Николай ИВЕНШЕВ

ДРУГОЕ СЕРДЦЕ

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

МОЛОКО

ПОДЪЕМ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

«Как скоро Саул обратился, чтобы уйти от Самуила,

Бог дал ему иное сердце, и сбылись все те знамения

в тот же день.

Первая книга Царств»

1

Она была ослепительно смуглой, черноволосой. Бывает, бывает такое, не спорьте!

По настоящему ослепительно смуглую женщину, красавицу с блестящими глазами звали Каринэ. Когда она переехала из Баку в кубанскую станицу, имя преобразовалось. Превратилась она в Карину Арсеновну. То ли из-за нехватки кадров, а, скорее всего из- за живого, неунывающего характера стала она заведующей кардиологическим отделением районной больницы. Сыграла свою роль и красота.

Карина, как птица надежды, летала по просторным коридором «своей больнички» и всюду сыпала слова, у которых был вкус изюма.

- Принимаете ли вы кардикет?- Всплескивала ладошками, - Я же вам советовала! А еще надо полтаблеточки аспирина, чтобы кровь пожиже. Ах, как сегодня солнечно и морозно, просто прелесть! Французские витамины «vizion»

сбалансированы, в них нет никакой примеси. Вам, очаровательная Леночка, отлично идет этот бирюзовый цвет. Он напоминает о море, о свежести. Степан Данилович, вы проживете еще лет пятьдесят, если будете улыбаться во - о - о - он тому дереву у окошка.

Все это она, все изюмины, высыпала разом. И все ее немножко любили, именно

той самой любовью, которую называют платонической. Что поделаешь: эта странная любовь приходит в то время, когда коварно движется по твоим сосудам какой - нибудь злобный тромб. Рядом со смертью влюбляются, держась крепко за этот проверенный тросик. Нет, не напрасно назначили Карину заведующей кардиоотделением. Здесь поработала чья- то благая рука, Бог помог.

Ей шутливо признавались в любви, как вот этот пятидесятилетний Степан Данилович. Она окутала его руку черной лентой тонометра и провела своими глазами-сливами по его лицу: «Вы мне тоже нравитесь»

Конечно, тут у учителя русского языка и литературы подпрыгнуло давление. Но от этого ему не стало хуже. Он смущенно зачесал свой подбородок: «Вы знаете, Карина, можно я вас так буду называть, я у Толстого прочитал « вошел пятидесятилетний старик» и ужаснулся. «Неужели я тоже старик?»

- То у Толстого, тогда мало жили, пенициллина не было - потрясла его ладонь Карина Арсеновна и на этот раз долгим темным взглядом поглядела ему прямо в глаза, - вы, я извиняюсь, только в мужскую силу входите. Просто настоящий Ален Делон, нет-нет, Шварценеггер! Ему ведь тоже пятьдесят.

Карина Арсеновна - кавказская женщина. А вот её врач-ординатор Галина Робертовна чистокровная русачка, несмотря на свое экзотическое отчество.

Галина Робертовна ослепительно светла. И задумчива. Когда она в чем-то сомневалась, то почему- то трясла правой кистью и морщилась. Её красота не всякого задевала, потому что влюбленный в докторицу больной видел безнадежность этой любви, то есть заведомую безответность. Галина Робертовна глядела на людей так, будто чего-то знала такое, о чем тот никогда не догадается. Она знала какую-то тайну. Но откуда этой тридцатилетней женщине знать её? Она выросла в кубанской станице, в Краснодаре закончила мед и успела немного поработать на приеме в поликлинике.

И все же больные Галину Робертовну немного побаивались без всякой на то причины.

Утром, до обхода, Карина и Галина, даже имена созвучны, пили чай на скорую руку. Карина - из тонкой фарфоровой чашки с еле заметной розочкой на боку, Галина из толстой, внушительной,

керамической. Карина пила мелкими глотками, перемежая их какими-нибудь восклицаниями по поводу того, что сегодня надо бы Лопусову кардиограмму сдать, а Панкратова отправить в край, на консультацию. Дел полно. Галина отхлебывала задумчиво, словно не доверяя самому этому чаю, вдруг он окажется подделкой - цейлонским, а не индийским, как написано на пачке.

В этот раз Галина Робертовна, задумчиво взглянув на керамического грека на чашке, сообщила новость. Она на работу пришла раньше и все знала:

- К нам положили человека с большим сердцем.

-Неужели?!- обрадовалась Карина редкому заболеванию. Она всякую болезнь переносила, как приключение. Как для инженера- конструктора создать какой-нибудь сверхмощный, сверхточный лазер, было лакомой работой, так и для Карины Арсеновны, чем экзотичнее оказывалась болезнь, тем интереснее. Она знала, что её ждут необычные занятия, что редкая болезнь- это не занудливые прописи по лечению артериальной гипертонии, тут надо мозгой шевелить и в книжках рыться, звонить, консультироваться.

- Именно - большое сердце!- вздохнула Галина Робертовна.

Они обе знали, что это не навязшее в ушах словосочетание, означающее добрую натуру, а ужасное. Сердце перестает быть сильным насосом, а превращается в воздушный шарик, который все больше и больше истончается и в любое время может лопнуть. Тут ждать и экспериментировать с пилюлями и уколами некогда.

-Хорошо! - звонко поставила свой фарфор Карина, - надо бы его срочно поглядеть, поговорить, послушать срочно!

-Не дожидаясь обхода? - подвинула керамику Галина Робертовна и потрясла кистью, - Ну, да!

2

Конечно, больному Евгению Селиванову было худо. Но он к этому привык. Он привык, что с самого детства жизнь ему подкидывала бедовые штучки. Отец рано умер, разбился в аварии. Попасть в аварию - это не то что умереть на больничной койке, совсем разные вещи. Учился Женя не тому, чему бы хотелось. Желал быть географом, объездить мир, а получился слесарь в ремонтной мастерской. Железные тракторные сердца чинил. Имел Женя Селиванов детскую чудинку. Любил раскрашивать контурные карты, определять, где какой город находится, знал столицы всех государств, численность населения. Младший сын Сашок его часто спрашивал, все время удивлялся, когда тот называл какую - нибудь Катманду или Аддис-Абебу, тут же, как компьютер, без запинки.

А с женой Селиванову повезло и не повезло одновременно. Он, как и все мужики, хотел быть хозяином в доме, а на деле все, что скажет его Валя, он выполнял, как новобранец, с ревностной готовностью. Зарплату домой всю приносил, выпивать почти что не выпивал. Да, она и скучна была Селиванову, эта выпивка. У каждого свой сдвиг, у кого-то водка, у кого - контурные карты.

Жить, подчиняясь, лучше.

«И чего это ругают сталинские времена, - недоумевал Женя Селиванов, - подчиняйся всему, что скажут, и будешь, как сыр в масле кататься, зачем обязательно гладить против шерсти, глупо.»

-Пап, столица Нидерландов? - подпрыгивал рядом на одной ножке Сашок.

-Амстердам! - чеканил Селиванов и радовался своей непогрешимости.

Можно было по вышесказанному заключить: примитивный человек! Это не так. Слесарь Женя Селиванов много читал, чаще классику, Чехова, Толстого. Последнего любил за основательность, за то, что с ним уже никогда не поспоришь. Он, как Сталин, только в литературе.

Женя Селиванов думал о своей жизни, что он сверчок, что хоть он и не яркий, не такой как Грум-Гржимайло или Пржевальский, но все же жизнь любит, Что это всякие дураки только недовольны судьбой и клянут её, да еще и жизни себя лишают. Самоубийство - вообще - полный абсурд, восстание против Бога, природы. Грязь и глупость. Короче говоря, быть сверчком, знающим свой шесток, приятно.

-Дышите - не дышите! - Приказывала ему красивая женщина-доктор. И он с особенной тщательностью «дышал - не дышал», сам помогал своему мотору, его тонам, чтобы докторица не утруждала себя, а слушала не напрягаясь. Как она молода и красива, а для него старается. Чудеса!

-Прекрасно!- как будто для него только прошептала черноглазая женщина. И ему понравилось то, что он своим сердцем, его поведением, доставил удовольствие красавице. Он захотел еще чем-то отличиться, но чем в этом старом трико с оттянутыми коленками.

-У вас редкая болезнь, печально вздохнула другая женщина, её назвали Галиной Робертовной.

«Вот чем я отличаюсь, как это хорошо! - Подумал Селиванов, ничуть не испугавшись. Он понял, что эти две врачицы здорово подходят друг другу, как два ангела Азраил и Джебраил. Ангел жизни и ангел смерти.

В палату заскочила крохотная медсестра с металлическим ящичком. Сняла кардиограмму. Женя Селиванов пошутил: «Зубильцем его (имелось ввиду сердце) да молоточком. Я ведь тоже - по моторам, огнедышащим».

Кроха в белом халате понимающе улыбнулась, словно давно знала, что больной - специалист по тракторным железкам.

Селиванову дали зелененькую горошину, и он уснул.

Ему приснился старый навязчивый сон. Будто отец его останавливается на старой «Яве», хлопает по красному мотоциклетному баку, а потом по заднему седлу, садись, мол, помчимся. Но Женя мотает головой, не хочет ехать. Тогда отец как-то свирепо улыбается и, крутанув газ на руле, почти неслышно ускакивает в своё черное небытие.

- Тут деваться некуда! - первой заговорила уже в ординаторской Карина ,- месяца не пройдет, сердце лопнет. А мы что? Мы деревня! Это не Москва. Кому нужен какой - то затрапезный механизатор. Блошка. Был и нету его, так ведь? - взглянула на коллегу - напарницу Карина.

-Да, конечно.- Живо, с неожиданным блеском в глазах поддержала та.

Карина накинулась на телефон, набрала номер главврача. Смолокуров пригласил её к себе в кабинет. Вернулась заведующая отделением такой, словно у нее была высокая температура. Еще больше почернела и стала еще более ослепительной:

- Мы его поддержим, будем готовить к операции, добиваться. Главный пообещал. Но я и сама, сама…

Каким-то невероятным образом Карина Арсеновна дозвонилась до краевой кардиологии, взяла там телефон московской клиники и с тем же воспаленным блеском в глазах стала трезвонить в Москву.

Красота, напор, очарование, известная доля наглости даже, приправленная чуть лестью, а чуток кокетством, сделали свое дело. Рыхлый бас из Москвы так заявил: «Везите, через неделю и везите!». И тот бас стал напирать, словно это Карина Арсеновна упиралась, не хотела везти Селиванова в Москву.

-С радостью, с радостью, - отвечала она, переглядываясь с Галиной Робертовна.

А сама Галина Робертовна, как только ей было предложено сопровождать Селиванова в Москву, резко, отчетливо резко, покачала головой:

-Не по-еду!

-Выговор схлопочешь от главного!- Показала зубки Карина. - Я сама бы с радостью, но больных бросать, отделение?

-Не поеду!

-Объясни же, почему?

- Честно скажу, - подскочила со стула Галина, - Ты, конечно, не поверишь, но это так. Мне в Москву нечего одеть. Что это я буду там в своем пальто с хвостиками красоваться, да на меня, на такую зачуханку, никто и взгляда не кинет. Чмо натуральная, будут пихать по углам. Не готова, не поеду. Ты езжай! У тебя и сапоги модельные и стиль во всем, а я - так себе.

-Что еще за стиль такой? Глупости.

Не глупости, тебя муж способен обеспечить и содержать - меня нет. У меня муж хороший, но не «доставала».

Галина Робертовна смешалась "И у тебя - не «доставала», просто тебе больше везет»

- Мой крутится, вот и все. А поехать ты все равно поедешь, не волнуйся!

-Поеду. - Неожиданно смирилась Галина.

-Мы тебе еще подсоберем кое-что, деньжонок. Губы подведи, а то помаду почти всю съела, пока сердилась.

-Да не сердилась я!

-На сердитых воду возят, так у русских говорят.

-Вот и я в водовозы попала, Карина милая, я ведь ничего не знаю, ничегошеньки. Короче говоря, знаю учебники, научную литературу. А ведь там ученые! О чем я с ними буду говорить. Мне попалась газетка такая, бульварная. Там рассказывалось об академике Павлове. Ну, который рефлексы изучал, мол, мы все животными инстинктами живем. Не-ет, в той статье академик писал, что сердце - в человеке все, в нем душа находится. Вот так. Иван Павлов изучал рефлексы, дикие инстинкты, а подошел к Богу.

-Галина Робертовна, брось ты всю эту заумь, делай то, чему тебя в меде учили.

-Кто знает, а может и не положено пересаживать сердца? Грех.

-Ну. Этот-то, профессор Бернард, вроде, верующим был. А тебе что хочется, чтобы на твоих глазах Селиванов икнул.

« Икнул» на больничном жаргоне «Умер».

-Нет же, ты прекрасно знаешь!

Галина Робертовна еще не научилась переносить чужую смерть по системе Станиславского, говорить себе такие слова: «Это не взаправду. Работа есть работа. Случается. Без этого нельзя. Наука еще недостаточно сильна. Я сделала все что могла»

Конечно, молодая белокурая женщина приобрела навык отстраненного от события лица, но потом после смерти любого больного, заранее обреченного, она чувствовала, как раскалывается голова, и на душе у неё долго еще скребли кошки.

Жена больного Валентина Селиванова странно повела себя, когда ей сказали: "Мужу будут пересаживать сердце. Вам надо сопровождать его в Москву».

Она запротестовала, сердито выпалила в лицо Карине Арсеновне: «Я прикажу, и Женька мой до Дальнего Востока без сердца, с пустой грудью доедет. А чего я в Москве не видела, пусть его брательник сопровождает!»

На железнодорожную станцию пришел тот самый брательник Олег, молодой парень в высокой ондатровой шапке, фасонистый. Пришла жена Селиванова. Она шмыгала носом, словно притворялась, что жалеет мужа. Галина Робертовна, доктор Ермишина,

оказалась в новом длинном, приталенном пальто. На этот раз выглядела она не задумчиво, строго.

Когда поезд уже отошел, Валя Селиванова нашла скамейку под кустами, чтобы никто её не видел, и тонко, с вздрагиваниями, застонала. Ей показалось, что мужа, с которым ей было легко жить, у нее полностью украли. И теперь уже никогда не вернут. Это напомнило прошлое лето. Она поставила возле магазина велосипед. Не успела буханку хлеба купить, как Машка Алдонина, соседка, закричала на весь магазин, что Валентинин велик стырили. Так и сейчас она ощутила потерю. Только не велосипеда. А гораздо большего, вещи, которую уже никогда и нигде не купишь.

3

Что-то все же тянуло Карину к телевизору. Ну, наверное, же, ожидала известий из Москвы. Ожидать-то можно, но чтобы с такой снайперской точностью, нажав на телевизионную кнопку, включить сюжет о пересадке сердце. Показывали на всю страну её больного, Селиванова. Со свойственной им бесцеремонностью, телевизионщики залезли объективом под ребра. Потом показали толстогубого, полного доктора Шумакова, который сказал, что его руки - не его руки, что ему помогает Бог. Это всевышний водит руками хирурга. Назвали станицу, из которой приехал больной. Странно, с акцентом, прозвучало её имя. Кэрина.

За кадром не осталась и Галина Робертовна. Она встряхивала ладошкой, как сбивают температуру на термометре. Очень, мол, сомневаюсь в успехе. Но на самом деле Галина, заикаясь, сказала «А я че, я ниче! У нас все такие, привезла вот. В поезде кроссворды отгадывали». Галина была в новом свитерке, купленном уже в столице.

Каринин муж, и опять это, как нечто волшебное, как случайное нажатие телевизионной кнопки, радостно раскручивал проволоку на бутылке шампанского: «Это дело, да не обмыть, совсем свинство выйдет! Какая ты у меня умница - красавица».

Она понимала, что заслуга в успехе этой показанной на всю страну кардиологической операции, не очень велика, так себе, процентов десять, но добилась - таки, чтобы Селиванова отправили в Москву. Вот теперь живет Селиванов, живет и кушает халву с чужим сердцем.

С мужем чокнулись, выпили, обнялись и поцеловались. И Карина подумала: «Как же все-таки ей повезло, что муж такой внимательно-основательный. Да и она сама не даром небо коптит. Интересно: видели ли подруги по меду эту операцию?»

А вскоре приехала из Москвы, вышла на работу Галина Робертовна. Она вначале говорила о пустяках, о том, что вечером в Москве красиво, что там сделали, классное освещение, от которого вся архитектура в воздухе висит. Сказала, что закусывала в «Макдоналдсе», что если ехать в Москву, то надо в метро покупать карточек на большую сумму, так выходит дешевле. Она почему-то оживленностью походила на свою руководительницу. Потом Галина выпалила, что с ней разговаривал тот самый толстогубый Шумаков и он, не знай уж в порядке комплимента, или заслуженно, пророкотал, что в кубанской станице живут отличные диагносты, что если бы не они, то больному Селиванову давно бы уже был каюк. Так и сказал, жаргонно, «каюк».

Кардиологическое отделение на планерке похвалили. Главный врач, пожевав губы, заявил, что в порядке поощрения (прогремели на всю страну) кардиологии пошьют красивые шторы на окнах. Впрочем, этот сибирско-кубанский доктор не преминул напомнить, что у них плохо дело с профилактикой и второй месяц не выходит стенгазета «Дела сердечные». А еще не плохо было бы отчитаться за лекции, которые Карина Арсеновна с Галиной Робертовна проводили на животноводческой ферме.

У нас всегда так - к бочке меда, ложку дегтя, иначе расслабятся и перестанут мышей ловить. Почему - то тут же доктор Смолокуров спросил: "А чье интересно сердце поставили вашему больному?»

-Сердце байкера! - Четко воскликнула Карина.

Инфекционист Леонтьев спросил: «Это что, те, кто на товарной бирже заворачивают делишками?». Главврач усмехнулся: « Этих брокерами зовут». Кое-кто хохотнул вслед поправке.

-Байкер - это фанатичный мотоциклист. У них свой клуб, гонки по всей Москве на предельных скоростях, - дополнил хорошо осведомленный главврач.

- Ну, этот где - то под Люберцами разбился, в Подмосковье. Живо его сердце и перевезли.

-Можем, когда захотим,- реабилитировал свою лингвистическую оплошность инфекционист Леонтьев,- наша медицина самая передовая, только денег нет развивать.

Все с этим согласились.

Карина Арсеновна пришла в свою кардиологию совсем расстроенная. Не давала покоя укоризна насчет газеты и профилактики. «Вот, как ни старайся, а мил все равно не будешь». Но она привыкла ничего не оставлять просто так. Послала медсестру Таню, ту самую, которая отвечала за кардиограммы, за фломастерами и они, с Галиной Робертовной, засели за новый номер стенгазеты «Дела сердечные». В ней описали все, что они знали о пересадках сердца, о больном Селиванове, немного добавили юмора, приглашая больных участвовать в издании стенной газеты. Синим фломастером нарисован был крупный почтовый ящик с приглашением «Пишите письма!». Уже почти все заканчивали, как санитарка Визгалова, влетев ординаторскую, торопливо зашептала, что с Правоторовым плохо.

Старик Провоторов был « из тех». Из тех, кто писал письма не в стенгазету «Дела сердечные», а в разного рода высокие инстанции. И меры по тем письмам принимались, для острастки, для того, чтобы отвязаться от старикашки.

-Ах, Емельян Борисович, Емельян Борисович, ну, никак вы не хотите меня слушаться! Не волнуйте себя чтением газет, все они только дурно влияют на ваше сердце, лучше в картишки с кем - нибудь срежьтесь.- Карина померила Правоторову давление. Да, её правильно направили сюда. Она умела хорошо глядеть вроде бы на вреднющего, сварливого человека. Зануда Емельян Борисович будет сегодня ночью думать о ней. Более того, бывший главный бухгалтер лесхоза Емельян Борисович Правоторов помечтает об интимном. Пф-ф-ф-у! Стар, а грешен. Когда она нагибалась, чтобы померить давление, он густо покраснел.

4

Валя Селиванова дожидалась мужа с таким чувством, что из Москвы приедет не муж, а кто-то другой, новый человек. Приехал тот же самый, её Женька.

Она специально припасла для него все, что он любит: блинчики с творогом, салат из крабовых палочек. И борща!

Валя знала, что в этой самой Московии москали только и знают, что хлебают щи. А в щах тех, хоть хрен полощи, такая скука. Ни тебе зажарки с старым сальцем, ни тебе томатика проперченного до последней кондиции. Да и мяса в щи москвичи те дают с гулькин хвост. Кубанский борщ наваристый. Без него Кубань - не Кубань.

Когда все это Женя Селиванов оприходовал, он хулиганисто улыбнулся и спросил у своей жены:

- Знаешь ли ты, Валюха моя дорогая, что мне врачи посоветовали?

- Откуда знать.

-Дали они целый кузов лекарств, машинку вот эту для стимуляции сердечного ритма и велели пиво пить. Одну бутылку в день.

-Ну, да, изумилась Валентина, -посоветуют они. Ты, как из Москвы ехал, придумал. Алкоголь всякий вред приносит, от него все беды. Вон и в газетах, и по телевизору брешут, что водка да пиво - первый яд.

-Ты че, ты че, не петришь, что я тебе говорю? - стукнул кулаком по столу Селиванов. - Бутылку пива каждый день, жигулевского!

Валентина опешила, с ней так муж никогда не разговаривал. Иногда только цыкал желтеньким цыпленком да потом по сторонам озирался. А чтобы кулаками по столу стучать, такого не было никогда. Изменился муж.

С этого дня все и началось. Муж твердо выполнял все назначения. Он купил себе новый в полоску костюм, стал часто наведываться к Дому культуры, где на скамейках сидели такие же бездельники, как и он, играли в шахматы, в домино, а то и просто так клали ногу на ногу и покачивали носком туфли. Муж, уж это как закон, непременно вечером выпивал бутылку «Жигулей».

Валентина Селиванова сходила в больницу, узнала надо ли пить это самое чертово пиво. Оказалось, что в нем есть какие-то витамины и хмель, который способствует сращиванию чужого организма со своим.

-Вы уж не мешайте,- почему-то просительным тоном сказала красивая восточная или кавказская женщина.

Ну, что - медицина у нас имеет больший вес, чем юриспруденция. Вот она, эта медицина, в последнее время мочу, урину советует пить. Так пиво повкуснее людских ссак, это уж точно, пусть пьет.

Ближе к ночи её Женька, попав под алкогольные пары, валил её на постель. И хоть у него ничего не получалось, все равно дышал ей на ухо и терся своей щетиной энергичнее, чем тогда, до злостной болезни. И, вот дела, муж, действительно, ослаб, но интерес к своему Женьке она приобрела. К его новому костюму, к этим вот странным шахматным посиделкам. Ей почему то показалось, что у Женьки не получается только с ней. Теперь подремонтированный в Москве профессорами, её муж, имеющий двадцатидвухлетнее сердце, прямо-таки алчный зверь в этом, как теперь говорят, сексуальном вопросе.

Поставив чашку борща на стол, она заводила разговор о знакомых Женьки, допустим так: « Этот-то Анатолий Силантьевич, говорят, с молодой сошелся. Ну, да у него же пенсия фронтовая. Настька-то хочет, чтобы он кувыркнулся, да состоянием овладеть».

- Врешь ты все!- Крепко покашлял Селиванов. - Пойду на двор, повожусь с мотоциклом.

Теперь он после обеда собирал отцовский мотоцикл. Ездить на нем Селиванов не умел, вот штука, отец не успел научить.

Селиванов каждую детальку перемыл в бензине, все обточил и вышлифовал. Говорят, лесковский Левша блоху подковал, на фига ему эта блоха сдалась, вон бы лучше технику нашу последнюю советскую делал, а то вся Россия скоро к волам вернется "Цоб-цобэ». Каждой второй мужик должен с механизмами справляться. Было бы у него побольше грамотенки, так он бы и металлическое сердце сам себе смастрячил.

Это чужое московское сердце все же доставляло много хлопот, В нем что-то сосало, какая-то темная сила. Будто внутрь него залез черный тарантул. И лекарства, их тьма тьмущая, надо было пить пригоршнями.

Иногда ему снились диковинные сны. Он с треском летал между туч и огней. После такого летучего сна болела голова. Он видел расплывчатые фигуры, заклепки, черные блестящие куртки, бритые головы. «Черти что ли?» - вздрагивал он и скорее выпивал зеленую таблетку успокоительного лекарства.

Валентина Селиванова однажды пошла в магазин за хлебом и потеряла там гораздо больше чем велосипед. Покой.

Её не видели, а она слышала разговор двух знакомых женщин Нинки Онучко и Любки Самойленко. Они наперебой рассказывали друг другу, доказывали, что «этот то, с новым сердцем», приклеился к Зое Шокуровой. Да, нет, что там, клеится, по ночам пробирается к ней через огороды. И Зойка ждет дитятю.

-Вот оно что молодое сердце делает?- Махала руками Нинка.

-И не говори,- Радовалась сказанному Любка, - точно я тебе говорю. Уже на УЗИ просветилась Шокурова. Мальчишку внутрях держит.

Так и не купив хлеба, с дрожью в теле, Валентина Селиванова помчалась домой.

Во дворе, на асфальте, лежали раскиданные запчасти мотоцикла «Явы». Над ними колдовал Женька.

-Ах, ты, сволочага!- накинулась на мужа Валентина, - Скажи, куда ты огородами носишься? Я то думала к шахматистам, а ты вон куда. Мальца завести захотел.

Женька привстал и захлопал глазами, он не мог вобрать себе в тол, чем это так разгневана его суженая.

-Ах, ты проблядь!- истошно заорала Валентина.

-Это относится только к женщинам. Это слово к мужикам не подходит, - сухо и равнодушно выговорил Селиванов.

Он начал понимать. Жена ревнует. Что-то в нем покорежилось, и он, сам того не осознавая, еще суше ответил: "Ну и что? У нас давно любовь!»

Валентина потемнела и осеклась. Она никак не ожидала такого подтверждающего поворота событий.

-Значит надо разводиться?

-Надо! - нагло хмыкнул Женька Селиванов.

-Женечка, миленький, разве же я тебя не любила, не гол - у - у - била? Что ты такое удумал, разводиться, хочешь, я тебе вареников испеку, хочешь - бли - и- и -нов с творогом? - неожиданно заголосила Валентина.- И - и- и- и!

- Ничего я не хочу! - равнодушно по слогам пропел он слова из мультфильма. И стал еще тщательнее натирать суконкой поршневое кольцо.

Минуту спустя, он отложил кольцо в сторону, усмехнулся: "Вру я все, не верь!»

Валентина ответно улыбнулась и, вроде, успокоилась. Пошла вареники лепить.

А Женька Селиванов подумал: « В нем самом сидит другой человек, который велит делать то, чего не положено. Не положено пить две бутылки «жигулевского», курить, не положено врать и ругаться, лучше спокойный образ жизни, а он не может. Не приживается спокойная жизнь. Он часто ругается с женой и злится. По пустякам психует. Вот этот винт не подходит к этой гайке. Чему злиться, ведь железо? И все же завтра мотоцикл будет готов. Будет! А кататься на нем он не умеет. Штука такая, отец не успел научить. Ну, ничего, как - нибудь.

Весь следующий день он только тем и занимался, что нанизывал одну деталь на другую. Как египетскую пирамиду строил мотоциклет. К вечеру он был готов, кое-где даже подкрашен автомобильной алой эмалью.

Ко двору на испытание техники вышла Валентина. Она села на скамейку рядом с кустами сирени и замерла. Стала Валентина покладистой, стала как он когда-то до этой операции. Что Селиванов скажет, то она и делает, подхватывает, исполняет приказ, с полуслова.

-Валька, пива волоки, для обмывки! - Прокричал сквозь мотоциклетный рокот муж.

- Есть уже! Запаслась. - боязливо улыбнулась она и распахнула полу своей вязаной кофточки.

Селиванов лихо вскочил на мотоцикл, и вот диво, прямо с места тронулся, только слегка наклонив свой корпус. Он с выправкой настоящего мотоциклиста промчался над домами их переулка Светлого. К леску.

Валентина Селиванова испугалась: "А вдруг не вернется, разобьется еще, где нибудь!»

Но муж вернулся, само собой, вернулся с новым лицом. Он сам не понимал, почему так быстро научился кататься. Руки сами нашли газ и тормоз, а ноги - педали. И когда он катил на мотоцикле, то в теле и в голове и на душе было так легко, словно, наконец-то, он нашел давнее искомое счастье, словно он стал великим путешественником. Грум-Гржимайло! От этой внезапной радости он постучал в окошко детской: «Сашок!».

Сашок прибежал и подпрыгнул на одной ноге, что означало «Слушаю!».

-Задай что - нибудь!

-Столица Аргентины?!

Селиванов задумался. В голове, опять невероятное, заклинило.

-Столица Аргентины …Гмм…Рио-де -Женейро.

Сын поморщился, чуял ошибку.

Селиванов тоже понял, что попал в молоко. Велел Сашку вынести географический атлас. Столицей Аргентина оказался город Буэнос-Айрес.

-Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - присвистнул Селиванов.

-О чем ты? - Подобострастно вклинилась жена.

-А, ни о чем! Борщеца бы!

Это у нас завсегда, - Валентина кокетливо улыбнулась.

Теперь Селиванов выпивал по вечерам три бутылки пива. Он как бы ставил эксперимент, выдержит ли его сердце большие нагрузки. «Вреден человек, сам себе вреден, - думал он, - никого никогда не слушается. Гордыня заедает. Ни голоса врачей, ни голоса рассудка. Все играет с огнем, сыпет порох возле сухого сеновала. Никак не успокоится».

Свою теорию Селиванов вскоре подтвердил.

Уже месяц каждый вечер жители станицы видят, как их человек с чужим сердцем взнуздывает мотоцикл и кружит по околице леска, выписывает восьмерки и нули. И каждый раз скорость его «Явы" становится все больше и больше. Лицо Селиванова сияет безумной радостью. Это видно даже на скорости.

Задорно ахают деды:

- Его отец, царство Небесное, Андрею Михалычу, так же носился. Жуть брала. И этому скоро смятка. Не жилец!

А отец давно никак не снился Селиванову, оставил в покое. Он был где-то далеко, даже не на том свете. Кажется, что он вовсе не приходил в этот мир. Кто-то чужой висел на стенке в гладко струганной, покрытой темным лаком раме.

5

В кардиологическом отделении сейчас с медтехникой получше, дали компьютер, врачи сами вносить в банк данных все более и более молодевших гипертоников. Компьютер подарили, а вот новые шторы так и не пошили. Галина робертовна стала менее задумчивой. Ощущение тайны с её лица сошло. А Карина по-прежнему не унывает, всюду сияет своей красотой. Прямо, как в старых романах, две драгоценности - алмаз белый, алмаз черный. Карина, Галина.

Уже выпущен, веселит больных анекдотами, третий номер стенгазеты «Дела сердечные». Выписался пятидесятилетний учитель Степан Данилович. Неожиданно отдал богу душу прямо здесь, в палате, жалобщик Правоторов.

Карине Арсеновне опять же по странному совпадению- провидению, подсунули «Комсомолку». В той была, как всегда, чернуха, не то, что в «Делах сердечных». Вот и наткнулась она на статейку. Актуальнейшую! Оказалось - те больные, которым прошлой осенью делали пересадки, все погибли. Остался один станичный пациент, некий Селиванов.

В конце статьи журналистка «Комсомолки» Анастасия Айвазян надеялась, что Селиванов проживет долго, как библейский Енох, потому что в груди у него бьется металлическое сердце люберецкого байкера. Знала бы та журналистка какие пируэты выписывает Женя Селиванов на мокром осеннем песке. Боже мой, спаси его, спаси и сохрани!

Р.Х. 2002.

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев