Екатерина МОСИНА
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Екатерина МОСИНА

2010 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Суждения

Екатерина МОСИНА

Журавль в руках

Про школьный фартук и учебную газету «Журналист»

...В Калаче, в городском саду, проходил общий городской сбор выпускников десятых классов. Этот майский, 1972 года день был пасмурным и дождливым. Мы все нарядные: в огромных бантах, белых передниках, в кружевных воротничках и манжетах собрались на летней веранде, служившей актовым залом. Деревянный бело-голубой павильон, украшенный незатейливой резьбой, укрывал нас от моросящего дождика. Выступали руководители и учителя, что-то говорили. Мне надо было сделать что-то, чтобы это прощание районного масштаба запомнилось...

Я сняла свой праздничный фартук и пустила по ряду, чтобы мои одноклассники на нём расписывались и писали свои пожелания. Даже учителя мне что-то написали. Хотя у всех сначала были огромные глаза: как это на таком фартуке писать, он же испачкается. Да ничего, свой фартук я сама себе сшила из какой-то простой ткани. Писать на нём было удобно. Не знаю, куда свои форменные фартуки дели мои одноклассницы, а я свой сберегла, как самую дорогую реликвию...

 

«Милая Катя! Всего тебе доброго!» – написала наша классная руководительница Людмила Трофимовна Котлярова на самой серединке пояска от фартука. С нашей дорогой «классной» почти все мои одноклассники до сих пор поддерживают отношения. А мы с ней много переписывались, ведь она осталась в Калаче, в моей детской республике, а я меняла города и веси: то учёба в Москве, то служба мужа в Подмосковье, то Орёл, Алма-Ата, Воронеж… Пожалуй, только в последние несколько лет, когда телефон окончательно оттеснил эпистолярный жанр наших отношений, у меня нет от неё писем. Зато есть добрая память о встречах и длинных беседах. Отношения так тепло развиваются, что я теперь считаю нашу «классную» – Людмилу Трофимовну – своей сестрой. Разница в возрасте всего одиннадцать лет, а старшей родной сестры мне Бог не дал.   

Тут же – в центре школьного передника – и запись учительницы русского языка и литературы, нашего завуча, Прасковьи Архиповны Думовой: «Дорогая Катя! Удачи тебе, счастья, светлой дороги в жизни!»  Забегая вперёд, скажу, что её пожелание сбылось: ДОРОГА ОКАЗАЛАСЬ СВЕТЛОЙ, хотя не без огромных трудностей и боли, но – СВЕТЛАЯ!!!

И об этой учительнице своей хочу сказать особо, потому, что я её очень уважала и всегда видела, что она не просто школьный преподаватель по предмету, а большой знаток и поклонница нашей русской литературы.

Как-то мы писали сочинение о Сергее Есенине. После общих обязательных слов о поэте, я вошла в «транс» и дописала работу стихами: 

 

Под песенной сенью

Русских берёз

Поэт Есенин

В деревне рос.

 

Думы Есенина,

Нежны и тихи,

Над Русью весеннею

Сложились в стихи.

 

Лебединою песнею,

И легка, и звонка,

Разливалась чудесная

Поэта строка…

 

Тот, кому впервые удалось написать стихотворение, знает это потрясающее удивление: как же это сложилось?! Строй ритма и рифмы, который я сама сумела запечатлеть на бумаге, меня буквально приподнял над жизненной серой обыденностью. Я сама себе удивилась, что смогла это написать, но в то же время чувство глубокого стеснения и боязни быть осмеянной за такие «вирши», немного сдерживали мой порыв... После некоторых колебаний я всё же вписала эти строки в обычное школьное сочинение... И сдала тетрадку на проверку Прасковье Архиповне. Оценку я получила неплохую, но это не была «пятёрка». А на уроке учительница сказала, что я сумела передать своё личное отношение к русскому поэту.

Всегда прекрасно выглядевшая, аккуратно и красиво одетая, наша русистка вызывала во мне восхищение. Она объездила все литературные места нашей страны. Много знала, свой предмет любила и нам старалась это привить. Когда, спустя несколько лет после выпуска, мы с ней случайно встретились в Калаче на остановке возле нашей шестой школы, я уже имела некоторые жизненные разочарования. Прасковья Архиповна приветливо ответила на моё радостное приветствие. И задала мне вопрос, как мои дела, какие успехи. Я, почувствовав себя в праве задать ей свой вопрос, совершила, по моим теперешним понятиям, просто жестокий поступок. Хотя и старалась я тогда смягчить свой вопрос интонационно, но он прозвучал, как выстрел в спину:

– А скажите мне, Прасковья Архиповна, в чём смысл нашей жизни?

Она заулыбалась, очевидно, думая обо мне не совсем лестно для меня, и пригласила к себе в гости:

– Приходи, я теперь на пенсии, живу одна. Попьём чайку, поговорим…

Я так и не нашла времени зайти к своей учительнице. А потом, со временем, её не стало. Когда до меня дошли слухи об этом, то я, раскаиваясь и сожалея, что проявила тогда такую жёсткую бестактность этим своим глупым вопросом, не нашла ничего лучшего, как посвятить своё полудетское стихотворение о Есенине ей – Прасковье Архиповне Думовой…

На белом школьном фартуке расписывались почти все мои одноклассники: наши мальчики – Лёня Власенко, задира и непоседа, степенный и уже тогда важный Витя Суворов – сделали свои краткие записи там, где никто бы не догадался их сделать – на обороте лямочки – с изнанки: «Дорогая Катя желаю тебе счасть», – написал Лёня и «Будь счастлива» – приписал Виктор. Лёшка так и написал – без знаков препинания и без буквы «я». Он же был троечник, зачем ему грамота? Но когда случилась встреча одноклассников, Леонид приехал из Краснодара, преуспевающий деловой «мэн», в модном белом костюме, переполненный прекрасным чувством юмора. А вот Суворов учился хорошо, он потом окончил военное училище и всю жизнь живёт в Костроме, на встречу не приехал, почти никто о нём ничего не знает. Так и остался он для нас важный и засекреченный.

Одноклассники писали свои пожелания, искренне веря, что всё ими загаданное непременно сбудется. А желали они только счастья и радости, здоровья и успехов. И мне тогда казалось, что так и будет. Это теперь, спустя почти четыре десятка лет, можно попытаться сделать предварительные выводы, достигнута ли вечно манящая, всегда искушающая, зовущая вперёд и вперёд, вершина светлого Будущего.  

 Подобное я сделала и на факультете. Поскольку фартуков у нас не было, снять с себя я тоже ничего не могла, я пустила свой экземпляр праздничного выпуска газеты, чтобы мои однокурсники на ней расписывались. Отвлекать людей от общего собрания было неудобно, поэтому расписывались, кто сидели неподалёку, кто понял идею и кто захотел поучаствовать в этом…

Осенью мы все собрались в Ленинской аудитории. Наверное, это было посвящение в профессию, поскольку весной это сделать было бы трудно: «госы», защита дипломов… До торжеств ли будет. И к тому же существовала традиция.

Был выпущен свежий номер факультетской газеты, в котором, словно бы отмеряя вехи, вспоминали все пять лет учёбы. А рабфаковцы – так все свои шесть. Газета мне очень дорога. Можно прочесть в ней материалы моих однокурсников и, радостно кивая головой, сказать:

– Верно, всё это было, было. Я помню!

Если «я помню» – значит, и я была со всеми вместе. Но газета, которая у меня, это уникальный экземпляр. На ней расписалась часть моих однокурсников...

Это газета «Журналист» от 26 октября 1978 года.

Посвящение в профессию. Вот они, эти записи:

Je te …..beaucoup de shance…ta vivre… et … dues tu vie…Теодор Киамоси Н.Р. Конго.

Эта надпись сделана неудачно, часть текста сливается с фоном фотографии и поэтому разобрать французский текст невозможно. О судьбе Теодора я ничего не знаю. Но как-то в московском автобусе 119-го маршрута произошёл случай, связанный с ним. Мы с мужем возвращались в высотку из магазина. Руки были заняты, автобус, как всегда, переполнен. Теодор тоже ехал в нём. Мы вошли и увидели его.

– О, привет! – заулыбался африканец и встал с места, уступив его мне, поскольку я оказалась рядом.

Какая-то женщина, лет сорока, стоявшая позади меня, недовольно сказала мне:

– Вижу, что ты молодая, да ранняя...

Наверное, ей стало обидно, что негр уступил место мне. Но на самом деле пропустить её к сиденью было сложно из-за сумок с покупками и толчеи. К тому же Теодор, ехавший до этого сидя, не имел намерения проявлять своё джентльменство по отношению ко всем женщинам в переполненном автобусе. Увидел свою однокурсницу и встал. А мне достался ядовитый укор от тётки, в котором я почувствовала осуждение за своё знакомство с чернокожим парнем...

 

Ваня Тертычный, поэт по жизни, написал:

 

Утро

У чёрного сруба колодца

С тяжёлым ведром тишины

Стою

И боюсь шевельнуться!

Иван Тертычный

 

Они были неразлучной парой с Олей Волоховой. Я с симпатией наблюдала за ними. Много лет спустя, связавшись с ней по Интернету, я пыталась узнать, где же теперь Иван. Но Оля написала только о своих заслугах и достижениях, детях и внуках. Хотя это тоже дети Ивана... 

 

Реки глубокие

             плавно

                     текут

Люди премудрые

                  тихо

                     живут

Натан Новалис

 

Наташа Тарасова присоединилась к нашей группе позднее. Как-то ей удалось перевестись с вечернего на дневное отделение. Они пришли вместе с Леной Полонской, тоже москвичкой. Лена её звала Натаном, а Новалисом она стала после прекрасных лекций нашего Рожновского, профессора по немецкой литературе с мировым именем. Почему Наташа взяла псевдоним немецкого поэта-романтика, гонявшегося за своим «голубым цветком», я так и не поняла...

 

Тому же, кто вынес

            огонь сквозь потраву –

Вечная слава, вечная слава.

 Лена Полонская

 

Это она «надула» как-то всю нашу группу, представив на разбор практики радиоинтервью с любимым ею поэтом Андреем Вознесенским. Оказалось, это фикция. Сама составила текст из его ответов, выловленных в прессе. К ним были заданы ею соответствующие вопросы. Текст за «Вознесенского» читал какой-то её знакомый с очень похожим голосом. На обсуждении подлог раскрылся сразу, как бы даже сама Лена и призналась в этом. А мы уже обсуждали сам этот её поступок. Всем было обидно, что Лена нас обманула, но никто не отметил её фанатичную любовь к поэту. Это же надо было очень хорошо знать материал, чтобы на такое решиться...

 

С любимыми не расставайтесь

Всей кровью прорастайте в них

И каждый раз навек прощайтесь,

        когда уходите от них.

Света Бакланова

 

Здесь впервые для меня записаны строки из теперь очень известного стихотворения «Баллада о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова. В то время уже несколько лет, как вышел фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром», где они звучат. При этом вспоминаю другой фильм Эльдара Рязанова – «Служебный роман». Там картинки со снегом в сентябре. Я училась на втором курсе, только-только мы с мужем купили мне новое зимнее пальто. Мы его искали пол-лета в соответствии с пословицей «готовь сани летом...». И поиски завершились успешно: такого пальто у меня никогда не было. По моде, с меховой оторочкой по подолу. Правда, мех – искусственная норка, но если в струе борьбы за окружающую среду, то самый писк. Как оказалось потом, то это пальтишко было самое любимое, самое мне подходящее. Хотя с каждым разом я могла покупать более дорогие вещи, но не было при этом того восторга от покупки. И ранний снег с морозами в сентябре, сразу после жаркого лета и не начавшейся по настоящему осени, заставил обновить мою покупку. Теперь, когда я смотрю на экран – а фильмы Рязанова мы смотрим бесконечно много раз, – я всегда имею те радостные ощущения: удивление от зелени в снегу, восторг от прекрасной обновы и счастье от моего тогдашнего бытия...  

«Желаю тебе большого счастья и крепкого здоровья», – без подписи. Может быть, Аля Умнова (Копейкина). Жизнь удалась! Мы все по большому счёту счастливы – оттого, что родились и познали жизнь, мы все «крепко здоровы», коль дожили до сегодняшнего дня! Такие простые, банальные строчки, но сколько в них можно уместить глубины...

Катя!

Верю в твою победу. Пусть журналистика покорится тебе, твоему желанию, упорству, мастерству! Е. Денисова 26.10.78

Моя преданная Денисова! Подруга на все года. Нам легко дружить на таких расстояниях и пространствах, по карте и во времени. Помню о ней всегда, как о моей юности, о студенческих годах, о журфаке и Московском университете! При этом, встречаясь, обнаруживаем массу разногласий: она Скорпион, я – Стрелец. Адская смесь. Как-то после моего развода мы с ней встретились. Я пожаловалась на жизнь и Мосина, рассказала, что у меня есть друг, и что он очень на неё похож. Она же мне в ответ заявила, что её гражданский муж, отец Настеньки, похож на меня. То ли из вредности она это сказала, то ли и вправду такая ирония судьбы...

Тут же:

Раф Марданов.

Это – староста нашего 5 курса. Он только расписался, без напутствий. Зато когда я вышла на него через сайт «Одноклассники.ру» он мне ответил на мои расспросы о наших однокурсниках:

«…Аня Политковская училась курсом младше, с нами училась ее старшая сестра Лена [Мазепа]. Тем не менее, ее я знаю еще с тех пор, когда она училась в школе – благодаря тому, что Лена была в нашей компании. Да и замуж она вышла за моего университетского друга Юру Кудимова, а я был у них на свадьбе в «Метрополе» тамадой…

А с Аней я оказался в одной компании после смерти Толи Гостюшина в 1995 году (он с рабфака, учился в первой группе, затем доучивался в Чехословакии). Его жена каждый год собирает нас на его день рождения 19 ноября, и Аня там тоже бывала постоянно. На ее похоронах были Сачек Володя, Ольга Сасорова, Люська Телень и я… Политковская, кстати, незадолго до смерти просила меня возглавить некий комитет по вывозу останков Володи Яцыны из Чечни, поскольку, с ее слов, у нее была схема с местом его захоронения... С Володей я, кстати, был в хороших отношениях…

О других умерших. Знаю, что первой ушла Таня [Ираида, Ира] Конюхова из телегруппы – работала в Норильске, сердце отказало во время принятия ванны. Валера Чурбанов – шагнул с 8 этажа через год после выпуска; Илья Ланин (рабфаковец, быстро ушел на вечернее) – сердце; Гостюшин – рак; Шура Кузнецов – инсульт; Володя Соколов – упал на улице и не встал…

С Лаврентием Михайловым общаюсь более-менее регулярно, знаю, что могу в случае чего рассчитывать на него (проверено), и это главное. Вдобавок начали с ним общаться на этом сайте…

…Не мог вспомнить Лену Денисову, но все же прекрасно, оказывается, помню! Как и Свету Бакланову – да и просто любого из нас, поскольку был и старостой курса, и комсоргом курса, поэтому общался практически с каждым из сокурсников.

Всех перечислять далее не стану, но скажу, что в основном встречаю вполне вменяемых однокурсников, за единичными исключениями...» Здесь в квадратных скобках стоят мои поправки.

Сергей Шаров не был рядом, когда я передавала газету для записок. Но мы с Мосиным как-то взяли его с собой в кафе «Охотничье», и там пообщались. Он был членом оперативного отряда, который возглавлял на факультете в то время Валера, и тоже искал место, где пообедать. Тогда, кажется, он в Москве жил без родителей, они работали в Монголии. Когда я связалась с Серёжей по Интернету, напомнила этот момент, он откликнулся сразу и рассказал много и о себе, и о курсе:

«О наших однокурсниках я, увы, знаю немного, в основном, об одногруппниках. Наташка Геворкян затерялась где-то в чреве Парижа, Ира Юрна сейчас в фонде Форда, Люся Чернышева еще с месяц назад была безработной: их рекламную контору поглотила какая-то более солидная фирма.

Лешка Борзенко сейчас работает на ТВЦ. Он, бедолгага, умудрился военкором пройти все последние войны – от Абхазии до Ирака. Если помнишь, когда-то в Чечне в каком-то подвале осаду держали среди прочего и журналисты. Так вот Лешка был одним из них.

Ленька Млечин тоже на ТВЦ, все промышляет своими «скелетами» из шкафов.

Андрюшка Першин сейчас работает в компании «Гута», по-моему, начальник их PR-службы.

А больше мне мало что известно. Знаю только, что Пашка Супрун умер, но это было уже давным-давно, по-моему, ему еще и тридцати лет не было.

Да, а Юрка Дворжак сейчас живет в Иокогаме, работает на местном Иновещании. У него две замечательные дочки-полуяпонки. Причем младшая – вылитый Юрка в молодости. Время от времени наезжает в Москву, в очередной раз ожидаем его где-то в конце мая-начале июня.

Я сам десять лет проработал в венгерской редакции на Иновещании, потом перешел в СЭВовский журнал… После этого ушел в издательство «Экономика», там тогда затевался вместе с немцами журнал «Бизнес: Восток-Запад». Был ответсеком, затем замглавного редактора… После я оказался (по чистой случайности!!!) в русской редакции американской эмигрантской газеты «Новое русское слово». С полгода пообщался со всяким сумасшедшим сбродом, попал под обстрел Белого дома (редакция тогда располагалась буквально в пяти минутах ходьбы от него). А после того, как общество «Память» сообщило о том, что оно предполагает-таки разыскать в Москве это «гнездо политического разврата», подумал-подумал и решил: «А оно мне надо?» Завязал с эмигрантами и ушел в более спокойное плавание.

Как советовал профессор Преображенский, газет не читаю, в телевизоре смотрю «Спортивный канал»… Дочка заканчивает восьмой класс, девица серьезная. Поглядела на нас с женой (она тоже училась на нашем факультете, только позднее) и решила не связываться с гуманитарной стезей. Вчера вот пошла и сама записалась на подготовительные курсы в Бауманку, чем повергла нас в тихий шок...»

По Интернету получила фотографии тех времен. Прислала моя «врагиня» Алла Примова. (Тогда Алка – враг, а теперь – в списках моих друзей на сайте. Как нас меняет и примиряет жизнь! И это хорошо!) Прислала фото на субботнике в Александровском парке. Да, это был наш первый субботник на журфаке. А я не могу больше вспомнить других, за исключением овощебазы с гнилой капустой и картошкой.

На снимке три девчонки хохочут. Это наша комната. Они, кажется, учились в одной группе, им, поэтому, было вместе сподручней. А я была со своими радийщиками. Да, может, тут рядом, за деревьями. Мы тоже сгребали опавшие листья. С нами были почти все. Присматривала за нами Аля Копейкина. Не знаю, дали ей задание такое или она сама по привычке инициативу свою начала проявлять. Только это у неё чётко получалось: одни тут работают, другие там. Ленка Таланова вспылила:

– Что это Копейкина раскомандовалась? Это же не в школе: девочки налево, мальчики направо!

Она возмущалась тем, что и в университете обязательно находятся «инициаторы» всех строить. Аля на учёбу приехала с опозданием дня на три или даже на целую неделю. Она была очень «старая» для всех нас. Если нам и по двадцать не было, то ей уже тридцать исполнилось. Она долго работала в комсомоле в одном из райкомов Воронежа, и как я представляла, на областном радио. Я её слушала так, как слушала бы своего секретаря райкома. Да и потом всегда её держала за старшую, а значит, и за более мудрую. Но это же была воронежская жительница! Это особый феномен, о котором я тогда и не догадывалась даже. Если её сравнивать с нашей Галкой Сошниковой, то Галка – открытая книга, а Алевтину надо было закладками отмечать, чтобы найти нужную тебе в тот момент волну для общения. Всегда вполне доброжелательная и дружелюбная, она всё же имела оборот медали, который не был равнозначен её аверсу. Они дружили втроём: Света Бакланова, Галя Сошникова и Аля Копейкина. Самой искренней была Галка – двусторонняя золотая медаль. За нею я бы поставила Копейкину: серебро с тусклым оборотом, а после – Светланку, которая была натёртой бронзой – под золото – с лица и застарелая до мутной зелени сзади.

Из дневника:

«15 апреля 1975 г. Москва. Вчера был вечер сближения с Алей. Я почти ничего не знала о ней. Вчера на нас нашло лирическое настроение, мы читали стихи, и Аля всё рассказывала. Удивительный она человек, замечательный. Мне приятно, что я живу с ней в одной комнате...»

С Алевтиной у нас была душевная беседа. Её манера рассказывать о своей жизни, о маме, о брате Валентине, как о само собой разумеющемся, меня удивляла. Я плохо понимала, кто есть кто в её рассказах, а переспрашивать тогда я ещё стеснялась. Она мне рассказывала о своём женихе, с которым у неё расстроилась свадьба из-за его гибели. А поводом к такому воспоминанию послужило то, как я наливала чай в свою чашку.

– Никогда не лей от себя воду, – сказала мне Аля.

– Почему? Ведь так не выльешь на себя кипяток, – возразила я.

– Это плохая примета – лить от себя, – грустно сказала она, потом помолчала и добавила, горестно вздохнув: – Я так потеряла своего любимого.

Конечно, её рассказ был очень печален. Но при чём тут чайник с кипятком, я так и не поняла. Получалось, что она налила себе чаю «от себя», а потом её жених погиб. Тут я всё-таки спросила, как случилось такое. Но Але было тяжело рассказывать, и только из-за этого я сделала вывод, что несчастье произошло незадолго до её поступления на журфак. Она, может, и поступила, чтобы это её отвлекло от горя. У каждого были свои «скелеты» в шкафу.

У нас училась Галя Дербичева из Орла, так у неё свадьба сорвалась перед самыми родами, правда не по причине столь нелепого предрассудка, о котором мне говорила Копейкина. Все её звали Лялькой. Она писала, говорят, неплохие стихи. Дружила с Зоей Беленко, с Фомой – Ефимом Беренштейном, со многими на курсе. Была она всегда болезненна с виду, из-за малокровия. Её имидж – это маленькая неряшливая девочка, с таким детским языком, как у Рины Зелёной. Под этой маркой ей прощались многие поступки, которые бы не прощались другим. Яркие малиновые брюки из трикотажа и какой-то хипповский свитер из акрила – это было её одеянием. Для имиджа в самый раз. Возможно, у неё не было другой одежды, что случалось не так уж и редко среди моих однокурсников. И ей поневоле приходилось подстраиваться под эти малиновые брюки, притворяясь инфантильной неряхой. Умница! Чего-чего, а до такого среди нас никто даже и не додумывался. Некий Панков, или Панов «обманул» её, она ждала от него ребёнка. Это на первом-то курсе! Для многих это было несколько шокирующе. Наконец, всё было условлено, всё готово к свадьбе. Но в назначенный час этот некто Панков, или Панов не появился. Ляльку было очень жаль, все ей сочувствовали. Наверное, у неё хорошие родители оказались. Когда она родила, мы ребёнка не видели. Говорили, что родители воспитывают младенца. А впоследствии Ляля вышла замуж за Фиму. И получилась очень симпатичная пара, к тому же творческая. Стихи они писали оба. В силу того, что я рано устранилась от своих сокурсников, я не следила за дальнейшей судьбой этой пары. И после окончания учёбы, а потом и все тридцать лет после выпуска, я ни разу так и не встретила этих двух фамилий в прессе. Наверное, читала не те газеты и журналы, где они могли печататься. Только спустя тридцать лет Алла Примова написала, что Фома опять женился в который раз. «Помнишь ли ты его?» – задала она мне такой вопрос. Отчего же мне его не помнить? Не столько по времени обучения, сколько по тому месяцу абитуриентства в 1974 году, когда всех нас роднили одни и те же заботы: как бы сдать экзамены и поступить на учёбу. 

Но потом оказалось, что Ефим Бершин, довольно известный и, как я сделала для себя открытие, – хороший поэт, это и есть наш Фима Беренштейн – Фома. Он довольно долго проработал в «Литературной газете» и теперь на творческой работе. С Лялькой они давно разошлись, и стихов она, оказывается, совсем не писала, кроме одного про жизненные трудности…

По странному совпадению наша Галя Сошникова, приехавшая из Рязани, тоже утрясала дела с каким-то Пановым, или Панковым. Но там, кажется, была история обратная: Галя была замужем за ним, а он был не то вдовцом, не то просто с ребёнком. И что-то у неё там тоже было болезненное: то ли мужа жалко, то ли его ребёнка. Не думаю, что орловский обольститель Ляльки и рязанский супруг Галки – одно и то же лицо. Но какие совпадения!

На факультете, учился поступивший сразу после школы Саша Аничкин. Его родитель был очень видного положения, какое-то время даже возглавлял институт США и Канады. Саша, по нашему убеждению, просто «умирал» по Галке. Но кто знает, как было на самом деле? Потом они поженились, родители подарили им однокомнатную квартиру в Москве. Галя родила дочь Дашу, у девочки была сильнейшая астма. Когда мы расставались после окончания, у меня были такие сведения. Но потом я читала какую-то «правильную» газету, кажется, «Советскую Россию», из которой я узнавала, что Саша Аничкин – собкор этого издания в Японии. Значит, наша Галя уже тоже Аничкина жила в Японии довольно долго. Потом я как-то встретила её фамилию в выпускных сведениях журнала «Эль» – «Оне» в переводе с французского. Это русскоязычная версия всемирно знаменитого женского журнала. Галя Аничкина там была названа как фотодизайнер. А я помню, когда она ещё чуть ли не со второго курса показывала мне интересные свои цветные снимки, выполненные в технике живописи маслом. Она мне объясняла, что при проявлении подкладывается стекло с мазками краской, как у художников-живописцев. Но работа необыкновенно трудная, требующая внимания и высочайшего умения. (Теперь эти проблемы очень просто решает любая программа для правки изображений). И если вспомнить, что Галка сама моделировала себе одежду, что у неё у первой на курсе была своя швейная машинка «Веритас», которая и зигзагом строчила, и швы обмётывала, – то можно представить, что работа в женском журнале столь высокого разряда фотодизайнером – это для неё то, что надо.   

Где-то в черновиках затерялось моё стихотворение о нашем курсе. Не Бог весть какое, но про нас. То, что время обучения в МГУ – особое в жизни каждого из нас, – кто бы ещё спорил. На сайте «Одноклассники.ру» встретила я и Володю Мехонцева, который учился на два курса выше. У него прекрасно сложилась судьба, как она могла сложиться у журналиста-международника, сумевшего поездить по миру, познать много интересного и иметь в хороших знакомых и друзьях много известных людей. Но когда он прочёл эту мою повесть о нашей молодости, не удержался и поделился со мной своими воспоминаниями о том времени. Жаль, конечно, что у него пока книга не написана. Но я думаю, что каждому «птенцу Засурского гнезда» (по фамилии нашего незабвенного и дорого декана Ясена Николаевича Засурского) есть, что сказать о своём пребывании в стенах журфака МГУ.

Я сказала свои слова. Кому-то они показались наивными и простенькими, кому-то навеяли воспоминания о том времени, кто-то пытался возмущаться, что я не так о нём написала, как хотелось бы ему…

Я думаю, что если кто-то напишет своё, то я с удовольствием и интересом это прочту и сумею понять, где объективные строчки, а где – личное мнение автора. Слава Богу, иметь личное мнение может каждый из нас…

        III.

Пять витков по вертикали -
вверх,
но с рабфаком мы насчитали -
сверх.
На журфаке учились ребята
шесть
Долгих лет. И было работы
не счесть.
Стройотряд был. Потом картошка
была.
Песня громкая под гармошку
плыла.
Много было походов славных
не счесть.
В жизни лет было самых главных
шесть!

Вернуться к оглавлению "Журавль в руках"

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев