьевич, - прочитала она, помассировала виски. Нет,
никого с такой фамилией она не знала.
- Примите соболезнования, Александр Ипатьевич.
- Благодарю.
- Папандараки… Разве он грек? Егор Артемьевич?
- Самый пренастоящий, - подтвердил юноша.
- А вы? – почему-то спросила Марина Анатольевна.
- Я – нет.
- Понятно, - протянула директриса. Хотя, как может
быть, чтоб дядя
был грек, а племянник русский? Тризнич, Тризнич… Тоже что-то
балканско-сербское. Марина Анатольевна взглянула в окно. Пурга становилась
все сильнее, и также, как пурга, усиливалась головная боль.
- Я племянник со стороны жены, - пояснил Александр
Ипатьевич, угадав ее мысли.
- Ах, вот как! – обрадовалась женщина, словно это все объясняло, -
И какое же дело вас привело к нам?
- Да вот это вот и дело. Завтра похороны. Нужны музыканты. Все
рекомендуют ваше училище.
- Вот в чем дело! Но позвольте, дорогой Александр
Ипатьевич, вам отказать, - Марина Анатольевна наклонила тяжелую голову к
столу и пошарила рукой в выдвижном ящике. Только позавчера она положила туда
свежую пачку раунатина.
- Дело это частное. Музыканты люди очень щепетильные. Для этих
целей нанимается специальная бригада музыкантов в похоронном бюро. Студентов
мы не даем…
-
- Нет, нет, нет, уважаемая, вы не поняли. Нам нужны хорошие
музыканты. Самые лучшие. Неделю назад я присутствовал на вашем
юбилейном концерте и в который раз порадовался за город.
Сколько в нем талантливых людей! Я говорю в первую очередь не о детях,
хотя и детки славные. Я говорю об их замечательных педагогах. Вот
список интересующих нас музыкантов, - Александр Ипатьевич протянул ей
лист мелованной бумаги с отпечатанными на компьютере фамилиями.
Директриса надела очки, внимательно прочитала список людей, среди которых
первыми номерами шли пианист Травченко и лучший в области
скрипач Ниневич.
- Нет, нет, это абсолютно исключено. То есть, вы можете обратиться к ним
лично, пожалуйста, я не возражаю, но за их реакцию я не отвечаю,
художники - люди эмоциональные, вспыльчивые, я им не указчик,
приказывать не могу.
- Они согласятся, Марина Анатольевна, уверяю. Мы приглашаем на
очень выгодных условиях.
- Да? – вдруг заинтересовалась женщина, - И на каких же, если не секрет?
- На любых, - вдруг сказал клерк металлическим голосом.
Марина Анатольевна испугалась. В тоне молодого человека послышалась не
угроза, но, во всяком случае, глубокое недовольство. В конце концов, в
действительности, это не ее дело. Пусть договариваются сами. Зачем ей лишние
неприятности?
- Конечно, конечно, - засуетилась Марина Анатольевна, -
Они могут пойти вам навстречу просто из уважения к Егору
Артемьевичу, но, - лицо ее неожиданно вытянулось и приобрело
бессмысленное выражение.
Женщина вспомнила, откуда слышала эту фамилию. Она часто
встречалась в уголовной хронике города, потому что Егор Артемьевич
Папандараки по кличке Папа Жора - единственный в области и регионе вор
в законе, могущественный в своем роде человек, предприниматель,
правда, никто не мог точно сказать, каким видом деятельности он
занимается. Только в легальном бизнесе - автосервис, общепит, цветные
металлы, сырая нефть, а в нелегальном - остальная часть
айсберга. В последнее время его офис располагался в здании городской мэрии.
Поговаривали, что мэр с Папой Жорой состоит в коротких отношениях.
Когда Папандараки сидел в тюрьме, в газетах писали, что приговор
несправедливый, предвзятый, что арестовали его за имидж, а не за дело,
что он - жертва коррупционеров от
правоохранительной системы, живой свидетель прокурорского беспредела. В
тюрьме дал телеинтервью, обвинил прокурора во взяточничестве,
рассказал про себя, какой он хороший - что его фонд
регулярно привозит продукты и одежду в детский интернат, переводит
деньги туберкулезному диспансеру, помогает пенсионерам,
родственникам сидящих в заключении и вообще всем, кто попросит.
Никому не отказывает. И это, как поговаривали, была святая правда.
Марина Анатольевна вспомнила историю, как Папандараки помог
бабушке. У той отравили собачку. Егор Артемьевич внимательно выслушал
просительницу, пообещал разобраться и, действительно, через неделю соседа
старушки со следами пыток на теле нашли засунутым под лед городского
пруда. Завели уголовное дело, но хотя весь город говорил про
собачку, доказать ничего не удалось. А скорее всего даже и не пытались.
- Значит, говорите, Папандараки? – Марина Анатольевна
постаралась улыбнуться нежданному гостю и невнятно прохрипела, - Так
бы сразу и сказали…э-э… Александр Ипатьевич, - побарабанила пальцами по
столу, - Посмотрим, как вам помочь
- Да уж помогите, - вновь улыбнулся юноша. В уголке рта его
блеснул золотой зуб. Или ей показалось?
Посмотрела на список.
- Травченко - пожалуйста, я не возражаю… Через пять минут
закончится лекция, и он в вашем распоряжении. То есть, подождите, - вдруг
нахохлилась директриса, - он ведь пианист, а вам, наверное, нужны духовики?
- Именно пианист, - не согласился клерк.
- И что же он вам в такую погоду сыграет? - Марина Анатольевна
кивнула на окно, за которым мелкой крупкой билась вьюга.
- Что попросим, то и сыграет. К тому же, похороны завтра. Пурга к тому
времени утихнет, тьфу, тьфу, тьфу, конечно!
- Прямо так - в снегу и поставите рояль? - с недоверием спросила
женщина.
- Так и поставим, да, - кивнул молодой человек.
- Ну, хорошо, - Марина Анатольевна увидела на столешнице под настольной
лампой пачку раунатина и обрадовалась, - Я думаю, вы с вашим обаянием и
деловой хваткой сумеете договориться с Валерием Ивановичем, а вот
Ниневича, к сожалению, в городе нет. В Андреевке в национальном округе
какой-то свой праздник, не помню, какой, и он уехал туда со своими
учениками.
Александр Ипатьевич вынул из кармана сотовый телефон, набрал номер и сказал:
- Кузьма, поймай вертушку в Андреевку, возьмешь на борт
музыканта Ниневича…. Самое позднее – девять утра… Не долетишь, значит,
не долетишь... В смысле, авиакатастрофы, да…Окажешь семье
большую услугу… Без базара…Все. Конец связи.
- Как же они полетят в такую погоду? Это ведь самоубийство,
Александр Ипатьевич. Я могу предложить вам другого
скрипача, не хуже Ниневича.
- Какого?
- Суходрукова Владима Павловича. Тоже у нас одно время работал, теперь
перешел в музыкальную школу, - Марина Анатольевна выпила таблетку, запила
мелкими глотками и выдохнула. Все. Теперь должно отпустить.
- Звание?
- Звания нет, но он, правда, хороший музыкант.
Тризнич отрицательно покачал головой.
- Не годится, Марина Анатольевна. Ниневича все знают. Да и братве будет
приятно. Заслуженный артист как-никак, другой престиж.
- Он работник. Заслуженный работник культуры, - поправила директриса.
- Какая разница? – махнул рукой Тризнич, - Скрипач должен быть
евреем по определению.
- Так Суходруков тоже еврей, если только в этом дело.
- Марина Анатольевна! – молодой человек повысил голос и положил
руку на стол, - Мне заказали Ниневича, значит, будет Ниневич, а не
Суходруков. Притом, согласитесь - хороших скрипачей с такой фамилией
не бывает. Не должно быть. Это нонсенс. Это может вызвать смех, а
в нашем случае и нежелательные последствия, зачем
рисковать?
- Да, верно, ни к чему, вы правы, - согласилась Марина Анатольевна.
Прозвенел звонок. Коридоры наполнились шумом
- Сейчас должен войти Травченко, - подумала директриса и
не ошиблась.
Травченко заглянул в
дверь, увидел посетителя, что-то прошлепал губами, раздирая рот в разные
стороны. Марина Анатольевна, извинившись перед молодым человеком,
вышла в приемную, на всякий случай вывела пианиста в коридор, но и там
почему-то заговорила шепотом. Валерий Иванович пытался ее свернуть на
юбилейный концерт, но она оборвала его и быстро, в несколько
слов, чтобы уложиться в перемену, ввела в суть последних событий.
- Как же они его собираются хоронить, когда у него головы нет, - со
страху Травченко перестал заикаться.
- Как нет? Ты что говоришь? – опешила женщина.
- Отрезали. Темное дело. Никто не знает. Завалили вместе с
охранником. Может за долги, кто говорит – власть не поделили. В город со
всей страны ворья понаехало на похороны. Нового короля будут выбирать.
- А что же милиция?
- А-яя---яяя-у-юю-ююю-ю-ей-ей-ей-ей, - снова заклинило Валерия Ивановича.
- Ну, хорошо. Так что сказать посыльному? Согласен? Будешь играть?
- По-па-па-па-пробуй-уй-уй-уй, отка-ка-отка-отка-жис-жись. Я себе
не вра… я себе не-не-не-не-не не враг-враг-враг-враг. Я согласе-се-се-се-сен
на мо-о-о-о-ро-ро-ро-зе-зе-е голым-лым-лым иг-иг-иг-иг-иг-иг-иг…
От волнения Травченко начал жмуриться и оскаливать зубы.
- Я поняла, дальше не надо, все, иди на занятия, я дам
им твой телефон.
- Вы-вы-вы-ясните, что-что-что-что хотя бы иг-иг-иг- иг-иг…
Когда Марина Анатольевна вошла в кабинет, Тризнич смотрел на портрет
Скрябина и пожимал плечами.
- Никак не могу понять феномен интереса к Скрябину. Несколько раз пытался
заставить себя дослушать его «Поэму экстаза» до конца. Не смог.
Дребедень какая-то, а?
- Оставим в покое великих, Александр Ипатьевич. Мы можем их не любить, но
от этого они хуже не становятся, - скороговоркой прервала молодого
человека женщина, - Значит, Травченко согласился. Единственно,
он беспокоится, что играть? Какой репертуар? Потом время выступления
и…
- Привезем и отвезем. Единственная просьба – освободите его завтра от
занятий, семья Егора Артемьевича будет вам крайне признательна. Может, у вас
есть какие-то проблемы? Мы поможем решить.
У Марины Анатольевны заболели глаза. Раунатин явно не пошел впрок. Конечно,
проблем море, и этот улыбчивый молодой человек мог решить их в
кратчайший срок, она в этом уже не сомневалась, но вспомнив бабушку с
собачкой, стряхнула с себя мгновенное искушение
воспользоваться его помощью.
- Да не беспокойтесь, мы не потребуем за это никаких услуг. Все
останется между нами.
Так и поверила, ага. Коготок увяз, всей птичке пропасть.
- Нет, спасибо, никаких проблем, - Марина Анатольевна помедлила, даже
дыхание перехватило, но все же решилась спросить, - А правду говорят, что…
эээ… Папе Жоре, в смысле, Егору Артемьевичу, то есть, усопшему… что
его будут хоронить без головы?
- Да, не нашли голову, - признался Тризнич неохотно, - Но тело опознано
близкими, так что все законно.
- Какой же это закон – хоронить человека без головы?
- А где же ее взять? – пожал плечами молодой человек.
- А кто отрезал? – спросила наивная женщина.
- Очень хороший вопрос, Марина Анатольевна. Было приятно
познакомиться. На всякий случай, вот мой телефон. Мало ли, жизнь такая
странная пошла… Вдруг и позвоните, нужда настанет, - Александр
Ипатьевич молча по-офицерски поклонился и вышел вон.
Вечером в квартире Травченко раздался звонок. Он кинулся к телефону и
услышал голос Льва Леопольдовича Ниневича.
- Ты где-е-е-е-е, где-е-е-е? – заблеял Валерий Иванович на высокой
ноте.
- На бороде, Валера. Где я еще могу быть, когда такие события?
- А я уже-е-е-е уже-е-е-е по-о-думал-ал-ал-думал…
- Ой, Валерий Иванович, не надо думать, - оборвал его товарищ, - Есть,
слава Богу, кому за нас думать. Ты знаешь, кого я имею ввиду.
- Ма-а-ма-а-а-ма-а-а-а-ари-рину-уу-у-ну Ана-на-ана…
Лев Леопольдович не деликатничал, всегда обрывал коллегу
на полуслове.
- Конечно, ей ведь там не играть. Я понимаю, Суходрукова бы в
городе не было, а то ведь через дорогу живет. Конечно,
Ниневич всегда выручит, поможет, подставит плечо, но, спрашивается, до
каких пор?! – взвизгнул первый скрипач области, - Друг-то я тебе друг, но
нельзя же на мне воду возить! Как сами, так с понтом в Австрию
едут, сардельками обжираться, а Ниневича - в
Андреевку. В конце концов, я не мальчик!.. – после небольшой паузы
последовала добавка, - Да и ты тоже. Почему вы все позволяете
собой помыкать? Могла бы и к лабухам отправить. Они
бы им и «Мурку» и «Гоп-стоп» слабали. Зачем нас ломать, Валерик?
Что мы ей сделали? А если нас завтра там убьют?
- Как убьют-у-ю-ю-уб-бью-ю-ют? За что?
- За то, что рылом не вышел. Они же антисемиты, эти уроды. Мало ли,
что им может не понравиться? Поставят в сугроб на колени и пулю в
затылок. А деньги они какие платят, тебе говорили? – без всякого перехода
перешел на деловой тон музыкант.
- Ты-ты-ты-вы-вы-вы-твое-е-е годо-до-во-о-ое
жалова-жало-ва..
- Это уже кое-что, - удовлетворенно подышал в трубку Лев
Леопольдович, - А что играть?
- Ты-ты-тыры-ры-рырадиционно-но. Григ, Бетховен. На вынос-нос тела из-из
до-о-о-о-о, - Валерий Иванович глотнул воздуха и с трудом
продолжил, - и на опуска-ка-ка..
- На опускание гроба, так, - подсказал товарищ, - И
что?
- Тема из фи-фи-фильма «Крест-крес-ный отец», пы-пы-пы-пы-омнишь?
Скрипач тяжело засопел, потом все-таки сказал:
- Что ж, не самая плохая музыка, надо отдать должное, - и
на тон ниже, - А, правда, он без башни - Папа Жора?
- Ту-ту-тушка одна-на-на. Кому-му-му-му-у-у,- распевно замычал
вдруг Травченко.
- Кому что? – попытался угадать Ниневич, чтобы сэкономить время.
- Кому-му-му-у-у-то-то дорогу-у-гу перешел. Заказуха-ха-ха-ха…
- Погоди, насмеемся еще. Как бы плакать не пришлось. Во сколько вставать?
- В девять заедем за-а-а ты-ты-ты-ты…
- Понял. Под фрак белье надень, свитер, а то умрешь. Еще до того,
как тебя убьют.
- Не-не-не-е-е-е-е смеш-смеш-сме-е-е-е…, - но Ниневич уже положил трубку.
Ночью пурга прошла.
Валерий Иванович выпил на
сон грядущий две рюмки коньячку, принял горячую ванну, но сон все
равно долго не шел. Жена и дочь в детской мирно посапывали, он
встал покурить, смотрел в окно на затихающую пургу, бессмысленно ходил
по квартире – гладил книжки, рылся в старых пластинках, сидя в
аргентинской качалке посмотрел полсерии «Крестного отца».
Музыка волновала и пыталась соединить необъяснимое – закон и беззаконие,
насилие и любовь, идеальное, возвышенное и подлое. Она жалела всех
одинаково, и от этого становилось тоскливо, музыка равняла всех…
И тех, кто жил своим трудом всю жизнь, всю жизнь… всю жизнь… как проклятый…
все сам… по десять часов в день… а этот бандит и ворюга
Папандараки… Ненавижу!
А самое обидное то, что
Травченко знал, предчувствовал, что завтра будет играть особенно
хорошо. Он это всегда знал. За сутки перед выступлением его охватывала
нервная дрожь, музыка звучала в ушах даже во сне, ее хотелось играть,
она не надоедала, а наоборот – все больше и больше тревожила, наполняло
изнутри все его существо. Порой это состояние не приходило даже перед
ответственными выступлениями. А тут пришло, надо же…
Ниневич тоже не спал, но по другой причине. Как только он закрывал глаза, из
темноты с вытянутыми руками шел к нему Егор Артемьевич. Он явно хотел что-то
сказать Льву Леопольдовичу. Шел без головы, с шеей, отрезанной по самые
плечи. Красное окровавленное горло шевелилось.
Скрипач затаивался, Егор Артемьевич проходил мимо. И так много раз, пока,
наконец, Ниневич не услышал, что папа Жора плачет. Он выглянул в коридор.
Папандараки привалился к стене и словно стонал. Услышав, как скрипнула
дверь, он двинулся прямо на хозяина квартиры. Лев Леопольдович прижал дверь
плечом, Папа Жора бился в нее с другой стороны и булькающим,
захлебывающимся, утробным голосом выл:
- Лев, Левушка, вставай, пора-а-а!.
Левушка проснулся, увидел
перед собой сияющие любовью глаза жены и устало выдохнул.
Машина приехала ровно в девять.
Через пятнадцать минут огромный, как танк, «Лэнд крузер»
остановился перед особняком Папандараки. Рядом с домом стояло не менее
двух десятков машин и подъезжали еще. Гибэдэдэшники руководили парковкой.
Рядом с ними ходил человек в штатском и записывал номера машин.
- Тьфу, подлятина! – плюнул в сердцах шофер, - Умереть спокойно не дадут.
Музыкантов проводили в дом, в гостиной на первом этаже стоял большой стол,
уставленный спиртным и скромной закуской. Чтобы быстрее
проснуться, они позволили себе по пятьдесят грамм. Говорить не хотелось,
вокруг стояли люди. В элегантных, с иголочки костюмах. Лица у
всех выражали неподдельную скорбь.
На втором этаже рыдала женщина, очевидно, вдова.
Над лестницей висел
поясной портрет Егора Артемьевича, еще с головой. Чуть
одутловатое, восточное лицо, тонкие усики а-ля Кларк
Гейбл, пухлые губы и жесткий, холодный взгляд создавали
неприятное впечатление, чего, вероятно, добивался художник и, кто
знает, может, и сама модель.
Взгляды присутствовавших останавливались на портрете, и мысли их, видимо,
сходились в одном:
- Где ты теперь, буйная головушка? Найдут ли тебя когда-нибудь? И
отыщут ли тех, кто это сделал?
Люди вздыхали, крестились, говорили полушепотом. Со второго этажа,
не спускаясь по лестнице, перегнулась через перила худая, высокая
женщина с пронзительными черными глазами, нашла музыкантов
взглядом и жестом попросила подняться наверх.
Сбросив пальто охраннику у входа, они поспешили наверх в большую залу
с высоким пятиметровым потолком. Зеркала по левую и правую сторону
тянулись вверх, задрапированные темной тяжелой материей. Кое-где
из-под драпировки виднелась резная оправа позолоченного дерева.
Раздвинутые шторы на высоких окнах пропускали в залу
длинные полосы света. Навощенный, мозаичный паркет блестел и переливался,
как зеркало.
В дальнем конце залы стоял на возвышении гроб. Не худой покойник
сложил на груди пухленькие ручки, а голову или, вернее, ее отсутствие,
скрывал черный кружевной платок. Под платком, скорее всего
лежала небольшая думочка, чтобы успокоить нервы присутствующих.
Женщина говорила с явным грузинским акцентом, представилась без
отчества по-простому – Кикой. Ниневич и бровью не повел. Кика
так Кика. Травченко же недовольно задышал, он не терпел
фамильярности.
- Ки-ки-ки-ки-ка-а-а-а этто-это-это-это-о-о хорошо-о, а
б-а-а-ольшое-шое-е имя у ва-а-ас есть?
У Кики от изумления вытянулось лицо. Как можно не знать таких
элементарных вещей? Потом снисходительно пожала плечами и молвила:
- Мака.
Ниневич с каменным выражением лица посмотрел на товарища и последовал к
роялю в углу залы.
-
Играйте, как договорились. Егор Артемьевич ценил и понимал
настоящую музыку. Только негромко, - прошептала Мака и вытерла красные
глаза. Травченко
согласно кивнул.
Через некоторое время Кика, она же Мака, махнула им платком. Они
заиграли.
Многочисленные
родственники сидели возле гроба в два ряда. Вдова плакала, но
уже молча, не нарушая торжественности трагического действа. Полный, в отца,
подросток-сын, от зажима, не зная как себя вести, вертелся
на стуле, демонстративно смотрел в потолок, шарил в карманах, будто что-то
потерял, и производил не адекватное впечатление. Сидевшие рядом
взрослые то и дело одергивали его.
Траурный караул часто менялся. Нескончаемая вереница прощающихся
заполняла залу. Задние ряды подпирали первые, все ближе и ближе
подталкивая их к герою дня.
Музыканты существовали сами по себе. Игралось легко, свободно, с
небольшими перерывами. Никто не мешал, и ничто более не занимало
их. Музыка ровно и строго лилась, облагораживая страдание.
На какое-то время она объединила всех этих разных людей ,
развернув каждого в свой внутренний мир, на дне которого, замутненные
жестокой и суетной жизнью, покоились вечные ценности.
Прощание с телом
растянулось на два часа, и когда Кика, она же Мака, объявила панихиду,
Ниневич порядочно взмок. Под фрак он надел женину кофту, вместо
кальсон лыжные брюки, даже митенки нашел и как-то упустил, что
придется играть в теплом помещении.
Траченко же, наоборот, оделся обычно, решив, что на кладбище не будет
выпендриваться и сыграет в пальто.
На время панихиды Ниневич вышел из залы вниз проветриться, а
Валерий Иванович остался послушать. Выступали, очевидно, коллеги Папы
Жоры, говорили недолго, но уважительно, с
искренним чувством потери. Только обращение «господа»
заменяли «братвой».
Отличился Сашка Елхов, по кличке Хоня, местная достопримечательность.
Валерий Иванович знал его с детства. Они жили в одном дворе.
Высокий, чернобородый Хоня, любимец женщин, плут и профессиональный
шулер, любил блеснуть, но при этом, как увлекающаяся натура, часто попадал
впросак. Так и тут.
Подойдя к гробу, он начал с того, что нервно поправил Егору Артемьевичу
кружевной платочек, скрывавший отсутствие головы. Родственники напряглись.
Потому что Хоня переиграл, хотел сделать красиво, но мастерства
не хватило. Считывалось наоборот, что он сейчас сорвёт
кружево и покажет всем, кто там лежит. Может и не Папа Жора, а
какое-нибудь жуткое инкогнито? А сам Папандараки сейчас едет
где-нибудь в Бразилии с чемоданом зеленых в багажнике мерседеса
и смеется над ними всеми. По залу прошел волной
недовольный шепоток.
- Ша, братва! – успокоил всех Хоня, - Я хочу сказать, что от нас ушел
дорогой человек, который никогда более не родится на этой земле. Папа,
как гора среди нас, все видел, слышал и, мало того, понимал как никто.
Каждый мог придти к нему, он выслушивал всех. Помню, к
Папе пришла старушка, у нее отравили собачку, и она слезно
попросила наказать нехорошего человека. Спрашивается, что
Папе за выгода от этой старухи? Что она ему могла дать? Но
он вытер старческие слезы и успокоил ее больное сердце, - у тех,
кто знал историю про бабусю, челюсти отвалились. А те, кто не знал, кивали
головами и поджимали губы, вот, мол, оказывается, каков был покойник,
а мы не знали. Хоня между тем продолжал:
- Папа Жора был строг и справедлив. Организация с ним
стала семьей, и наша задача, чтобы это
достояние мы сами не растащили по углам, а сохранили в целости, - это
уж вовсе большинству не понравилось. Они с удовольствием поживились бы за
счет обширного хозяйства Папандараки. За этим и приехали.
- Папа Жора ушел от нас навсегда, - Хоня еще раз поправил платочек на
отсутствующей голове покойного и сказал пророческие слова, - Никого из нас
не минет чаша сия, - после этих слов в зале повисла гнетущая тишина.
На какое-то мгновение все представили себя в этой роли, и она
никому не пришлась по душе.
- Прощай, Папа! – сказал Хоня напоследок, наклонился, чтобы, как водится
по христианскому обычаю, поцеловать усопшего в лоб, но вовремя
сориентировался и, словно облизывая Егора Артемьевича, скользнул лицом к его
рукам и чмокнул перстень крестного отца, как и полагается в лучших
традициях кинематографа.
Выносили безголового Егора Артемьевича под мелодию из «Крестного
отца», как и договорились. Блатные рыдали.
Затем все отправились на кладбище. Пурга кончилась, но ветер дул
пронзительный. Музыканты сели в тот же «Лэнд крузер» , который приехал
за ними утром.
- Неужто приве-ве-е-ве-е-зут роял-яль на кла-а-дби-би-бище? Что-то не
верится, - сомневался Травченко.
- Привезут и поставят, Валерочка, да, прямо в сугроб. А потом сожгут.
- Ка-как-как-как сожгу-у-у-ут? – не поверил партнер.
- Обольют керосином и сожгут. На что им вообще это корыто? В карты
на нем играть неудобно, карта скользит, - сострил Лев Леопольдович.
Но действительность превзошла ожидание. Когда приехали на
кладбище, рядом с могилой стоял грузовик с открытыми бортами, застеленный
гигантским ковром - пять на пять метров, а над ковром восточной
сказкой парил в падающем снегу белый рояль.
- Ты, главное, успевай с клавиш снег сдувать, - посоветовал товарищу
Ниневич, - И стучи громче, чтобы не замерзнуть.
- Не-не-не-не-е-е вспо-о-отей то-оже, когда руками
ма-а-а-ахать ста-анешь, про-о-о-о-сты-ыне-ешь, - парировал Валерий Иванович.
Десятиградусный мороз и ветерок, однако, делали их работу невозможной.
Пальцы леденели и категорически отказывались
гнуться. А к кладбищу уже подъезжала траурная процессия. Ниневич в
ужасе растирал руки.
- Надо-о было не ми-итенки, а ва-арежки брать, Лёв, -
мрачно пошутил Травченко.
- Играйте, суки! - окрысился шофер.
- Я не могу. У меня не гнутся пальцы, - жалобно заскороговорил
Лев Леопольдович, - Я не виноват, господин шофер. Я очень хочу, только не
получается, не чувствую струн.
- Если через минуту не услышу музыки, падла, я тебя эту
балалайку схавать заставлю, - сверкнул азиатскими глазами господин
шофер.
Лев Леопольдович похолодел. Начали сбываться все его наихудшие
предположения. Играть он на самом деле не мог, даже если бы его осыпали
деньгами, как снегом. В эту минуту он согласился бы съесть весь
оркестр народных инструментов, только не видеть этого убийцу-
водителя.
- Пристал с ножом к горлу, мерзавец. Дать бы ему скрипкой по
сусалам, скотине! И «Амати» бы не пожалел по такому поводу, ей-богу.
- Принесите во-во-во-водки, - вдруг решительно и
ожесточенно сказал Валерий Иванович. Шофер мгновенно
нырнул в машину, вернулся с уже откупоренной бутылкой. Травченко
по-ухарски заломив шапку, хватил двухсотграммовый стакан, скинул
пальто, ушанку и ударил по клавишам.
Снег заметал, падал на голову, влажные волосы тотчас схватывались
морозцем, длинные фалды фрака взлетали крыльями, черная
бабочка трепетала на хлипкой шее, ветер кружил и влек за собой
мелодию, еще и еще, одну за другой, не останавливаясь. Она то отлетала
вдаль, то звучала совсем рядом, поземкой проносясь под ногами… И было жалко
Егора Артемьевича, его сына, заплаканную Кику и вообще всех, включая братву,
стоявшую без шапок под ледяным ветром.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале вbr>
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
