Игорь ФУНТ
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Игорь ФУНТ

2011 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Суждения

Игорь ФУНТ

Бескрайние владения души

 …Так и по смерти лететь к вам стихами,
 К призракам звезд буду призраком вздоха.

День города под знаком рождественской звезды

В своей предсмертной статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Виссарион Белинский писал: «Есть еще особенный род врагов прогресса, — это люди, которые тем сильнейшую чувствуют к этому слову ненависть, чем лучше понимают его смысл и значение. Тут уже ненависть собственно не к слову, а к идее, которую оно выражает, и на невинном слове вымещается досада на его значение. Им, этим людям, хотелось бы уверить и себя и других, что застой лучше движения, старое всегда лучше нового и жизнь задним числом есть настоящая, истинная жизнь, исполненная счастия и нравственности».

В конце статьи он отмечает: «В прошлом году журналы наши были особенно богаты замечательными учеными статьями. Назовем здесь главнейшие. В «Отечественных записках»: «Пролетарии и пауперизм в Англии и во Франции» (три статьи); «Физико-астрономическое обозрение солнечной системы» Д. М. Перевощикова; «Северо-Американские Соединенные Штаты» (три статьи); «Открытие Генке и Леверье» Д. М. Перевощикова» и др.

Не эта ли статья русского астронома и математика Дмитрия Перевощикова о феноменальном обнаружении французским ученым Леверье планеты Нептун, предсказанного еще Галилео Галилеем, подвигла молодого поэта Фета, так не любившего бросать взгляд свой на окружающие общественные процессы, откликнуться строками:

 

Здравствуй!

На половинном пути

К вечности здравствуй, Нептун! Над собою

Слышишь ли шумные крылья и ветер,

Спертый нагрудными сизыми перьями? Здравствуй!

 

Впоследствии Жозефа Леверье награждают орденом Почетного легиона, избирают почетным членом Петербургской академии наук, Британская академия наук присуждает Леверье свою высшую награду –– медаль Копли, знаменитый астроном становится бессменным директором парижской обсерватории до самой своей смерти.

К слову, автор статьи об открытии Леверье, профессор Перевощиков часто сокрушался по поводу того, что один из его способнейших учеников Александр Герцен, уехавший в 1847-м с семьей за границу, не предполагая, что покидает Россию навсегда, разочаровался в астрономии и в науке вообще (что распространялось и в российском обществе).

Однажды профессор сказал Герцену:

–– Очень сожалею, что обстоятельства помешали вам заниматься настоящим делом. У вас, дорогой, поверьте мне, были прекрасные способности!

Герцен отшутился:

–– Да не всем же за вами на небо лезть. Мы здесь, на земле, займемся кой-чем.

Но Дмитрий Матвеевич продолжал сокрушаться:

–– Помилуйте, какое же это дело? Читал я ваши статьи по философии... Понимать нельзя! Гегелева философия-с... Ей-ей, для меня –– птичий язык. А небо!..

(Имеелась в виду философско-публицистическая, а на самом деле просто издевательская, по мнению Перевощикова, работа Герцена «Дилетантизм в науке», где он называл ученых специалистов современными троглодитами и готтентотами.)

Нет точных сведений, что побудило Фета отозваться на великое открытие ученых-астрономов стихотворением «Нептуну Леверрье», но существует еще одна версия написания оного.

 

Первым всенародным празднованием дня рождения Москвы было ее 700-летие. Инициатором этого благого начинания принято считать историка и публициста Константина Аксакова, который опубликовал в 1846 году в «Московских ведомостях» статью «Семисотлетие Москвы», где писал о высоком предназначении Москвы, как идеолог славянофильства упрекал Петра I за перенос столицы в Петербург и высказывал мысль, что не худо было бы такую несправедливость исправить. Аксаковская статья всколыхнула общественность двух столиц, и возобновились стихнувшие было споры, кто главнее и важнее. Именно этого не желал Николай I, которому еще заблаговременно напоминали, что грядет 700-летний юбилей Первопрестольной. Он вполне резонно опасался, что страстный спор западников и славянофилов может перерасти в нежелательные политические события. И хотя официальная власть долго не давала согласия на празднование, общественность начала к юбилею готовиться. Историк Михаил Погодин предлагал создать фундаментальные труды по истории Москвы, составить мартиролог московских святых, описание монастырей и церквей, отдельно рассказать о Московском университете, Почтамте, Английском клубе и других достопримечательностях города.

Вот что рассказывает певица, исследователь истории русского романса Елена Уколова по поводу сочинения в 1847 году замечательного романса, приписываемого и Гумилеву, и Бунину, и Колчаку, на самом деле сотворенного композитором Петром Булаховым и поэтом Владимиром Чуевским, «Гори, гори, моя звезда…»:

— Созданию романса сопутствовало несколько событий, — уточняет певица. –– В январе 1847-го московские власти решили отметить с размахом 700-летие Москвы. К дате приурочили множество творческих конкурсов — народ повально принялся петь и сочинять... Певцы, поэты, музыканты взялись за дело. Плюс Рождество: звезда, упоминаемая в романсе, скорее всего не символ, а конкретная рождественская звезда. Вдобавок потрясающее научное открытие, сделанное астрономом Леверье в конце 1846 года: он предсказал существование большой планеты, которую назвал Нептуном. А через два месяца ее увидели в телескоп именно там, где указывал ученый...

Так что рождественской звездой вполне мог стать популярный в ту пору Нептун, а молодой Фет, творческий, ищущий, все видящий, все замечающий человек, вполне мог принять участие в новогоднем праздничном конкурсе и сочинить к нему эти необыкновенные строки. И звучат они очень напряженно и заинтересованно, и чувствуется в них боль за дела земные, неблаговидные, и велика надежда на светлое будущее в образе быстро мчащейся в эфире-времени огромной планеты. Что же это как не причастность к истории, прогрессу и к судьбе своей страны?

 

Здравствуй, Нептун!

Слышишь ли, брат, над собою

Шумный полет? –– Я принес

С жаркой, далекой земли,

Кровью упитанной,

Трупами тучной,

Лавром шумящей,

Мой привет тебе: здравствуй, Нептун!

 

Вечно, вечно,

Как бы ни мчался ты, брат мой,

Крылья мои зашумят, и орлиный

Голос к тебе зазвучит по эфиру:

Здравствуй, Нептун!

 

 «Что вы мне пишете о Гейне? –– вы выше Гейне!»

 

Фет мог сказать вслед за Монтенем: «Всякий всматривается в то, что перед ним. Я же всматриваюсь в себя». –– Не для самолюбования, разумеется, а для самопознания, для познания человека и бытия вообще. Как ученые ведут наблюдения над погодой, растениями и планетами, точно так же Фет ведет наблюдения над жизнью своего душевного мира, соотнося его с бытием планетарным:

 

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь, ––

Меж теми звездами и мною

Какая-то связь родилась.

 

Я думал… не помню, что думал;

Я слушал таинственный хор,

И звезды тихонько дрожали,

И звезды люблю я с тех пор…

 

 Его интересовали разные века и многие народы. Переводы элегий Катулла, Тибулла, Проперция, сатир Ювенала, Персия, эпиграмм Марциалла. Античность Вергилия («Энеида»), Овидия («Метаморфозы», «Скоробей»), Горация, за которого сослуживцы прозвали его «дубовым классиком», но за что в 1884 году поэт получил Пушкинскую премию Академии наук. Горация Фет переводил, видимо, con amore, смакуя эпикурейскую поэзию античного лирика-помещика и мысленно проводя параллели между идиллическим благодушечаньем Горация и собственным деревенским житьем-бытьем.

Поэты Персии и Кавказа, Германия Гете («Фауст»), Канта и Гейне –– «К упоению Байроном (мистерия «Каин») и Лермонтовым, –– рассказывает Фет, –– присоединилось страшное увлечение стихами Гейне». Тургенев впоследствии восклицает в их переписке: «Что вы мне пишете о Гейне? –– вы выше Гейне!» Очень успешно Фет перевел сочинения А. Шопенгауэра: «О четвертом корне закона достаточного основания», «О воле в природе» и «Мир как воля и представление».

Стремясь расширить рамки прославившего его литературного жанра небольших лирических стихотворений, Фет творит поэмы и повести в стихах, пробует себя в художественной прозе (многое потом затеряно и забыто), публикует ряд путевых очерков, критических статей (к примеру, в журнале «Русское слово»; –– и также много затерянного). Создал мемуары «Ранние годы моей жизни» и «Мои воспоминания».

Пишет журнальные статьи в «Русском Вестнике» о сельских порядках («Из деревни»), где выказал себя столь убежденным и цепким русским «аграрием», что вскоре получил от народнической печати кличку «крепостника». В желании приобщить русскую читающую публику к красотам иноземного слова, переводит Шенье, Мицкевича, большой цикл немецких переложений из Хафиза. Не все, правда, шло гладко, не все было на одинаково высоком уровне; в отличие от Жуковского, Фет-переводчик неизмеримо уступает Фету –– оригинальному лирику.

Фет сам признавал, что его поэмы публика встречала весьма прохладно, что он лишен как «драматической» (он пытался писать и пьесы), так и «эпической» жилки. Так, журнал «Современник» (линия Чернышевского –– Добролюбова) в 1859 году громит фетовский перевод трагедии Шекспира «Юлий Цезарь»: «…в нем нет Шекспира ни признака малейшего», после чего Фет, вместе с другими представителями «эстетического» направления (Тургенев, Толстой), покидает «Современник». А трудный жизненный путь, суровая житейская практика Фета, безнадежно-мрачный «шопенгауровский» взгляд на жизнь, на людей, на современное общественное движение, все более отягчали его душу, ожесточали, «железили» его характер, отъединяли от окружающих, замыкали в себе.

 

 «Злой умница»

 

«Афоризмами житейской мудрости» называл И.А. Ильин переписку Шопенгауэра, вспоминая экзистенциальные мотивы его философии: «Острота проникновения в человеческую душу сочетается с удивительным изяществом и простотой изложения. Эта сила ума и это богатство выстраданного за всю жизнь опыта заставляют прощать ему и крайности, и преувеличения, и беспощадную односторонность иных выводов».

Философия Шопенгауэра своеобразно интегрировалась в русскую литературу: И. С. Тургенев, А. А. Фет и Л. Н. Толстой были не единственными, но наиболее значительными мастерами слова среди тех, кто подготовил почву для широкого распространения в России учения Шопенгауэра. Можно назвать также имена Ф. Сологуба, Н. Лескова, В. Гаршина, К. Случевского, А. Апухтина, А. К. Толстого, Л. Андреева, А. Чехова, И. Бунина и других, испытывавших влияние мыслителя. Тургенев писал Фету, что именно он принес в Россию имя Шопенгауэра: «Вы и Толстой, вы шопенгауэрианцы –– тем самым глупцы. А Шопенгауэр, что же Шопенгауэр, ведь я его вывез в Россию». Однако добавим, что первым в России поклонником Шопенгауэра был в 40-е годы Одоевский.

В становлении и развитии творчества Фета философия Шопенгауэра играла особую роль; характерная черта его –– культ красоты, искусства для искусства, отказ от реализма как поверхностного изображения жизни; поэтическим инструментарием провозглашалась мистическая интуиция; сновидения считались ближе к истинному облику мира, чем реальность. В поэзии доминировали интуитивные элементы, пренебрежение логикой и рационализмом.

Поначалу интерес к философии Шопенгауэра объяснялся скорее предпочтениями его поклонников, чем общественным настроением. Идеи Шопенгауэра пали в подготовленную почву. После покушения А. Каракозова на царя (1866) радикалы ушли в подполье, начались репрессии, ужесточилась цензура. Постепенно распространились настроения, свойственные интеллектуалам Западной Европы после поражения революции 1848 года –– таким образом была подготовлена почва для более широкой рецепции философии немецкого мыслителя. 80-90-е годы стали пиком популярности Шопенгауэра, что связывается, с одной стороны, с ухудшением политического климата в России после убийства Александра II; с другой стороны, именно в то время были переведены «Афоризмы житейской мудрости» и работы по этике. Широкий круг читателей получил возможность поразмышлять не только о неизбежности жизненных страданий, но и получить советы, как примириться с ними или их избегнуть.

В 1881 году был опубликован переведенный А. А. Фетом «Мир как воля и представление»; и философские идеи Шопенгауэра были освоены в творчестве замечательного поэта. Фет ценил в Шопенгауэре прежде всего то, что он почувствовал, как писал Н. Бердяев, «боль и суету мира», обосновал особость человеческого существа и существования. Шопенгауэровская мысль о хаосе случайных импульсов в политике и истории, не имеющих смысла и не связанных с моралью, «встретилась» с чаяниями русских творцов: судьба народа –– в судьбе отдельного человека, а в ней главное –– отношение к морали. Их волновала шопенгауэровская антропология, сосредоточенная на человеке страдающем, но не принимавшая в расчет ни «человека политического», ни «человека социального». Популярность Шопенгауэра объясняется также отсутствием у него «тернистого языка», свойственного немецким классикам, отпугивающего иноязычного читателя. Фета привлекали к его философии блестящий стиль, а также видимая бессистемность и противоречивость, позволяющая использовать нужный для того или иного восприятия фрагмент, подчеркивая либо игнорируя, например, его пессимизм, используя либо элиминируя его практическую этику.

Русская мысль была неразрывно связана с действительностью: часто публицистика была ее рупором, а эмоционально-образный стиль философствования, обращенный скорее к интуитивным прозрениям, чем к строгим логическим суждениям, реализовывался в художественных произведениях. В этом плане русская литература –– кладезь самобытной философии, да и философы были отменными литераторами. Всемирная отзывчивость русского ума общеизвестна. Эти принципы отличали мировидение и мораль русских писателей, мыслителей от философии Шопенгауэра: вся его этика была проникнута духом индивидуализма. Этика сострадания –– это познание чужого страдания, понятого непосредственно из собственного и к нему приравненного, когда каждый при соприкосновении с любым существом способен сказать: «Это ты!» Этот вывод –– безусловен, но он недостаточен для объяснения способности к любви, столь убедительно описанной в русской литературе, которую Томас Манн назвал «святой», а также в русской философии, где любовь –– высший принцип абсолютной морали –– критерия, направляющего поведение человека к доброму отношению к самому себе, к своим близким, к человечеству и к миру в целом.

Такова философия Шопенгауэра, подпитывающая философию искусства Фета, художественная реальность которого строится не по принципу предметной или мыслительной реальности, а по принципу чувственного целого. Чувственное целое имеет свою логику, законы, которые Фет исключительно талантливо применяет. Так его художественное целое, как правило, миниатюрно. В этих миниатюрах он чаще сосредоточивается на настоящем времени, этим как бы выключаясь из времени вообще. Создавая чувственные миниатюры, Фет берет не полновесное глубокое чувство, –– а лишь миг чувства, зарождение чувства, как бы предчувство или получувство. Получается некое мерцание, неопределенность, к чему, по признанию поэта, его всегда тянуло. Движение у Фета происходит не как развитие с борьбой противоположностей, а скорее как античное движение по кругу, что создает удивительное чувство гармонии, единства противоположностей.

Фет резко отделяет художественное познание от иных его видов. Он говорит, что с точки зрения предметности, художественные истины — это ложь и чепуха. Художественное познание у него даже не столько познание, самопознание, –– само чувствование. Недаром многие исследователи пишут о фетовском импрессионизме. Все его творчество, статьи и письма пронизаны великолепной культурой красоты. Ценность красоты поэт видит в том, что она помогает человеку вырваться из обыденной жизни, которая, по мнению Фета, течет по законам Дарвина.

Наука не может помочь человеку вырваться из обыденной жизни. Она скорее делает человека циником и нигилистом. Не может помочь в этом плане и религия. Фет был принципиальным атеистом и нередко высказывался о церкви весьма нелицеприятно. Отвергает Фет и моральные ценности по причине их тесной связи с земными делами. Он пишет, что добро и зло — для человека, а красота — для художника, который выше человеческого, ибо поэт и человек — это для него не одно и то же. Вообще, надо отметить резкое неприятие им тенденциозности, дидактизма, нравоучений, утилитаризма в искусстве. Надо также отметить, что красота для Фета не просто одна из многих категорий эстетики, а святыня, Спаситель.

 

 Молитва и проклятие

 

Всем известно –– путеводная звезда Фета –– точность наблюдений, реалистичность воспроизведения духовного мира человека, живущего среди природы, меняющегося вместе с ней. Его увлекает противоречивая сложность развития природы и человека –– их борьба, их взаимосвязь. Фет в наиболее совершенных своих стихотворениях прикоснулся к вечным темам, непосредственно связанным с бытием человека, его мечтами о непреходящем, о прекрасном. Узрев «самое ее», Природу, как писал о нем Тютчев, Фет вместе с тем сумел прикоснуться к бытию, к его тайнам. Фетовский человек вне социальных забот и общественных треволнений находится в постоянном и разнообразном общении и разговоре с природой.

В самых обыкновенных предметах Фет находит поэзию: садовник, грибник, охотник, агроном, астроном, фенолог, путник, лесничий, –– если они внимательные читатели, то они найдут в стихах Фета десятки их интересующих подробностей, мимо которых они прошли бы, если бы поэт не указал на эти подробности перстом стиха. То, что является их специальностью или особым интересом, поэт в силу своего видения раскрывает в стихах с неожиданной даже для них стороны. Поистине возможности поэзии планетарны! Настоящей поэзии. Подробности в его поэзии укрупнены, увеличены в своем значении, тем самым они обретают силу символов –– как под взглядом на планету Нептун из телескопа:

 

Птицей,

Быстро парящей птицей Зевса

Быть мне судьбою дано всеобъемлющей.

Ныне, крылья раскинув над бездной

Тверди, –– ныне над высью я

Горной, там, где у ног моих

Воды,

Вечно несущие белую пену,

Стонут и старый трезубец Нептуна

В темных руках повелителя строгого блещет,

Нет пределов

Кверху, и нет пределов

Книзу.

 

Звезды, планеты –– Природа служила для поэта определением нравственных качеств человека. Фет мог бы вслед за Толстым сказать (он это и сказал своими стихами), что природа, духовное владение ею, дает человеку «высшее наслаждение жизни». Человек под небом полдня, в пору ледохода, под звездами, у моря, в ненастье, на проселочной дороге, под ливнем, в бурю, зимним утром, в степи вечером, в лесу, на пчельнике, слушая в саду соловьиное пение, на ветру… Не перечислить все аспекты фетовских тематических треугольников. Природа проходит через влюбленное и вечно творящее сердце поэта и запечатлевается в его незабвенных строках.

Фетовский мир трепещет от упоения жизнью, блещет, как сад в росе и небо в звездах. Воздух этих стихов насыщен озоном, он струится и сверкает. «Былинки не найдешь и не найдешь листа, чтобы не плакал он и не сиял от счастья». Доминанта фетовской мелодики –– высветленная, небесная, искрометная, моцартовская. Ни сумеречные сентенции Шопенгауэра, ни серьезные испытания личной судьбы, ни треволнения, выпавшие на долю его близких, –– ничто не могло отвратить Фета от прославления бытия, природы, любви, звезд. Это было его призвание, это была его молитва и проклятие. (1820 –– 1892)

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев