Татьяна ЛЕСТЕВА
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Татьяна ЛЕСТЕВА

2010 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Суждения

Татьяна ЛЕСТЕВА

Принцессы Невского пятачка

В альманахе «На русских просторах» (№5, 2009 г.) опубликованы воспоминания Нины Ивановны Енишевой, молоденькой медсестры, ленинградки, которую судьба забросила на этот залитый кровью Невский пятачок, где она и воевала, защищая несгибаемый и непокорившийся Ленинград от немецких фашистов. Воспоминания написаны так искренне и правдиво, что просто мысленно видишь все драматические события тех дней, рядом человека и смерть, горе и небольшие радости в большинстве своём – потрясающее мужество обычных людей, в том числе совсем юных девчонок и мальчишек. Автор не скрывает и факты самострела и случавшиеся порой минуты сумасшествия военных и самые трагические моменты, участницей которых ей приходилось быть. Это не какой-то там «экстрим» телевизионных программ сегодняшнего дня, – это жизнь во всех её проявлениях. И как бы ни были тяжелы эти воспоминания, они оптимистичны: дружба на всю жизнь, любовь, молодость, вера в жизнь и победу, победу даже ценой собственной жизни. Когда я передавала авторские экземпляры альманаха Нине Ивановне, оказалось, что её военная подруга Зоя Алексеевна Виноградова живёт в Санкт-Петербурге, и даже в свои более чем 80 лет участвует во встречах с ветеранами, проводит встречи со школьниками не только Петербурга, но и Ленинградской области в тех населённых пунктах, в освобождении которых она участвовала – в Рождествено, в Гатчине.

 Набираю номер телефона, представляюсь, прошу о встрече, чтобы подарить журнал, открывающийся фотографией двух юных «принцесс Невского пятачка» в солдатских шинелях. Краткий ответ: «Всё поняла, приезжайте, только предупредите накануне, чтобы я успела пирог испечь». Ещё и традиционное русское гостеприимство – обязательный пирог для гостей. Я-то давно уже ничего не пеку, – некогда. Это раньше мама баловала нас и гостей русскими пирогами. И вот, наконец, вхожу в крошечную однокомнатную хрущёвку на Пискарёвском проспекте. Передо мной стоит пожилая, но не потерявшая стройности женщина с рыжеватыми волосами.

 – Проходите, сейчас будем обедать и чай пить.

 – Спасибо, Зоя Алексеевна, я ненадолго. Давайте лучше поговорим.

 – Нет. Когда я уходила на войну, мама сказала мне: «Если принесёшь в подоле, не возвращайся. И запомни: гостя сначала нужно накормить, а потом уже все дела и разговоры. И никогда не сдаваться». По этим наказам я и живу всю жизнь.

 – Да, наши мамы хлебнули немало горя. Тут и голод, и эвакуация, у некоторых – блокада, война, погибшие мужья, отцы, дети… И при этом потрясающая самоотдача, несгибаемая воля к жизни, и безмерная любовь к своим детям. Одна цель – выжить, воспитать их и, как поётся в песне «Взрослые дочери», мечта о том, чтобы им жилось лучше, чем их матерям. Но вернёмся к началу. Расскажите о себе. Нина Ивановна в воспоминаниях пишет, что она была жизнерадостная, весёлая, любила потанцевать, да и поспать иногда – на работу опаздывала. До войны, конечно. А Вы?

 – А я? Я была озорная, бесстрашная. Детство было трудным, как у всех, наверное. Родилась в 1921 году в Тихвине. Мой отец – Виноградов Алексей Васильевич родом из Череповца, из крестьянской семьи, работал кондуктором товарных поездов. Мама – Александра Никитична не работала. У неё было пятеро детей, я была третьей. Отец сам построил дом, был у нас огород 12 соток, коровы, поросёнок, куры. Так что с детства помогали маме. Жилось, конечно, бедно, даже тетради не покупали, а сами делали из обёрточной бумаги. Но кое-как училась. Сёстры окончили техникум и уехали по распределению. Я осталась старшей. Летом ходила в совхоз на заработки, грядки пололи. А полоть-то приходилось и осоку. От неё все руки были в порезах. Мама иногда мне их лечила: сварит картошку, натолчёт, там руки подержишь минут 30, вроде бы становится легче

 – Ну, а как, заработки? Удавалось заработать?

 – Удавалось, удавалось. За 1 км прополки платили 1 рубль. Этого хватало на кружку молока и кусок хлеба. Но и это было подспорье. Мама заболела воспалением лёгких, а отец запил с горя. Всё хозяйство на мне с младшими ребятами. На уроки опаздывала. Учительница строго спросит, почему опоздала? Понятно почему – корову доила. А потом корову пришлось продать. Но в 1936 году кое-как закончила 7 классов, нужно было уезжать «на свои лепёшки».

 – Как лепёшки? Вкусными оказались?

 – Поехала я в Волхов на трёхмесячные курсы ясельных медсестёр – заведующих яслями. Училась я отлично, стипендию получала 25 рублей. Из неё 5 рублей маме посылала на чай. Окончила, послали меня на работу в посёлок Цвелево. Я принарядилась, шить-то научилась раньше. А по этому случаю из полотенчатого ситца сшила себе костюм: синюю юбку с разрезом на боку. Туфли брезентовые мы тогда натирали зубным порошком. С портфелем в руках вышла на станции, нашла деревянный домик. На окнах марлевые занавески, в кухне и в комнатке – рои мух, на кроватках лоскутные одеяла, на них ползают ребятишки. Встретила меня старушка. Как оказалось, она одна там работала, за всех, и за кухарку, и за няню и за заведующую, которую недавно посадили за растрату. А мне-то всего 15 лет. «Нет, - думаю, – надо отсюда бежать». Я и убежала. Ехать 30 км, а следующего поезда до Тихвина долго ждать. Пошла пешком, перехожу мост, а на речке парни голые купались. Один из них сделал вид, что побежал за мной. Я так рванула, мчалась дальше по рельсам без оглядки. У семафора товарняк притормозил. Машинист кричит: «Ты чья?». Он отца знал, крикнул, чтобы я бежала к последнему вагону. Там кондуктор помог забраться. А везли они уголь. Приехала домой чучело чучелом. Такими вот оказались лепёшки.

 – Что же было дальше? В то время было строго, – вам ведь стипендию платили, так что вы должны были отрабатывать учёбу. Я видела университетский диплом своего отца, там даже специальный штамп стоял, что он получал стипендию, и поэтому должен был сколько-то лет возмещать государству затраты.

 – Дальше? Мама ахнула, я заплакала. А отец грозно так: «Опять на мою шею сядешь?». Я отца не любила за то, что он обижал мою маму. Направление я разорвала, думала, что горздрав меня не найдёт. В школу в 8-ой класс идти опоздала. Что делать? Случайно увидела объявление, что в Сясьстрое идёт набор в двухгодичную школу медсестёр. Мама дала 5 рублей на дорогу, я туда и уехала. Поступила. В общежитии в комнате нас было десять, но жили дружно. А директором был врач-хирург Милов, большой души человек. Мы его очень любили, звали доктор Милов. Проучилась почти год, и вдруг меня вызывают к директору; в кабинете вместе с ним сидит молодой мужчина. Доктор Милов спрашивает: «Скажи, Зоя, ты раньше где-нибудь училась?». Я покраснела и всё рассказала, как на духу. Директор говорит этому мужчине: «Вы видите, это же ещё ребёнок. Девочка очень способная, пусть учится». Меня и оставили учиться. Вот была радость-то!

 – Да, нашёл-таки вас горздрав, долго искал, но нашёл. Могли всю жизнь вам испортить, а доктор Милов вас спас.

 – Окончила я второй курс с отличием, наградили меня книгами и бесплатной путёвкой в дом отдыха в Вырице. А доктор Милов мне напутствие сказал: «Учись, Зоя, ты должна стать врачом». Начала я работать в Изваре, недалеко от Волосово. Но наступил 1939 год.

 – 1939 год, начало финской войны. Нина Ивановна Енишева в воспоминаниях написала, что для вас война началась с финской. На Халхин-Гол вас не посылали. А на финскую тоже попали, как говорится, добровольцем, чуть ли не тайком пробрались. Правда это?

 – Что было, то было. Сначала вызвали в военкомат, направили на сборы в Сестрорецк, выдали военную форму и стали учить на операционных сестёр. Там я подружилась с двумя девочками, однолетками – с Зоей Галашиной и Верой Младенцевой. Так с ними и не расставались.

 

Медсёстры финской войны. Слева направо: 
Зоя
Галашкина, Зоя Виноградова, Вера Младенцева 1939-1940 год Териоки (ныне Зеленогорск).

Тут узнали, что формируют эшелоны для отправки на фронт. А нас в списке нет. Мы решили, что всё равно уедем, сядем в любую свободную машину. Дежурили по очереди, чтобы не пропустить. Пришёл день отправки, к вечеру стали грузить машины. Мы втроём потихоньку забрались в машину с аптечным оборудованием и там затаились. Главное, через границу перебраться, а там уже не высадят. Едем. Вдруг эшелон остановился – проверка. Бежит комиссар, всех спрашивает: «Лишних нет?». Дошёл до нашей машины. Мы встали и так жалобно: «Товарищ комиссар! Мы хотим на фронт. Пожалуйста, не высаживайте нас. Будем хорошо работать». Он постоял, помолчал и согласился: «Ну, ладно, девочки, возьму вас». Вот так мы добровольно и попали на финскую войну.

 – О финской войне в последнее время стали писать побольше, раньше так и называлась «неизвестная война». Мой дядя Лестев Дмитрий Александрович после Халхин-Гола участвовал в финской войне, был награждён орденом Ленина, вторым, первый орден Красного Знамени получил за Халхин-Гол. Тяжёлая была война. "Выигрывает войну не тот, кто сильнее ударит, а тот, кто дольше выдержит её тяготы», – так сказал Вяйнэ Войномаа, финский общественный и государственный деятель, как говорят, с самым большим депутатским стажем из всех известных политиков и дипломатов Европы. Наш народ это ощутил в полной мере, везде и в тылу, и особенно на фронте. Если уж мужчинам было тяжело, то как же вам, восемнадцатилетним девчушкам? Куда вас привезли, где для вас началась война??

 – Прикомандировали нас во 2-ую хирургическую группу усиления. Работали в местах наибольшего скопления раненых. Иногда не спали по трое суток. А на хуторах ещё посылали и в патруль. Вдвоём, расстояние 1 км, идём друг другу навстречу. Сейчас вспоминаю, думаю, как мы не боялись. Ну, с винтовкой, но идёшь-то одна, ночью. Да любой финн мог выстрелить и убить. А тогда даже мысли такие не приходили в голову. Потом перевели нас в госпиталь в Териоках (теперь Зеленогорск): Зою Галашкину – в терпапию, Веру Младенцеву – в эвакоотделение, а меня – в операционную. Одна операционная сестра со стерильного стола подавала инструменты сразу трём хирургам. Много было и раненых, и обмороженных, в том числе и эстонцев. Были, конечно, и дни затишья. Наша «святая троица», как нас называли, отдыхала так: то на лыжах покатаемся по Финскому заливу, то по подвалам опустевших домов походим потихоньку. Финнов не было, дома пустовали, а в подвалах и погребах кое-где оставалось варенье из черники. Вот его-то мы и искали, чтобы полакомиться, «мародёрствовали», так сказать. Комиссару, конечно, донесли. Он узнал и отругал нас: «Дома заминированы, даже детские игрушки! Весь берег залива заминирован!». А мы ему: «Товарищ комиссар! Так мы же ходим с лыжными палками, сначала ей потрогаем, если не взорвалось, то идём дальше».

 – Зоя Алексеевна! А если бы взорвалось? Как бы вы пошли дальше?

 – Даже мысли не было. 18 лет! Разрешил комиссар нам бегать на лыжах только по дорогам. А вот хирурги – начальник госпиталя Фраткин, доктор Збарж - стоматолог –любили нас за безотказность в работе. Збарж научил меня делать шины из алюминиевой проволоки для челюстно-лицевых раненых. Мы не унывали, пели любимую песню: «Три танкиста, три весёлых друга…», а мне ещё и боевой листок поручили выпускать.

 – Вы всю финскую прошли? Демобилизовались? Или сразу из огня да в полымя?

 – Когда бои кончились, нас перевезли в Шувалово, во дворец на берегу озера. Принесли газеты. Листаем. Находим свои фамилии в списке награждённых медалью «За боевые заслуги». Тогда это было большой редкостью! Дали льготы – бесплатный проезд в транспорте, за медаль доплачивали 5 рублей. В 1940 году меня демобилизовали, и я вернулась на свою прежнюю работу. Тут снова вызывают в военкомат, тщательно проверили все документы, и… посылают меня в Москву в Кремль медаль получать.

 – Неужели всем в Кремле вручали?

 – Не знаю, всем ли, но нам вручал лично Михаил Иванович Калинин в Зеркальном зале Кремля. А в чём ехать? Я сшила себе чёрный суконный костюм, сестра дала «лаковые лодочки», они на размер больше, скользила я в них по паркету, боялась упасть. Сидим, ждём, когда и из какой двери появится Калинин. Смотрю, кто-то из военных встанет, подойдёт к стенке, нажмёт что-то, возвращается с пирожком или напитком. Ко мне подошёл лётчик, спросил, не хочу ли я пирожок. Я сказала, что хочу, он мне его принёс, а я так и не решилась встать, боялась пропустить, когда появится Калинин и из какой двери. Но так и не уследила. Президиум занял свои места, сначала вручали ордена, потом медали. Вызвали меня, все зааплодировали, Калинин левой рукой вручил коробочку, а правой прикрепил медаль. Поздравил. Я покраснела и выпалила: «Служу Советскому Союзу!». Потом вместе сфотографировались.

 – Фотография сохранилась?

 – Нет, к сожалению. Не знала я, что можно заказать фотографию. А Зоя Галашина заказала, так и стоит рядом с Калининым. А в 1941 я снова пошла учиться в техникум с трёхгодичным обучением, – после него можно было поступать в мединстит, десятилетки-то у меня не было. Но фашисты не дали доучиться. 26 июня меня вызвали в военкомат и направили в 166 полк – охрана особо важных предприятий в Ленинграде. Здесь я и познакомилась с Ниной Дмитриевой (в замужестве Енишевой), и стали мы неразлучными подругами, до сих пор дружим.

 – Нина Ивановна в воспоминаниях написала: «Зоя стала мне доказывать, что напрасно мы сидим в этом полку, на каких-то непонятных объектах, так можно прозевать всю войну, нам хотелось побывать в настоящем бою», то есть вам принадлежала эта идея проситься на передовую?

– Да, мы неоднократно ходили в штаб нашей 20-й дивизии НКВД, чтобы нас направили на самый передовой край. Наверное, так надоели начальнику штаба, майору Толкачёву, что сказал: «Ладно, девчонки, скоро я вас переведу в такую часть, где будет жарко». Вот и послал нас в самое пекло – в 8-ой стрелковый полк – Нину в полковую часть, а меня – в 1-ый стрелковый батальон 20-ой сандружины НКВД. В моём подчинении были один санинструктор, четыре санитара-носильщика, и в каждой роте тоже. Учила их оказывать первую помощь, вытаскивать раненых и на плащ-палатке, и на себе, накладывать шины при переломах на любом подсобном материале, хоть на винтовке. И отправили нас на Невский пятачок. Нужно было переправиться на правый берег. Сплошной поток огня. Многие так и не дошли до цели, остались на этом берегу, некоторые утонули в Неве. Я должна была переправляться с пулемётчиками. Солдаты, молодые мальчишки никак не могли втащить пулемёт «максим» в лодку. Он зацепился за борт, и ни туда и ни сюда. Страшно было, но никто вида не подавал, а я только бога молила, чтобы скорее добраться до правого берега. Доплыли. Весь берег в воронках, а вода в Неве – красная от крови.

 – Зоя Алексеевна, а вы помните первый бой, в котором пришлось участвовать? Ведь Невский пятачок – это легенда в обороне Ленинграда, а по словам Нины Ивановны вы – живая легенда этого пятачка: «С Зоей Виноградовой на «пятачке» мы ни разу не встретились. Она была в 1-ом батальоне, на самой горке, а я со своими санитарами недалеко от котлована, где скапливалось больше всего раненых. Раненые солдаты говорили, что у них девчонка в заячьей шапке (она тогда носила такую, конечно, не по форме) встаёт первая из траншеи, когда начинается атака, а за нею уже встаёт батальон. Такая слава шла о ней по всему побережью». Действительно, вставали первой? И в первом бою тоже?

 – Первый бой не забудешь никогда. Перед ним комбат собрал всех командиров рот и, начальников служб, в том числе и меня, поставил задачу – взять Арбузово, – рассказал, кто, где и как должен действовать. Мне сказал: «Если хоть один раненый останется на поле боя, ты знаешь, что бывает за выполнение приказа». Конечно, я знала и про трибунал, и про штрафную роту и даже про расстрелы. Наступило утро. Зелёная ракета, - это значит приготовиться, занять исходные позиции. Подошёл ко мне комиссар, спрашивает: «Страшно?». Я ответила, что страшно. Он тогда отстегнул фляжку: «Глотни». Глотнула. Я до этого водку никогда не пила, но ничего не почувствовала. Тут взвилась красная ракета. Командир крикнул: «За Родину! За Сталина!» И громкое «ура»! Пошли цепями, и я тоже вместе. Повалились раненые и убитые, и началось светопреставление, земля дрожит, дым такой, что в трёх метрах ничего не видно, всё ухает, рвётся. Мы бегом, перевязываем, оттаскиваем тяжелораненых в укрытие кого на себе, кого на плащ-палатке. Легко раненым говорим, как добраться в укрытие на берегу. Руки у меня были по локоть в крови, но паники не было, всё переживали в себе. Вынесла раненого комбата, его тотчас же заменил другой офицер. И так до темноты, атака за атакой. Арбузово не взяли. Остатки батальона остановились недалеко от немецких траншей. Там оказался раненый, мне с санитарами пришлось его выносить. В траншее нашла раненого санинструктора, он стонал под трупом бойца, вынесла и его. Недосчиталась и своих санитаров. А раненых из укрытия нужно переправить на тот берег. Лодки стояли на Неве, дырявые. Немцы заметили переправу, начали стрелять по ней. А я стою и говорю себе: «Бей, сатана, всё равно не уйду», - стою, смотрю в бинокль, как лодка доплывает. Потом вторая атака. Всё повторилось.

 – Из воспоминаний Енишевой, я помню, что вы были ранены на передовой под Арбузово. Как это было? Расскажите, если не тяжело вспоминать.

 – Первое ноября. Батальоном командовал уже командир роты Калинин. Подошла к нему, попросила помощников. Он мне: «Нет у меня лишних бойцов. Зоя. Сама справишься». Вот и справлялась. Перевязываю раненого в голову бойца, а сзади разорвался снаряд, раненого убило, а меня тяжело ранило в грудь, живот и руку. Потеряла сознание. В сумерках кто-то наступил мне на руку, от боли пришла в себя, Застонала: «пить». Надо мной склонились четыре моряка. Один говорит: «Тебе нельзя пить», снегом провёл по губам. Другой говорит: «Перевяжи её, она вся в крови. Куда тебя отнести?». Я говорю: «Под мост». Там была наша полковая санчасть. Там меня перевязали, и на носилках в лодке переправили на другой берег. А тут обстрел. Лодка никак не может причалить к берегу, ткнётся и обратно. А уже снежок выпал. Я и говорю: «Ребята, так вот уже земля, чёрная», - встала и шагнула за борт, да и с головой в Неву. Меня вытащили, по-русски обматерили и мокрую отвели в землянку к понтонщикам. Говорят, переодевайся в сухое. А я им: «Как же! Так я и буду вперед вами раздеваться». Подошла грузовая машина, выгрузили снаряды, посадили меня в машину и отвезли в госпиталь 2222, в больнице Мечникова. Очнулась я уже там.

 – И вот там-то вы и стали «принцессой». Я это у Нины Ивановны прочитала в воспоминаниях.

 – Нет, это было после второго ранения, а пока я лежала в блокадном госпитале. Истощённые сотрудники госпиталя еле ползали. Нам давали баланду с парой бобов и один сухарь в день. Раны не заживали, я с каждым днём становилась всё слабее. И тогда я решила сбежать в свою дивизию. Штаб её находился на ул. Герцена 67. Заячья шапка лежала у меня под подушкой. Нужно было идти в другой корпус на рентген. Я и говорю сестре: «Вы идите с историей болезни, а я потихоньку сама дойду». Она поверила и ушла, а я нашла в заборе дырку и пошла, в чём была. Долго-долго шла, попала под обстрел, посижу, отдохну и снова иду. Дошла. Начальник штаба, майор Толкачёв, как увидел меня, так и ахнул: «Виноградова! Ты жива!», вызвал начальника сан. дивизиона, им был тогда майор Скрипник. Тот: «Виноградова! Ты жива? А мы твоей матери похоронку послали. Нам твои документы принесли. Значит, долго будешь жить, теперь мы из тебя артиллериста сделаем!». А я их прошу сообщить в госпиталь, что я не дезертировала. Всё они уладили, меня переодели, принесли котелок пшённой каши. Такой она вкусной оказалась, я сразу всю её съела. И на душе потеплело – у своих.

 – А я вот подумала о вашей матери, каково это ей было получить похоронку. Когда вы «воскресли» - это, конечно, радость, непередаваемая, счастье. А перед этим?

 – Что поделаешь? Война! У меня ведь и младший брат Борис погиб под Белой церковью. Был пулемётчиком, 2-ой номер. Несмотря на близорукость, рвался на фронт, на передовую, из десятого класса пошёл добровольцем. Мама в слёзы, а он: «Зойка воюет, а я что? В тылу должен быть?». Такая вот судьба. Мы же росли в другое время. Нашими идеалами были Чапаев, Анка-пулемётчица, Павка Корчагин. Нынешняя молодежь их и не знает, наверное.

 – Да, конечно. Сейчас в России идеология эгоцентризма в обществе потребления. Вот если бы сейчас, не дай Бог, пришлось снова пройти через такие испытания, даже не представишь, что было бы. И так, в ушах звенит от наших лже-патриотов псевдодемократического толка, либерастов и иже с ними, что и Ленинград нужно было сдать Гитлеру, и Жуков – никудышный командир, только числом брал, а не умением, вот уже и Власова чуть ли не канонизируют. Так что ваши воспоминания тем ценнее и тем нужнее, что это правда жизни, тяжёлая, невыносимо трудная, жестокая, но правда, искренняя правда очевидца и участника событий. Но вернёмся к тому времени. Стала Зоя Виноградова артиллеристом?

 – Сижу в штабе, Толкачёв вызвал двух офицеров, сказал им: «Вам по пути, отведёте эту девушку в Сертолово, там формируется артиллерийский полк». До Финляндского вокзала дошли пешком, сели в вагон «кукушки», это паровозик такой ходил до Парголово. Немного проехали, остановились. Машинист просит: «Товарищи! Помогите, кто может, дрова нужно заготовить, иначе дальше ехать не можем». Постояли, пока принесли дров, поехали. А от Парголово до Сертолово шли пешком. Я ослабела, говорю ребятам, чтоб оставили меня. Они пристрожили меня. Потянули за руки. Кое как дошли до Сертолово до красной казармы. Там была санитарная часть. Шагнула я через порог и упала.

 – Об этом эпизоде я знаю, читала у Нины Ивановны. Просто мороз по коже. «В Сертолово, зимой 1942 года, я сидела в своей санчасти, и что-то читала. Темнело рано, но у меня под рукой всегда была хорошая лампа- коптилка – ребята обо мне побеспокоились. Вдруг кто-то отворил дверь и упал прямо на пороге. Подбежав, я увидела, что это моя подруга Зоя Виноградова. Она была без сознания, рука на привязи, сама без гимнастёрки, в одном мужском нижнем белье, поверх которого, через одну руку, накинута шинель. Мне показалось, что она умирала: дыхания почти не было, и пульс не прощупывался. Я закричала истошным голосом, прибежал дежурный, сразу послали за врачом в соседний полк. Но, пока бегали за врачом, она пришла в сознание и пыталась поднять голову. Прибежал врач, сделал ей укол камфары и ещё что-то, хотел уже делать искусственное дыхание, но она открыла глаза и попыталась встать. Мы убедили её, что она вне опасности, и когда она окончательно пришла в себя, то, наконец-то, узнала меня. Когда мы с доктором сняли с неё повязки, то я так просто остолбенела. Осколок прошел ей выше сердца и вылетел под лопаткой, где зияла огромная рана, а в ней шевелились белые черви. Такого я ещё никогда не видела, и мне самой стало не по себе. В эту рану мы вылили целый флакон перекиси водорода и засыпали стрептоцидом. Доктор поставил её на довольствие в свой полк и ежедневно приходил ее осматривать. От госпитализации она категорически отказалась.

К весне Зоя окрепла, рана затянулась, но поскольку ей не сделали рентген, то, как потом выяснилось, часть осколков осталась у неё в легких. Так они и до сих пор сидят там и приносят ей постоянные боли и частые пневмонии». Следы войны! До сих пор вы живёте с осколками. Моему отцу в пятидесятых годах удаляли осколки из ноги, а в лёгких так и остался до конца дней. Чего только не пережило ваше поколение! Просто страшно представить. А эта рана с червями!

 – Нина мне сказала об этом только после войны. До этого я и не знала. Вот тут мы и встретились с Ниной. Она тоже была направлена в эту часть после ранения и контузии. Жили мы с ней в общежитии. Это была 23-я армия, смеялись мы, - невоюющая. Блокада, голод. Бойцы истощённые, многие вообще не поднимались. Дистрофия, кровавые поносы, еле ходили, держались за стенки, умирали на нарах. Медицинские работники, тоже истощённые, ходили на приём по жребию. Из лекарств у нас были только йод, бинты и сода. Соду мы вечерами расфасовывали по 0.5 г. и давали всем от всех болезней. В столовой стоял настой хвои, чтобы хоть какие-то витамины поступали. Если же кому-нибудь удавалось достать кусок дуранды, то это была радость - её называли «наполеоном».

 Однажды мне пришлось по поручению комиссара – Лепика Владимира Михайловича - отвезти два трупа бойцов в Осиновую рощу. Дали лошадь, истощённую, одни кости торчат. На санях оба трупа и немножко сена. Проехали километр. Лошадь встала. Беру клок сена, иду впереди, за сеном она идёт. Так вот и «проехали» и туда, и обратно: утром вышли, к вечеру дошли до дома. Лошади тоже падали от голода, бойцы кое-что умудрялись от них отрезать и варили похлёбку. Страшное было время, но никогда не было воровства, наоборот, делились последним, даже девиз был такой: сам погибай, а товарища выручай. И юмор помогал выживать. Культработники, бойцы своими силами устраивали концерты, сочиняли частушки. Две запомнила:

 В санитарной части нашей лечат таким родом:

 Заболела голова – мажут пятки йодом.

Или:

На стене часы висели, тараканы стрелки съели,
Мухи стрелки оборвали, и часы ходить не стали.

Но даже в таких условиях артиллерийский дивизион сформировали, один раз участвовали в бою – у финнов брали высотку. Я была на прямой наводке у орудий. Но потерпевших было мало, всего несколько раненых перевязала.

 – Вам, Зоя Алексеевна одного боя было мало. Кипучая натура не позволяла сидеть ну, если не совсем в тылу, то по крайней мере в затишье. Нина Ивановна о вашей жизни в Сертолово написала так: «И вот опять Зоя стала убеждать меня, что мы напрасно здесь сидим: «Ты считаешь трупы, а я вообще ничего не делаю». И мы решили пойти в медотдел армии за новым назначением в другие действующие полки.

Нас внимательно выслушали и направили Зою в 11-ую бригаду и опять на «Невский пятачок», а меня в 882-ой противотанковый полк на Синявинские болота. Зоя пробыла на «Невском пятачке» до осени, опять была тяжело ранена и уже без сознания доставлена в Медсанбат. Ей хотели сделать операцию, – ранение было в живот и руки, – но, так как она находилась в шоке, операцию отменили и отправили в госпиталь на Васильевский остров».

 – Да, с Невским пятачком мне было не расстаться. В конце 1942 года снова направили меня в пехоту, в 11 стрелковую бригаду, в 4-ый истребительный батальон. Командиром там был Герман Леонид, умный, грамотный командир. А там, в октябре со мной был такой случай у переправы на Невский пятачок. Всю ночь бойцы подтаскивали замаскированные лодки к переправе. А я хожу над траншеями, должна была присутствовать на случай ранения шальной пулей кого-нибудь из бойцов. Вдруг мне навстречу идёт незнакомый офицер, наставил пистолет и рявкнул: «Что ты тут маячишь? Немцев привлекаешь!». А я сгоряча расстегнула шинель и крикнула ему: «Стреляй!». В это время сзади него оказались замполит и начальник штаба, выбили у него пистолет, скрутили ему руки и увели. Оказалось, он не в своём уме был, нервы не выдержали – тронулся. Перед этим в овраге застрелил солдата. Были и такие случаи, сдавали нервы от перегрузки. Таких отправляли в больницу. А меня в бою опять ранило, очень тяжело: проникающее ранение в грудь, в живот, в плечо – перелом костей и в руку. На плече была такая большая рана – до костей. Я хирургу говорю: «Если руку отнимите, жить не буду». Переправили меня через Неву, довезли до своего медсанбата. Оперировать нельзя – у меня шок. 10 дней лежала в шоковой палате, потом отправили в госпиталь. В перевязочной врач подошёл с большим шприцем с длинной иглой, говорит, что в лёгком кровь до второго ребра, оно сжато и не дышит, нужно пункцию сделать – откачать кровь. Я отказалась, а он говорит: «Вы умрёте!», вызвал профессора, рассказал ему о моём отказе, отвезли в палату. Через медсестру передала я записку Клавдии Ивановне, Сестре Нины Енишевой, попросила у неё сульфидина. Тогда этот препарат считался панацеей от всех болезней. Привезла она, спрятала я его под подушку и потихоньку принимала, но большими дозами по 3 раза в день. Когда снова сделали рентген, профессор даже удивился, что мне лучше стало. А долечиваться я попросилась в свою медсанчасть. Перед выпиской из госпиталя посмотрела в зеркало, а у меня седина на висках.

 – Это вам было 21 год! Моя мама поседела за одну ночь чуть постарше – в 33 года, – уже после войны, в 46-ом году. Мальчишки нашли где-то неразорвавшуюся мину, брат, самый маленький из них, её взорвал и был тяжело ранен. Мама дежурила у него, не зная, выживет он или нет, и утром вышла из больницы с седой головой. А то, что вы пережили с Ниной Ивановной, сейчас даже просто не представить. Какая сила воли, какой героизм, какая воля к жизни! Вы вот упомянули - Клавдию Ивановну, я бы сказала фею, благодаря которой вы и стали принцессами Невского пятачка. Нина Ивановна в воспоминаниях написала, что врагами были не только фашисты, но и вши, так как не умывались – воды не было, снегом протирали лицо и только. И вдруг раненая девушка на операционном столе лежит…., впрочем, я лучше процитирую Нину Ивановну. Эти строки впечатляют! Женщина всегда остаётся женщиной, даже будучи бесстрашным бойцом! И жизнь продолжается. «В Медсанбате, куда её (Зою Виноградову – Т.Л.) привезли после ранения, работал врач Исаак Давыдович Цибульский.. (…)Уже после войны он нам рассказывал, что когда в медсанбате Зою раздели и положили на операционный стол, то она в своей чёрной шёлковой комбинации с кружевами походила на принцессу. Моя сестра - Клавдия Ивановна, когда провожала нас на новое место службы, подарила нам с Зоей такие комбинации, уверяя, что на чёрном шелке не будут заводиться вши. Операцию отложили, Зою отправили тогда в госпиталь, а Исаак очень заинтересовался такой бесстрашной «принцессой» и стал часто её навещать». Эти строки впечатляют! Женщина всегда остаётся женщиной, даже на войне, будучи бесстрашным бойцом! И жизнь продолжается.

А любовь?

 – Всё было: и дружба, и любовь, и ранения, и смерть. Я выше упомянула о комбате Леониде Германе. При прорыве блокады на Синявинских болотах ранило обоих и комбата Германа и начальника штаба Энькова. Привезли Германа в санроту, он ещё был в сознании, увидел меня, говорит: «Если любишь меня, сделай укол, чтобы было не больно. А у меня и шприц выпал из рук, вторая сестричка сделал ему укол. Я к начальнику сандива, прошу разрешить мне его сопровождать в медсанбат. А тот как отрезал: «Нет! Ты нужна здесь». Я заплакала и осталась. Через три дня затишье, зашёл начальник сам ко мне и говорит, что теперь можешь ехать, обстановка полегче, отпускаю на столько дней, сколько потребуется. Поехала, подошла к хирургической палатке, вышел врач Цибульский, спрашиваю: «Как капитан Герман?». Он мне в ответ: «Экзатировал!», то есть умер. Села я на камни, потом ушла к «батьке» - это был командир медсанбата, Палюткин. Он к нам сердечно относился всегда. Уткнулась ему в плечо и ревела от бессилья, он меня успокаивал, дал лекарство. Попросила я его и хоз. службы похоронить Германа по-человечески. Сделали гроб, надели новый мундир его, вылила я целый флакон духов «Белая сирень», он их очень любил. Просидела около него всю ночь, так и казалось, что сейчас скажет: «Рыжик, сделай укол». Но не сказал.

 – Но и доктор Цибульский, как написала Нина Ивановна, не забыл свою принцессу. После войны вы поженились.

 Мы ещё долго разговаривали с Зоей Алексеевной, она рассказывала о своей жизни, о том, что выполнила пожелание доктора Милова и стала врачом, о том, что работала на севере, о том, что ежегодно ездит на встречи ветеранов, что выступает перед школьниками, что её приглашают в Гатчину и Рождественно, когда отмечают даты освобождения этих мест от фашистов. Долго рассматривали фотографии, говорили и о войне, и о блокаде.

«Сейчас некоторые «блокадники» блокады и в глаза не видели. Вся их заслуга только в том и состоит, что они не были выписаны из домовых книг при эвакуации. Честь и хвала тем, настоящим блокадникам, которые боролись за Победу и для Победы, стояли у станков, делали снаряды для фронта, лечили раненых и больных в госпиталях, отдавали для них донорскую кровь… Но даже с ними есть большая разница у тех воинов, которые, презирая смерть, дрались с фашистами, не спали в траншеях, замерзали в снегу. И я против всякой уравниловки. Как говорится в народе: вол пахал, а муха на рогах сидела. И тоже участница? Это хорошо понимают школьники, на встречах часто спрашивают: «А вы настоящий инвалид войны или приравненный?». Или: «А Вы настоящий участник войны или приравненный?».

 – Зоя Алексеевна! Я думаю, что по отношению к таким, как Вы – эти вопросы неуместны. Вы и Нина Ивановна – настоящие люди, люди с чистой совестью и большой душой. И победили мы в этой войне только благодаря таким как вы, преданным патриотам великой страны, которой к сожалению, уже нет. Земной вам поклон, вечная память вашим погибшим товарищам. И дай бог Вам здоровья, чтобы ещё не одну годовщину победы встретить во всеоружии, в парадной форме, со всеми орденами и медалями и благодарными и восхищёнными взглядами более молодых людей. И ещё не раз придти на Невский пятачок поклониться павшим, но не сдавшимся советским воинам, отстоявшим в невыносимых условиях Ленинград.

Примечания

* Беседа с ветераном финской и Великой Отечественной войны, старшим лейтенантом медслужбы Зоей Алексеевной Виноградовой записана 27 января 2010 года

Санкт-Петербург

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев