   |
| |
Владимир Фомичев |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
О проекте
XPOHOCРусское полеМОЛОКОБЕЛЬСКПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИРОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАГЕОСИНХРОНИЯ |
Владимир ФомичевПульс ТушинаПублицистика
Владимир Фомичев. Пульс Тушина. Публицистика. М., "Голос-Пресс". 2003. В ДРУГИХ ИЗДАНИЯХ И НЕОПУБЛИКОВАННОЕНЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ Преследование, неправый суд над моим другом поэтом Владимиром Тимофеевичем Фомичевым не был каким-то фатальным, роковым. В самый беспрецедентный период разгула «демократии» и «свобод», в годы стихийного, не до конца осмысленного русским народом противостояния этой враждебной силе, Владимир Фомичев стал наиболее отважным и бескомпромиссным бойцом на фронте национального спасения. И недруги Отечества не собирались простить ему этой отвапжной позиции. Прежде всего, позиции издаваемой и редактируемой им газеты «Пульс Тушина»… Поьзнакомитлись и подружились мы с Володей в далекий теперь 1970 год, когда он приезжал из Москвы в Тюмень по каким-то командировочно-служебным делам. Историк, журналист, молодой поэт, работал он тогда в прессгруппе газового Министерства. А вскоре, как говорят, перебрался поближе к «живой жизни», в наши тюменские края, пять лет трудился в газете Советского района. Возвратясь в Москву, работал редактором издательства «Современник», в книжной редакции издательства «Правда», возглавлял писательскую гвазету «Московский литкератор». Вышли у него несколько сборников стихов. Был принят в Союз писателей СССР. Дружба наша продолжалась. И сегодня, насмотря на редкие возможности встреч, на испытания, что выпадают на долю нашу, помним друг о друге, верим, что дело делаем правое. Владимир Фомичев надежный товарищ и друг. Верен слову и делу. По-мужски стоек, по-крестьянски основателен, чист душой и помыслами. Едва ли не одновременно стали выходить наши газеты «Пульс Тушина» и «Тюмень литературная». Не очень-то пугаясь местных фарисеев, рядившихся в одежды «патриотов», «демократов»-оппонентов, а «пужали» они зело наступательно и нагло, особенно авторы бывшего «Тюменского комсомольца», навешивая на «ТЛ» ярлыки «фашистов», «шовинистов», я в то же время поражался смелости позиции «Пульса Тушина». Об истинном положении дел в России «Пульс» говорил, опережая другие патриотические издания. Считал я за честь напечатать в «Пульсе» острые стихи. Позднее, отвечая на вопросы следователя в конторе «По борьбе с организованной преступностью» ( ! ) – шло следствие по делу «государственного преступника» В. Т. Фомичева – мне пришлось объяснять следователю, «что явилось причиной написания стихов», и «каким образом я переправлял» эти стихи в редакцию «Пульса». Проходил я по делу свидетелем, но, как пишет автор публикуемого сегодня материала «Встать, суд идет!», тоже не верил, что суд этот «действительно все-таки состоится!» Но- состоялся. Прочтите эти искренние, мужественные, полные сыновней теплоты и любви к Родине строки гражданина и поэта. Трудно, предательски жестоко сегодняшнее время в родном Отечестве. Но есть те, кто противостоит беспределу, не страшится врагов Родины, есть ЛЮДИ. Николай ДЕНИСОВ.
ВСТАТЬ, СУД ИДЕТ!Детективная быль «Совершенно невероятно, а истинная правда». Иван Буни «Окаянные дни». 3 АВГУСТА 1993 ГОДА - Встать, суд идет! Из боковой двери совещательной комнаты вышли три женщины с толстенными папками в руках. Та, что помоложе, стройнее, красивее и поглазастей, - городской судья Тамара Федоровна Савина. У нее по бокам - на вид пенсионерки. Все молчаливо напряжены. - Прошу садиться. В зале собралась боевая публика, из тех немногих русских людей, которым не все равно, что совершается в моей богоданной России и которые не молчат. Лица отдельных присутствующих мне знакомы, их часто можно увидеть на политических митингах, на радующих сердце родной культурой редких теперь вечерах глубоко национальных писателей и деятелей искусств, а также встретить дискутирующими у музея Ленина о к добру не приводящих “реформах”. Весть о начавшемся действе в Мосгорсуде, как громовая истина,граничащая с безумием, всколыхнула всех, кто так или иначе знает меня. Сюда, естественно, мог придти не каждый обеспокоенный: у многих свои неотложные дела. Однако я знаю, что и в их сознании, как в моем собственном, происходящее воспринимается как что-то невероятное, немыслимое. До самого последнего момента никто не верил, что суд все-таки состоится. Накануне спрашивали: неужели действительно возможно такое? И, получив подтверждение, горячо и искренне возмущались: - Пророчески вы назвали одно из своих стихотворений “Охота мафии”. Поистине мафия, коль так всесильна... - Охота идет за народом. И другое определение можно было бы дать - “Россия в прицеле”... - Стереотип поведения необольшевиков тот же, что и у первобольшевиков. Он в первую очередь определяет их действия, а не записи в конституциях или программах, вроде бы разных. - Вершить самосуды в крови у насильствующих юристов двадцатого столетия, начиная с эрседеэрперовских убийц в мундирах Генеральных прокуроров и Председателей Верховных судов. Сменили знамена и лозунги на прямо противоположные, но фанатизм по поводу публикаций в правдивых органах печати один и тот же, идет ли речь о “Новом времени”, где сотрудничал М. О. Меньшиков, или о “Пульсе Тушина” Владимира Фомичева. Еще с утра здание у Каланчевки окутала накаленная атмосфера. “АВТОМАТЧИКИ С СОБАКАМИ стоят у зала суда, где идет процесс над Владимиром Фомичевым”, - такой репортаж Валентина Сорокина поместит потом на первой странице газета “День”. О своем впечатлении от осуществления необычной операции мой маститый собрат мастерски рассказал, в частности, следующее: “Начну с того, что в зал суда не пускали людей, выставив заслон. А ведь суд открытый... На втором этаже народ встретили автоматчитки с собаками. Я был потрясен, шокирован этим. До сих пор стоит перед глазами картина: громкий лай собаки и совсем еще мальчишка, такой белобрысый, видно, только что призвали в армию, которого огромный пес, бросающийся на людей, тащит за собой. У меня тут же родилась ассоциация с разгоном в Москве первомайской демонстрации, с той лишь разницей, что второй этаж нарсуда - не широкий проспект, а ограниченная территория... Подобное можно увидеть только в кинофильмах о фашистских концлагерях. Здесь же не подсудимые, а свободные граждане своей страны, а с ними такое обращение. И я, пока жив, не забуду и не прощу и как поэт должен с ними рассчитаться. Не смогу забыть такую горькую деталь: бросающаяся на людей собака, рвущаяся с поводка, и вдруг выросшая перед ней фигура женщины в черном, с большой иконой Богоматери, и в ушах стоит ее сильный, трагический голос, обращенный к солдату: “Куда ты с собакой? Я прокляну тебя!” И я увидел, как этот паренек весь сжался и стал отступать, он как бы обмяк. И я подумал: “Из тебя омоновца, избивающего родной народ, не получится, слава Богу!” Мы все готовы доказать невиновность Фомичева и уверены, что он будет оправдан...” ...Толстенные папки в руках женщин - это тома уголовного дела по обвинению меня в опасном государственном преступлении. Каждый лист в нем я прочитал еще на предварительном расследовании. - Подсудимый, вы получили копию обвинительного заключения? - Да, я получил. - Вам в судебном заседании необходим защитник. Суд предлагает вам адвоката Дунаева, он приглашен сюда, - Савина говорит непререкаемым тоном, губы презрительно скривлены, ненависти ко мне не скрывает вовсе. Я знал сценарий будущего суда, но опасался его режиссуры. И не зря - убеждаюсь сразу же. Крайне агрессивная председательствующая навязывает мне в защитники против моей воли совершенно неизвестное мне лицо. Затеяв с первых минут в отношении меня “психологическую войну”, она бесцеремонно и демонстративно игнорирует закон о праве подсудимого самому выбрать этого участника процесса. Я называю избранную мною кандидатуру и подаю письменное ходатайство. Однако все же длительное время вынужден заниматься горячим делом отстаивания своего процессуального права. - Я отношусь отрицательно к газете “Пульс Тушина”, но готов, если необходимо, выступить в процессе на стороне редактора, - говорит Дунаев, умеющий, как видите, исполнять роли одновременно и защитника, и обвинителя. Одним словом, принадлежит к немногим избранным. Мы, большинство населения, абсолютно не способны на подобное. Вспоминаю своей туманной в это утро головой, что печенежски набежавший сюда ловкий человечек-перелицовщик, вовкулака, подбегая ко мне перед зданием суда, хватал за руку, тащил куда-то в сторону от собравшихся у подъезда людей и втолковывал-втолковывал, кто он такой, какой он опытный и важный, и что мне ни в коем случае не надо отвергать его - будет хуже. Почему он посягал на мое исключительное право? Ведь подсудимый выбирает защитника, а не защитник подсудимого? А если я его, то как же могу это сделать, ничего о нем не зная, в считанные секунды, да еще в обстановке такой передряги, кровесосной крайности ? Нет, господин хороший, вас неправильно информировали насчет меня, я не способен на такие головокружительные глупости. Я, конечно, благодарен вам, но защитника я выбрал заблаговременно, взвешенно и в соответствии с законом. А вы, придя сюда без моей просьбы и согласия, нарушили уголовно-процессуальный кодекс. В конце концов судья разрешила стать моим защитником Эдуарду Александровичу Хлысталову - заслуженному работнику МВД, юристу божьей милостью, имеющему за плечами десятилетия теоретической и практической правовой работы, хорошо известному в стране своими книгами и многочисленными публикациями в периодике. Она признала также моими общественными защитниками выдвинутых Фронтом национального спасения Валерия Николаевича Овчинникова и Петра Павловича Лобзунова, тушинцев, высокопорядочных, образованных, аналитически мыслящих и по-граждански зрелых друзей “ПТ”. Вместе с предложенным Союзом писателей России лауреатом Государственной премии, проректором Литературного института им. М. Горького, широко известным поэтом Валентином Васильевичем Сорокиным. Начало первого раунда за мной. Судья зачитывает обвинительное заключение, а я с трудом разбираю слова. Передо мной очень ясно встает лицо моей задумчивой матери: скромной труженицы из деревушки Желтоухи, что недалеко от верховьев Днепра, на древнерусском торговом пути “из варяг в греки”, а если взглянуть шире - и “в греки”, и “в булгары”, и “в немцы”. “Моя старушка” почему-то укоризненно смотрит на своего блудного сына, которого она не только принесла на свет, но и защитила от фашистских солдат, выкормила, отдавая последнюю бедную ложку похлебки, каши. То, что видела моя мама, перенесла на своих худых плечах с ровесницами ее поколения, того не знают женщины подавляющего большинства других стран. Наши родительницы, по меткому определению Федора Абрамова, стали с первых дней Великой Отечественной войны ее вторым фронтом. А бати, ринувшиеся в битву с коричневой чумой, были уверены, что жены их не подведут: не бросят детей, стариков, справятся со всеми работами в тылу да еще и обеспечат всем необходимым воюющих. Так оно и было на самом деле. Я убежден, что женщины фронтового поколения сделали для Родины не меньше, чем их мужья-воины, почти все погибшие в боях. Мамы одни не только подняли нас, но и разрушенное огенным лихолетьем хозяйство, не утратили терпение, не отчаялись, не изнемогли в муках от вековечных забот, а пустили моих однолеток в большую жизнь в красе и силе, добрыми и открытыми , наученными не сотворять зло. Вдовы фронтовиков - мост вечной красоты к нам. Я прекрасно сознаю то, о чем говорю. Наверно, вышние силы во мне выдохнули в юности это: Х Х Х
Руки мамы похожи на корни Векового смоленского леса. Узловаты. Сильны. И упорны. Сколько сделали в жизни полезного!
Эти руки пахали, косили, Коноплю семижильную мяли. Я целую вас, корни России, Те, что к звездам ее поднимали.
Боялась мама моих стихов. “Сынок, сколько их, поэтов, посажено и сгинуло совсем!” - разумела искушенным сердцем крестьянки. Многодетная сама, в многодетной семье выросшая, она через страдания чужих детей видела мой грядущий суровый рок. Прозревала сокрытую истину болящим духом, говорила точным языком души. Я чувствовал, что она как бы просит своего Бога Иисуса Христа помочь ее чаду, и в этом ее смысле понимал строку Вергилия: “Я - мать, и прошу оружие для моего сына”. Зачем вижу сейчас твои добрые черты, заново ощущаю твой бесконечный во имя добродетели рода тяжкий труд? Почему зрю всех нас, четверых твоих худеньких и полунагих, маленькими ребятами среди огенного моря, приклеенных к тебе, как цыплята к курушке? Ты всегда окрыляла душу, радовала сердце, вдохновляла вниманьем: Вдовы закрывших Россию солдат, Наши безмолвные мамы! В сердце глаза ваши грустно глядят, Что возвращают к истокам, назад. Все мы в долгу перед вами!
Сердце растратить, себя не сберечь Проще простого нам было В людях, лукавую слушая речь, На бездорожье, попав под картечь, - Только нас мамы хранили.
Тем, что по-прежнему пела труба Русской печи в деревушке. Отогревала озябших изба, В ней обретали покой и себя, Праздник. семейную дружбу. Да, наши отцы, ваши благоверные, полегли на фронтах, считай, поголовно. После победного мая сорок пятого на целую деревушку возвращались один-два бойца, часто покалеченных, а то и вовсе никто не приходил. Непомерные утраты! Однако жизнь взяла верх. Ты вела нас к добру, возродила традицию духовности в краю пращуров, стала в центре нашего мира: Тягой неведомой тянет домой. Зная об этом, держалась Мама геройски, оставшись вдовой, Слезы роняя бессильной порой, Дом сохранив - нашу радость.
Нынче, измерив десятками лет Вдовий удел неутешный, Полон прозрений я, возрастом дед: Вдовы спасли от жестокости свет, В нас переливши сердечность.
Где бы и как ни болели душой, В злейших тисках ни бывали - Из океана, из шахты к родной, Из общежитий, казарм к ней одной. К матери мы прибывали.
Смутность теряли во вдовьей избе, Лет напряженных усталость. И помогали в косьбе, городьбе, Дома стыдились, что стали грубеть, Заново будто рождались. Давшая мне здоровье тела, избыток сил на честное прохождение земной дороги, способность не терять ум, стоять неколебимо в истине, ты хмуришь взгляд, потому что я, рожденный тобой, терплю боль униженья, изведал позор, испытываю многолетнюю печаль за открытую душу, за в стремленье к свету протекшую молодость - с книгою в руках, с темнотой в глазах от скудных студенческих харчей. Но ты пришла не по служебным делам и простаиваешь со мной здесь, оставив края запредельные. А потому что много думал о тебе, мечтал. Не взяла в полон твоего меньшого безалаберная жизнь, не доконал, как некоторых, алкоголь, не был он слабым, не ходил неуверенной походкой, не попирал чьи-то права, а угодил в... государственные преступники! Ты не темная, забитая деревенская баба, раз просверлила только что меня взглядом, которого при жизни твой ни разу не встречал. Да и криво так улыбнулась, что тоже не водилось за тобой. Ужели несешь какое-то новое знанье, обретенное в других мирах? Или мое сознание осилило что-нибудь новое, но язык никак не сформулирует это точно? Через твое явленье я должен обрести отчетливую ясность? Мам, с тобой я могу говорить без стеснения о вещах не совсем для меня приятных, как всегда, бывало, делал. Ты никогда не пугала такую откровенность, и мне всякий рваз становилось легче от исповеди перед матерью. Сейчас у меня ветер свистит в карманах, тревожно на душе, с призванием, видишь, получилось шиворот-навыворот. Вроде завладел вниманием публиким. а результат лично для меня оказался неважнецкий. Почему опять молчишь? Зачем насторожена так? Похитрей надо было быть? Но под огнем на фронте вседневно, всечасно шли грудь на грудь, и День Победы стал реальностью. Нынешние времена тоже грозовые, в упор глядят в сердце. Горькая семейная и родовая память не позволяют лукавить, требуют мужественно исполнять гражданский долг. У настоящих сыновей никогда не иссякнет лбовь к погибшим на полях сражений Великой Отечественной войны отцам, к Родине, за которую они полегли. И тобой ведь всю жизнь двигала любовь к Тимофею Ильичу Фомичеву. сгинувшему там в декабре 1943, и к созданному им на этой земле очагу, что я заметил и выразил еще в твою бытность с нами: Кто, кроме мамы, Избы прежний дух Мог сохранить, я не знаю. Это - любовь! Не случайно, мой друг, По-молодому зардеется вдруг Мама, отца вспоминая.
Речь тут, конечно, идет не только об отчем доме, но шире - о живой памяти, не утонувшей в водах бесповоротных лет, о неисходных думах и потайной боли, которые не погасили в сердце пламень, не выстудили его слепыми прихотями, не выболтали пустомельными словами. В ранние свои годы я ощущал твои дни с пересохшим горлом, сдавливаемые тоской. Бредущими тропой невзгод, изнывающими, но никогда не таящими обмана, злобной алчбы, никогда не поступившимися совестью. Ты несла свой крест, не разуверившись ни в одной абсолютной ценности, не приходя в отчаяние, не поддаваясь бытовым невзгодам. Тебе были чужды глупая спесь, стремление втоптать других в грязь, страсть хлестать зелье, чесать язык, насильничать над человеком. Еще в дореволюционные годы крестьянская девочка Ксюша присягнула чистой правде, достоинству и стыду, свежему ощущению жизни, красивым душевным мечтаниям, живейшим картинам сельских видов. Став пригожей лицом невестой, а затем женой, матерью, бабушкой, прабабушкой, уже вся в морщинах, в высоких годах дорогая и уважаемая Ксения Ивановна, Аксинья, ты, мне представляется, ничего не утратила из прекрасного внутреннего мира той девчушки даже и на исходе восьмого десятка лет. Ты и наши дети были более близкими друзьями, чем мы, их родители, с ними. На одной из бесчисленных встреч с читателями, много лет назад, я получил записку с вопросом:”Кто оказал на Вас самое большое влияние?” Ни на секунду не задумываясь и ни единожды не встретившись с этим вопросом раньше, никогда не задававший его себе, я все же ответил четко и определенно, без всякой запинки: “Мама. Она жила при всех руководителях нашего государства в двадцатом столетии. Пережила все его трагические события. В том числе Великую Отечественную войну с двумя годами оккупации, после - военную разруху. Оставшись без мужа, без дома, с многодетной семьей на руках, не получая в колхозе ни копейки денег. Но я не знаю ни одного случая, чтобы она совершила хоть какой-то поступок против своей совести. Если мне удастся достичь этого же, то, независимо от занимаемой должности, званий, положения, материального достатка, я умру самым счастливым человеком. В течение долгих лет жизни следовавшая неукоснительно закону совести моя мама представляется мне несоизмеримо более совершенной личностью, чем многие президенты и премьеры, лица других якобы завидных судеб. И я не вижу лучшего примера для подражания. К тому же моя мама полна радости от наполненности сердца, не рассорилась с самою собою, с белым светом и сохранила добрую душу”. Все это мне тогда как будто передали из какого-то другого мира с помощью психографики. Позже, неоднократно возвращаясь к этому случаю, как говорят, поверяя гармонию алгеброй, то есть логически все объясняя самому себе, всегда убеждался, что ответил тогда на читательский вопрос очень точно. Я не обделен знакомствами со многими выдающимися людьми, благодарен за это судьбе. Но никто из них не встал во мне впереди мамы - самого рядового по некоторым меркам человека, простой сельской труженицы, вдовы солдата. И вот в зале Мосгорсуда мгновенной вспышкой в моем мозгу снова прорезалась эта мысль о маме с одновременным видением, как родная меня перекрестила и исчезла. “ Так это же она меня укрепить приходила! Как символ Совести, которой следовал и следую. Никто другой во всей Вселенной не пробился ко мне в сей горький час, а главное - не пробился сам дьявол, которому многое пока в отношении меня удается. Мама, ты несоизмеримо сильнее! Спасибо, что подала свой голос-видение.Не был я дурным и не буду. За счет жестокого опыта исполнюсь новых сил. Я не отдал душу никому, все при мне: и стук собственного сердца, и людские сердца многих в этом зале, еще больше за его стенами. В обширной стране и во всем прекрасном мире, с которым сжилось человечество. Что ж, нашла морока на часть его, нелепы обидные толки. Но мои силы утысячеряет твое прощальное: “Добрый час!” Спасибушка, милая мама! Мы с тобой вместе войну пережили и вместе эту грубую шутку потирающих сейчас руки и радых безмерно пустых существ переживем!” И с меня как бы сползает заморозка... - Подсудимый, вы признаете себя виновным? - судья почти кричит. «Тюмень литературная», № 7-8 ( 49-50 ), декабрь 1998.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в Здесь читайте:Владимир ФОМИЧЕВ (авторская страница).
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
|
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
