Николай ИВЕНШЕВ

ПРОПИСИ

Русская жизнь

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

МОЛОКО

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

Р (РАСПУТИН)

Всюду - жизнь. Но когда писателей слишком много, когда все они - индивидуумы, в одной толпе - получается театр абсурда

Писательский пленум в Краснодаре. Собрался цвет: деликатный, слегка попахивающий водочкой В.Белов, по-современному щетинистый Ю.Поляков, по-волжски мужицкий М.Алексеев и, конечно, Валентин Распутин, угрюмый, с одутловатым сибирским лицом. Это он впервые шуганул "Братскую ГЭС" своей "Матерой". И, о Боже, как осязаемо тоскливо описал сиротство в "Уроках французского". Комок в горле, когда читаешь. А с трибуны все писатели вещают нудно. Или не научились, или не хотят.

Только на банкете в гостинице "Москва", раздухарившись, обнялись в хороводе и дали жару "Ты ж мэнэ пидманула".

Кудреватый местный поэт Вадим, третья копирка московского поэта Юрия Кузнецова, повис на плече Распутина. Мешает. Но Валентин Григорьевич деликатен, не может смахнуть с плеча. Мы с оргсекретарем Т.Соколовой отдираем Вадима от плеча классика и тянем к лифту. Там тычем пальцами в потолок: на седьмом этаже, мол, Юра Кузнецов ждет...Поликарпыч.

Возвращаемся на свои банкетные места, а Вадим уже в зале, уже повис на авторе Матеры".

Распутин хмур. И всегда. Писатели, уцепившись друг за друга, все приплясывают: "Ты ж мэнэ пидманула".

Утром все узнали: натовские самолеты бомбят Югославию. На трибуну вскочил Василий Белов и тут же горячо пояснил, если б он не был стариком, то тут же бы помчался в Югославию, воевать с НАТО. Вот и помни: поза ли это или движение души. Но ведь такому умному человеку, как Белов, должно быть ясно, что мы и с Чечней-то никак не разберемся, давайте еще на всех мировых перекрестках блох хватать и губить молодые жизни.

С (СТЕНДАЛЬ)

Трудно человеку подниматься вверх, к небесам, а вот опуститься в навоз он может за неделю: завшивеет, заест его чесотка и вонь прицепится непереносимая.

Еще несколько лет назад русские женщины читали Стендаля и, ей же ей, им нравилось. Теперь, где ни попадя, листают романы Даниэлы Стил, барби - в книжном переплете. И эти кукольные, в консервантах страсти милы обалдевшим нашим женщинам, энлэошницам нашим. Да они и сами такие: колготки из эластика, тушь, поролон в лифчике, краска на волосах и ногтях, губная помада, тампакс, пакетный "змеиный супчик" на обед, химический кофе на завтрак.

На первом курсе института я, подпрыгнув за волейбольным мячом, сломал ногу. И уже в гипсе читал "Красное и черное".

Вот сладость-то и азарт! До сих пор помню и жгуче-черную г-жу Реналь, по-матерински нежную первую любимую женщину Жюльена Сореля, и нордически холодную блондинку Матильду-ля-Моль, неподдающуюся эту серну.

Стендаль - лучший француз, что бы ни говорили о монументальности Бальзака, упавшего под чарами славянки Эвелины Ганской.

Прошло четверть века, и мой сын Денис, сбегая по лестничной площадке, сломал ногу. И на первом курсе университета, в гипсе с наслаждением читает "Красное и черное" Стендаля. Вот вам и круговорот, и равновесие, новый ломоносовский закон в литературе.

Т (ТОЛСТОЙ)

Я не люблю Толстого. Слишком уж он рационален. Даже одно из своих произведений назвал, оттолкнувшись от "Мертвых душ", - "Живой труп". Жорж Сименон, не только детективист, но и хороший реалистический писатель, считает "Смерть Ивана Ильича" Л.Толстого вершиной всей мировой литературы. По циничному смело высказать человечеству мысль о том, что близкие радуются смерти родственника?.. Не знаю, не уверен! Но уж если утверждает это законодатель литературной да и житейской морали Лев Толстой, то принимай это, как документальную данность.

Вот современный фильм "Леон", награжден он американским "Оскаром". Повествует картина о любви киллера-палача к маленькой девочке. В наши умы ловко внедряется мысль "И убийцы любить умеют". И мы должны жалеть убийц. В христианском смысле это так. Но душа противится.

Насупленный старик Толстой пробовал все: фотографировал, переписывался с индийским философом Ганди, колол дрова, создал свою религиозную секту. Своей упрямой деятельностью он как бы убегал от неминуемой для всех и для себя в том числе, смерти. Он думал о смерти всегда. Но вот в "Севастопольских рассказах" Толстой не боится смерти, он по-кинематографически отстранен.

Великий Толстой, ему и в ужасном сне не могло привидеться, что ту землю, которую он защищал молодым артиллерийским офицером, отрежут от России.

У (УАЙЛЬД)

Прости меня, честолюбивый мастер парадокса О.Уайльд! Я поступлю по-твоему, то есть напишу не о тебе, а о Лермонтове.

В те времена железнодорожный билет от Волгограда до Пензы стоил рублей двадцать. Были еще какие-то деньги.

В конце ноября я, как теперь говорят, свалил с лекций, чтобы укатить на родину Лермонтова, в Тарханы.

Добрался я в с. Лермонтово (Тарханы) поздно вечером. Мне легко поверили, что я - молодой ученый, аспирант, занимающийся творчеством великого поэта. Отворилась тяжелая дверь сторожки при музее, и худощавая женщина лет тридцати, погрев меня чаем, повела в усадьбу Арсеньевых. В одном из флигелей экскурсоводша указала длинным пальцем на икону Спаса Нерукотворного. Этот образ бабушка поэта велела немедленно убрать сразу после гибели Мишеньки.

Мы со служительницей музея спустились в фамильную усыпальницу. Металлический гроб с прахом поэта поцарапан. Полусумасшедшая, выплакавшая глаза бабушка ночью пробралась в склеп. Одной рукой она приподнимала свои веки, а другой дубасила по гробу кочергой. Хотела убедиться, там ли Мишенька.

А вечером мы со сторожем-служительницей Ариодной пили ужасно сладкий портвейн, слушали пластинку Вертинского о лиловом негре, подающем манто.

Ф (ФАУЛЗ)

"Ф" - греческая буква. Русских слов на эту букву нет. Об этом еще в мои студенческие времена говорил лингвист Зиновий Аронович Потиха.

Только вчера с радостным лицом библиотекарь Елена Евгеньевна вынесла из книжных глубин зеленоватую мерцающую книжку Фаулза "Волхв". Я тоже обрадовался. Узнал из аннотации, что действие романа происходит на греческом острове. "А-а-а! Фаулз - греческая заглавная буква в фамилии".

Пока я не читаю "Волхва", а только переношу его из комнаты в комнату, разглядываю текст, суперобложку, играю, как кошка с мышью, чтобы все же впиться в безусловно греховное содержание.

А может, и сдам книгу нечитанной, чтобы сказать себе, что была возможность прочесть главный роман Фаулза, но я этого не сделал.

Я давненько проглотил его книгу "Коллекционер". Главный герой заклеивает скотчем рот любимой женщины и увозит ее в медвежий угол, в заброшенное жилье. Он пытается силком влюбить в себя эту девушку. Увы! Тщетно.

Мы ведь все - коллекционеры: всякую дребедень, а не только любимую женщину, тащим в свою нору, обкапываем похотливой слюной, демонстрируем знакомым. И еще любим все фотографировать, т.е. закатывать в консервные банки действительность. Снимки. Вот я в той же Греции, на горе Парнас. А вот Марина Мясникова, преподаватель Уральского университета. Рядом - пуп земли, больше похожий на вздыбленный фаллос. Античные греки - только плотью и жили.

Х (ХЭМИНГУЭЙ)

Это пепси-кола. Раз попробуешь, еще раз. И уже наркотическая вода войдет в рацион. А надо бы пить настой мяты, душицы, давленую клюкву. В этих травах и ягодах - душистая душа Родины. А то: "Он сказал", "Она сказала". Ходульный разговорник. В семидесятых годах нам нравился сам ХЭМ, его натура, мужественный стареющий мужчина, охотник, рыбак, в соревнованиях по армреслингу (перетягиванию чужой руки) сутки боролся, пока от напряжения кровь из-под ногтей не начала сочиться. Вот - герой.

Мода пошла - под старика Хэма стали и окликать друг друга: "Ник", "Лю". И пить. Герои этого американского писателя ведь никогда не просыхают. И все же Хэмингуэй - последний натуральный писатель Соединенных Штатов.

И я помню ту бешеную радость, когда мой студенческий товарищ Саша Коровин привозил из своего маленького городка Ленинска черные книжечки с "Фиестой" и рассказом "У нас в Мичигане". Мать у Саши работала продавцом в книжном магазине.

Четыре черных тома Хэмингуэя двадцать лет нетронутыми простояли на моих книжных полках. И вот, наконец, его взяли почитать. Два года, как не возвращают. Бог с ним, с Хэмом, не Лесков.

Ц (ЦВЕТАЕВА)

"И не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами", - это сгусток, квазар или пульсар, не поэзия - точная проза. Тут - динамизм, психологизм и моментальное попадание "в яблочко". Потом Цветаева переплясала самое себя, то есть ее поэтическая виртуозность стала вредить ей, ее откровенной, ошарашивающей наготе чувств. Пианисты говорят в этом случае "забалтывают, заигрывают". М.Цветаева "заболтала" свою поэзию.

Странно, что на последнем съезде КПСС великолепно белый, как свадебная фата, двухтомник Марины Цветаевой вручался делегатам в подарок.

Литературоведы сказывают, что тот цветаевский гвоздь, на котором повесилась поэтесса, потерялся.

Двухтомник Цветаевой, как гвоздь, как осиновый кол, вбился в тело компартии. Потом уже пошли, после этого "Дети Арбата", А.Рыбакова, "Архипелаг" А.Солженицына, самоубийство литературы вообще.

Интересно, что там же, где и Цветаева, в волжской Елабуге, умерла другая знаменитая женщина Надежда Дурова. Кавалерист-девица и прозаик, редактором который был Пушкин.

Надежда Дурова тоже бедствовала, оставила своим деткам в наследство рубль, а нам - свои авантюрные "Записки кавалерист-девицы".

Ц (ЦВЕЙГ)

Дядя Леша Храмов жил на берегу речки Мазки. Он допивался до чертиков. Выпьет свое, потом три дня на печке отходит, листает книжки. Заядлый, в общем-то, книгочей. И в книгах смыслил.

Однажды я утащил у него пухлую книжку, без обложки, с выдранным предисловием - никаких опознавательных знаков.

- Дядь Лень, почитаю?

- Валяй!

Я читал, пьянея. Я читал о мальчишке, влюбившемся в красавицу, о солидном господине, угодившем в угар страсти. Рассказ назывался "Амок".

Да, я сам угорел от чтения.

Утром я принес книжку шевелившемуся на печке в тряпье дяде Лене Храмову.

Тот не знал, кто написал ее.

Несколько лет я вспоминал это сладостное чтение, пока в библиотеке не наткнулся на Стефана Цвейга.

Цвейг оказался рабом собственной прозы: картинно кончил вместе с женой самоубийством.

Сейчас в моей библиотеке - полное собрание сочинений Цвейга. Я боюсь прикасаться к книгам. Вдруг все будет не так.

А жена дяди Коли, тетя Лена - алчная собирательница грибов. Она всегда отмахивалась от своего шебутного мужа и от нас. Лето. Грибы. Азарт.

Ч (ЧЕХОВ)

"Немного покачнулся, съехав,

Немного в устрицах увяз,

Немного - гроб, немного - Чехов,

Немного чеховский рассказа.

Купался в море и успехах,

"Каштанку" выдумал и враз,

Немного покачнулся, съехав,

Немного в устрицах увяз".

Антон Павлович Чехов умер в Германии. Чувство стиля ему не изменило и последними словами великого клинициста человеческой сути были междометие и глагол "Их штербе". Я умираю.

Если бы он написал одну лишь пахнущую стружками и столярным клеем "Каштанку", то все равно бы его все знали.

А ведь все: и "Степь", и "Душечка", и "Дама с собачкой", и уникальные "Записные книжки" - шедевры. Чехов прожил тысячу жизней, и как влюбленный человек, скончался от туберкулеза. Созвучие: Чехов - чахотка.

Мне его "Каштанка", как душе и сердцу - мед. Я рос в доме, где всегда пахло стружками и клеем из костей животных Дедушка - столяр. И я сам бывало спал рядом с высыхающим, только что родившимся теленком. У цилиндрической печки- голландки. Кто же это сказал, что Чехов жесток. Не-ет! Это он так отстраненно плачет и отстраненно радуется, чтобы не испачкать чужеродным жизнь. Деликатен до патологии.

Ш (ШУКШИН)

Эту книжную полку заняла тяжелая артиллерия: Шекспир, Шолохов, Шмелев, Шишков, Шаламов, Шукшин.

Я ехал по придонской степи в сторону станицы Клецкой. И вот на одной из развилок увидел сидящего на старом облупленном чемодане знакомого мужика. Это был он - Василий Шукшин. Впору перекреститься, сказав: "Свят, свят, свят!"

Попросил зятя Володю Коршунова, чтобы он притормознул. Он нажал на педаль. Мы оглянулись. Никакого Шукшина с чемоданом не было, исчез. Что за марево, что за Фата-Моргана? А может, предсказание? Шукшины существуют всегда в глубинке, у круглой печки- голландки или ступенчатой грубки, строчат они рассказы о "зяте, укравшем машину дров" или о страданиях "молодого Ваганова".

В общем-то Шукшин - это русская сказка, но в современном варианте. Тут и печка с Емелей, тут и вечные поиски счастья. Шукшин - это перевод со сказочного. Никакие современные литераторы, воспитанные на обмылочно-мультипликационном дядюшке Скрудже, не пересилят Василия Шукшина. Все их романы - это только скудные гимнастические позы, а не сама любовь.

А Шукшина я видел. Его затылок. Он заходил со своей съемочной группой в волгоградский ресторан "Южный".

Щ (ЩУПЛОВ)

У русской печки всегда стояло несколько пар валенок. Но их не хватало.

Последнему, кто слезал с печки, всегда было некуда ноги сунуть.

Бойкий Евгений Евтушенко слез с печки раньше, чем Александр Щуплов.

А ведь А.Щуплов и в самом деле поэт-виртуоз. Он что хочешь зарифмует, любым размером напишет, любую эмоцию выжмет.

Добролицый А.Щуплов как-то признался: "Читать, только читать! Ничего другого я не умею".

У Щуплова компьютерная емкость памяти. Никого я не видел столь начитанного. У меня хранится книга поэта "Повторение непройденного". Издана она во время горбачевской антиалкогольной компании. Щуплов писал о выпивке. Цензор заставил "вино" или "водку" заменить на "чай". Когда Щуплов дарил книгу знакомым, он опять переправлял "чай" на "водку".

Щуплов брал и берет интервью с сильными мира сего. Он выпустил антологию "Русский эрос", словарь молодежного студенческого сленга. Чем же еще заняться, пока кто-то рядом с московской печкой не поставит валенки?

Я уверен: поставят, Саша! Валенки или галоши.

Ъ

Иван Бунин был чрезвычайно брезглив. Он боялся того, что с ним будет после смерти: грязи, червей. Велел похоронить себя в металлическом гробу, чтобы уж никто не проник.

И было у Ивана Александровича Бунина еще одно несчастие, идущее следом за потерей Родины и горячо любимого брата Юлия. Изъятие большевиками из русского языка твердого знака в конце слов. Что же и психологический акт изъятия объясним. Язык помягчел, на этом фоне и террор усилить в самый раз.

Впрочем изъятие "ъ" никак не повлияло на тематику и стилистику последнего классика русской литературы. Твердый знак в русском языке, в правописании, необходим, как приправа к пище, как перец или соль.

Впрочем, последние писания женщин-литераторш (Л.Петрушевская, Т.Толстая, И.Муравьева) все состоят из твердого знака. Женский бесчеловечный футбол в литературе продолжается не один год. Может, так прекрасный пол мстит за свое вековое рабство. И они, как японцы - куклу, все мутузят, мутузят своих любимых мужчин, давно состоящих из опилок, сбрызгнутых французской туалетной водой.

Ы

У нас даже географическая карта - художественная литература. Названия населенных пунктов говорящие, вспомним некрасовскую поэму. Вот в Кумылженском районе Волгоградской области есть, допустим, хутор Сиськовский и где-то рядом станица Раствердяевка. Уверен: Раствердяевка - эвфемизм. Первоначальное слово крепче.

"Ы" - это нутряное, это из первоязыка человека.

"Ы" могло быть и нежное, и грозное. Но это в конце концов и безысходность.

Именно этим звуком "ы-ы-ы" я рыдал, чувствуя себя совершенно никчемным, ненужным, страшно одиноким человеком, когда меня бросила она.

Я был молод. А она - абитуриентка Ростовского университета. Кажется, магнетизм взаимного чувства тянул нас друг к другу. Она ведь гладила меня по голове: "Милый, милый!" А потом неделю спустя отрубила: "Не подходи больше!"

Я забрал документы, не стал поступать в университет, уехал.

В тамбуре раскачивающегося поезда я не замечал никого, под ритмичный перестук колес, ревел как глухонемой: "Ы-ы-ы!"

Был глуп, но чист. Полный Раствердяев. Она потом прислала мне письмо, в котором сообщила, что ставила надо мной "любовный эксперимент".

Ь

Сама художественная литература является мягким знаком нашей все более и более ужесточающейся жизни. У В.Хлебникова есть короткий трактат, советующий занедужившим смотреть в глаза зверей. А я все же верю, что чистые глаза литературы полезнее. Особенно стихотворное творчество. Конечно же, оно снимает эмоциональные перегрузки, как и классическая музыка. Мне абсолютно непонятны женщины, не хотящие и не умеющие читать. Они, на мой взгляд, если и чувственны, то по-звериному. Иногда это хорошо. Иногда. Ведь женщина сама по себе - литературное произведение. Есть красотка - коротенькая новеллка. Все в ней видно, все начала и концы. А есть женщины-романы с запутанными чувствами, неожиданными, чаще нелогичными поступками. И есть - детективы, туманные стихи.

Да, что же вы милые, растерявшиеся критики, о каком конце литературы толкуете? Мы настолько влипли в художественное слово, что и живем-то, кажется, по сценариям из библиотеки.

Точно, свежо, с ироническим прищуром воскликнул Антон Павлович Чехов: "Медицина - законная жена, а литература - любовница!"

Э (ЭКЗЮПЕРИ)

Уверен, что все французские писатели русского происхождения. Даже авангардист Жак Перек, написавший целый роман, не используя ни разу букву "Е". А уж Антуан де Сент-Экзюпери точно русский. Улыбка у него гагаринская. При Брежневе в России все-таки превалировала "афинская школа", нежели "спартанская". Тот есть хоть Л.И.Брежнев с сигаретой во рту гонял на иностранных авто, а все одно магазины были уставлены бесхитростными тушенкой да сгущенкой, на эти материальности, на охотничьи сосиски мало кто внимания обращал. Мы, молодые, потрескали кабачковой икры, картошки на сале, читали Гарсиа Лорку и Экзюпери, восторгались неторопливой прозой почтового летчика. Его наставление "Ты в ответе за тех, кого приручил" и по сей день в крови.

Сейчас - спартанская школа, царит литература самцов. В обиходе "Сексус" Генри Миллера. Отечественный Михаил Веллер сочинил повесть "Самовар" в которой безрукие и безногие инвалиды охвачены сексуальной страстью, только и знают, что день и ночь блудят с развратной медсестрой.

А Антуан де Сент-Экзюпери, вылетев однажды с французского аэродрома, пропал. Искать его кости надо не в Арле, а под Орлом.

Сколько лет было Гагарину, когда навсегда исчез Экзюпери?

Ю (ЮНОСТЬ)

На журнале "Юность" выросли многие. Он был неким коллективным писателем. У "Юности" всегда свежее дыхание, без "дирола": легкие, гравюры, слегка смахивающие по технике на Пикассо, Аксенов, Андрей Битов, Г.Владимов, В. Шаламов, Н.Рубцов. И тот лагерь, и этот. Впрочем деления не было. В журнале не жгли чучел писателей. "Юность" - единственный журнал, опубликовавший стихи молодого гения Леонида Губанова: "Холст 37 на 37, такого же размера рамка. Мы умираем не от рака, и не от старости совсем".

Никогда и в мечтах не держал, что мои стихи опубликует законодательница поэтической моды "Юность". А тут - на тебе: библиотекарша, нарочно, наверное, скучным голосом объявляет об этом. Ффф-ууу, мурашки по телу.

А вскоре весь российский мир раскололся по бинарному принципу. Янусы мы, янусы! Появилась еще и "Новая Юность", вот те раз. Говорят, что это "полный отпад" и "небывалый эксперимент". Никогда в "Новую юность" меня не пустят, даже если я ботинки свои надену на голову, а ноги обую кепками.

А ведь лежит-лежит в глубинах моего стола авангардный "Черновик", в котором виртуальный мир овладевает человеком, а эфирный дубль Буканов спит с женой живого из крови и плоти Буканова.

Я (ЯШИН)

Самки скорпионов после полового акта, откусывают своему возлюбленному голову. Так поступают маститые литераторы по отношении к творческой молоди: "Растоптать малявку, а то ведь на славу мою замахнулся!" Думают: "Не достанется этой славы, как колбасы в начале горбачевского правления".

Не такой был Александр Яшин, благородный наставник русского гения Николая Рубцова. Яшин по натуре великодушен. Он знал всем цену. Теперь проза А.Яшина кажется старомодной. А ведь есть у него прелестный пустяк "Первый гонорар". А.Яшин рассказывает о том, как за свои первые стихи получил денежное вознаграждение. Безусым юношей ездил он в город за тем самым гонораром. Накупил пряников и угостил ими понравившуюся девушку. Та съела все пряники и благодарно поцеловала мальчишку.

Довольный Яшин отправился домой - ночь, спать надо. А проснувшись утром, увидел перед собой пылающее гневом лицо матери. Она никак не могла взять в толк, что за стихи могут давать деньги. И накостыляла сыну. Решила, что Сашка вор.

Эххх! Всегда литераторов бьют. Так императрица отдубасила Сумарокова. А самый читаемый-почитаемый в мире литератор Мигель де Сервантес Сааведра, автор Дон-Кихота! Сколько дней и ночей он томился в тюремной яме.

- Не смей сражаться с ветряными мельницами! Они никакие не рыцари, а производители муки. Брысь, крапивное семя, писателишко занюханный!

Брысь! А писатели не поддаются. Они не позволяют расколоть землю людям, у которых сердце так похоже на тугой кошелек.

Написать отзыв

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев