Юрий НЕЧИПОРЕНКО
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Юрий НЕЧИПОРЕНКО

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"



К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011


Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Татьяна НАБАТНИКОВА
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Маргарита СОСНИЦКАЯ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

XPOHOC
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Первая мировая

Юрий НЕЧИПОРЕНКО

Памяти Павича

В начале эпохи Интернета Милорад Павич, как никто другой, соответствовал духу времени. Если говорить в стиле Павича, его вещи оказались на гребне времени, на красочном петушином гребне, с языками-отростками, напоминающими корону. Ярко-красная корона магического реализма из Латинской Америки, из Колумбии и Аргентины переместилась на Балканы, после Борхеса, Кортасара и Маркеса она досталась в наследство югославскому писателю Павичу.

Но корона не даётся просто так, даже самая сюррелистичная корона связана с безумием жизни, красочным и опасным, которое порождает апокалиптические видения взбудораженного воображения. Так же как безумие гражданской войны в Латинской Америке породило «Сто лет одиночества», так же и предчувствие подобной войны, подземные толчки и сейсмическая активность трех мировоззренческих пластов, на которых покоилась до поры до времени процветающая Югославия, породила феномен Павича. Сербский писатель писал о турецком владычестве, о Средних Веках, о страстях молодости и старости, о прошлых войнах, которых хватало на Балканах, даже переносил действие своих романов в Хазарию — ничего не помогло, всё кончилось распадом Югославии и бомбардировками Белграда.

Сами эти бомбардировки не могли и в дурном сне привидеться писателю-сюрреалисту, но в «блуждающих снах» своих он чувствовал тревогу, которая заставляла его особенно истово рождать те образы, которые так нравятся читателям. Но Милорад не был бы сербом, если бы пользовался в основном мрачными тонами, подобно своему великому балканскому предшественнику Мирче Элиаде. Павич - писатель праздничный, в лучших своих вещах он показывает полноту жизни, его герои — воины, строители и мореплаватели, в этом смысле сюрреализм его эпичен и примыкает парадоксально к реализму, даже соцреализму.

Более чем с мистиком Элиаде, Павич связан с «реалистом» Андричем, связан мироощущением, связан балканской жутью и радостью. Но если жуть Андрича чудовищна и дика, она напоминает размахом масштабные пиры динозавров и вызывает потрясения подлинностью, то жуть Павича более игровая, это уже более дань времени, эдакий компедиум чудес, описанный чуть ли не с научной дотошностью в «Хазарском словаре» и нашедший пристанище в уголках его гипертекстов. Зато уж праздничность Павича сродни общей сербской — уметь пировать, петь и веселиться, находить себе кучу развлечений и удовольствий, ритуализировать жизнь и радоваться каждому её часу — этому у сербов можно поучиться!

Учились поклонники по всему миру, учились любители игр и шарад, фанаты интеллектуальной литературы и ценители словесных изобретений, миллионы читателей с восторгом открывали Павича, находили пищу для сердца и ума. Книги новых рассказов, выходящие регулярно Белграде - и в начале нового тысячелетия появляющиеся с небольшим запозданием в Москве и Петербурге, свидетельствовали о неистощимости «балканской Шахерезады», как окрестили его критики.

От Гомера до Шахерезады - таков диапазон ярлыков, которые навесили на Павича мастера сравнений, литературные обозреватели. Но выше этих сравнений — любовь и признательность, что обеспечивала Павичу переводы на 80 языков мира. Писатель напряженно думал о связи родной почвы с Востоком и Западом, о связи человека с прошлым и будущим, с родом и домом — и сочинял, писал, воображал... Как будто хотел со-чинить, сочленить, починить современного читателя, тронутого офисно-компьютерной молью, зараженного нервными токами века и похотью поверхностно-телесных познаний. Писатель работал «на переднем краю» современной мифологии, что вобрала в себя славянскую, балканскую и европейскую дурь и придурь, электричество перевозбуждённого, перегретого деньгами и амбициями века. Павич работал очень продуктивно, он мог и умел сказать своим читателям что-то новое, ожидаемое - и в то же время неожиданное.

Мало можно было найти писателей, за которыми с таким вниманием следили критики и братья по цеху, - так пристально следят за научными достижениями конкурентов учёные и изобретатели. Павич производил высококачественный литературный продукт, он работал, как Голливуд, эта фабрика грёз — но в это были не американские, а сербские, славянские грёзы, истоком своим имеющие гоголевскую фантастику.

И вот движение остановилось, «фабрика» закрылась, писатель умер. Утрачен ещё один ясный и мощный ориентир, не горит маяк, нет в славянском мире сопоставимого с Павичем художественного лидера, нет короля в этом направлении — магическом реализме, который не может скатиться ни в фантастику, ни в беллетристику, который идет по лезвию, обрезу образа, по градиенту парадокса...

На гребне волны, в своём ярком петушином наряде, со всей страстью моды Павич попадал в зрачок века, он пророчил - и давал жару всем: политикам, учёным, художникам. Оттуда, где страсти, где война и наркотики, экзальтация и агония, где можно нескучно, жадно жить – и так же жадно умирать, переживая превращение за превращением, шли магические сообщения – и Павич их записывал, расшифровывал и передавал нам. Он был близок всем культурам, открыт всем читателям - но особенно близок нам, как переводчик с русского языка…

С Павичем по крайней мере отчасти был связан поворот в мировоззрении нашей научно-менеджерской интеллигенции, которая до бомбардировок Белграда была склонна обожествлять Запад, а после — жестоко разочаровалась в своём кумире. Павич, как серб, сохраняющий своё лицо, был очевидно невыгоден Западу, и Запад отомстил ему сейчас — замалчивая и его кончину, не придавая этому событию особого значения. Не будем же мы уподобляться книжникам и фарисеям, скажем ясно: умер король литературы того рода, которую многие видят высшей, священной — провидческой и жреческой, радостной и мифологической.

 

Земля пухом!

 

 

 

 

 

РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев