Светлана РУДЕНКО

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2008 г.

XPOHOC

Русское поле

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

СИБИРСКИЕ ОГНИ

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ГЕОСИНХРОНИЯ

Светлана Руденко

В августе 95-го

Мой самый любимый месяц - август. Раньше не понимала почему. Не только ведь оттого, что небо становится таким прозрачным и высоким, а звезды до того ярки ночью, что кажется, разумные инопланетяне врубили на полную мощность свои космические электростанции. Теперь знаю – август для меня время перемен, переломов и переворотов в судьбе. И все-таки тот август 95-го был особенным, отличным от всех остальных. Впервые мне казалось, что все что происходит со мной - просто снится, вот-вот я проснусь, и Тверской бульвар, задумчивый Герцен и Пушкин с голубями на голове исчезнут, растают как мартовские льдинки в теплой весенней воде. Посылая свою повесть на творческий конкурс в Литинститут, «Я люблю рок-н-ролл», без традиционного хэппи-энда, я ни на что не надеялась. Во-первых, я с Украины, которая тогда еще не была столь вызывающе незалежной, но самостийной уже звалась. Во-вторых, я понимала, вряд ли мне удастся написать еще что-то стоящее. В своей гениальности, даже просто талантливости, я была уверена не больше, чем в существование Атлантиды или внеземных цивилизаций. Ну, то есть гипотетически допустить могла, но не более. Потом убедилась, что не права. В себя надо верить и любить себя, иначе ничего выйдет.

Первый шаг к успеху – вызывающая самоуверенность, желательно, конечно, не переходящая в легкую форму шизофрении. Ею обладали не все, но очень многие мои однокурсники – поэты. Странно, но именно они, а не прозаики или драматурги, и тем более не унылые желчные критики, чуть ли не поголовно мнили себя мессиями, первооткрывателями Парнаса и любимцами муз. Впрочем, большинство их них были беззлобны, улыбчивы, катастрофически влюбчивы, может, потому что большую часть времени были не совсем трезвы, вернее, совсем не трезвы.

Самое главное, что даже я, без грамма спиртного, чувствовала себя в легком подпитии. Вернее, в странной эйфории, когда все и всё вокруг, даже большие  усатые тараканы, обитавшие неимоверными колониями в нашей общаге на Добролюбова, казались до невозможности милыми и симпатичными. Каждый вечер, покупая пару бутылок водки, которых, конечно же, не хватало, мы собирались у кого-нибудь в комнате, и наши поэты читали стихи, взахлеб, не останавливаясь, иногда даже не соблюдая очереди и перебивая друг друга. Мы, прозаики, были самим благодарными слушателями – не критиковали и не пытались читать свое. Впрочем, юмористические рассказы тоже шли на ура.

За каких-то две недели вступительных экзаменов у нас образовалась свое общажное братство. Москвичи держались особняком, мы их даже жалели, ведь у них не было такой захватывающе интересной жизни как у нас – когда все вместе коммуна, большая семья, когда есть, кому слушать и кому читать свои стихи. Гости, кстати, часто приходили к нам на улицу Добролюбова, засиживались допоздна, а иногда, несмотря на строгих вахтеров, оставались и на ночь, тем более что у некоторых обладателей московской прописки среди провинциалов завелись сердечные привязанности, по большей части короткие, но такие испепеляющие.

Общагу эту до сих вспоминает, и, надеюсь, будет вспоминать писательская братия со всего нашего могучего и нерушимого, несмотря на происки НАТО, СНГ. Мне кажется, что в ней не надо делать ремонт, даже тараканов прогонять не надо, они тоже часть истории, частичка музея. Ну, где вы еще найдете стены, исписанные дактилем и амфибрахием, признания в любви хореем, изображения синих котов, воющих на луну, а еще географию чуть ли не всего СССР?! Здесь, в одних и тех же давно не ремонтированных комнатах, на высоких, истерзанных любовью и отчаянием, кроватях, рядом друг с другом, жили таланты и бездари, всемирные знаменитости и те, кто, получив диплом Литинститута, канул в бездну, не выдержав напора и мощи столицы, которая, как известно, ни слезам, ни стихам не верит. И вернулся на родину - в Большие Лопухи или Малые Вареницы.

Среди них - наш писатель и сценарист Вова Бондарь. Колоритная и неприкаянная личность. Бондарь говорил настолько нечленораздельно, что слушать его было сущее мучение, надо было напрягать изо всех сил слух, чтобы угадывать знакомые слова в мутном, как горная река, речевом потоке. У Вовки была главная тема – Чечня. Причем, писал он о ней честно и так, что пронимало до мурашек по коже. Намного лучше других, ныне раскрученных и знаменитых. Наверное, потому, что прошел и через первую, и через вторую кампании. (Странно, почему так закамуфлировано то, что попросту всегда называлось войной?)

О войне он, кстати, никогда не рассказывал в наших беседах. Только на бумаге. Владимиру иногда пеняли на недоработанность сюжета, стилистическую небрежность и обилие ошибок. Бондарь не сердился, мычал что-то благодарное тем, кто правил и набирал его рассказы и повести. При всей своей неустроенности и внешней несуразности, Бондарь умудрился мимоходом поступить в легендарный ВГИК, попасть на семинар к знаменитому сценаристу и стать его любимцем.

Мы ждали от Вовки фильмов и славы. Один наш калужский поэт даже собирался сниматься в его кинокартинах, ну хотя бы в массовке. Ничего не вышло… После того как война закончилась – на ней Бондарь был контрактником – Вовка вместе с украинскими и таджикскими гастарбайтерами строил высотки в Подмосковье, спал с ними в вагончиках и стал к тридцати трем годам седой как молоко. У него не было даже мобильного, мы знали, что живет он где-то под Пятигорском, женился неудачно, ушел от жены, оставив ей дом, а сам живет то ли в шалаше, то ли в вырытой на окраине поселка землянке. Его лучший друг пытался звонить в этот поселок, хотел даже поехать туда, а потом рукой махнул – если судьба - найдется. А  я все равно почему-то надеюсь, что Вовка неожиданно появится в Москве с гениальным сценарием или с повестью, в которых всё - от первого до последнего слова - правда.

Среди пропавших наших однокурсников - писатель и рассказчик, шахтер Серега Леонтьев из Новокузнецка. Я до сих пор помню его руки – шероховатые до остроты, словно не руки это, а наждачная бумага. А лицо – нежное, как у тургеневской барышни, с огромными серо-голубыми глазами в пол-лица и опахалами ресниц. Сережины рассказы были трогательными и пронзительно жалостливыми. Про погибшую собаку, заживо сваренную в подвале (прорвало трубу с горячей водой, а хозяин оставил ее привязанной) – до сих пор забыть не могу.

Сережа был однолюб. Все время говорил о своей жене, даже наша вольная общажная жизнь не могла поколебать его пуританский характер. Леонтьев ни за что не хотел уезжать из родного Новокузнецка, а потом вдруг сорвался, все бросил и рванул в Москву. Где он сейчас, что с ним, пишет ли свои рассказы - ничего не знаю.

Почему-то за всех них, талантливых и неприкаянных, душа болит. Причем за мужчин даже больше. С возрастом стала острее понимать: они еще более беззащитны перед жизнью, чем мы, женщины. Может виной всему их безудержная романтичность, оторванность от реальной бытовой жизни, а может, все дело в коварных хромосомах. Наверное, поэтому они и пьют чаще, и умирают раньше…

Некоторые вообще, чуть ли не до пенсии, напоминают растерявшихся в школьной толпе первоклашек. Хочется взять их за руку и так вести, прижимая к себе бережно, чтобы не потерялись в многолюдье. Так ведь все равно вырвутся или рука устанет, и опять эти неприкаянные мужики окажутся один на один со своей судьбой в водовороте жизни. И если критики и прозаики еще хоть как-то нащупывают почву под своими не очень-то крепкими ногами, то поэты уж точно в группе риска. Им без женщины-музы никак нельзя – сопьются, сойдут с ума или просто перестанут писать стихи. Станут такими как все, серыми и унылыми как ноябрьские дни, когда до весны еще так долго.

Грустно, но у единиц из нас, провинциалов, творческая, да и просто человеческая судьба сложилась счастливо. Уж очень трудно было одновременно решать извечный квартирный вопрос (в столице он стал со временем почти что гамлетовским - быть или не быть?) и пытаться оседлать Пегаса. Кто-то из нас стал писать про мебельные салоны, кто-то про антиквариат и нефтяные промыслы, а кто-то петь под гитару в кабаках, как неунывающий Габелев Владимир, казанова и заядлый таежный охотник…

Нашему курсу повезло больше других. У нас была Лидия Сычева. Мы все были тогда, в 95-м, приблизительно ровесниками - кому-то под тридцать, кому-то чуть-чуть больше. В общем, молодые, страстные и, конечно, верящие в свою Звезду. Для многих такой звездой стала Лида. Она тогда была уже москвичкой, но душой и сердцем осталась в той небольшой деревушке под Воронежем, где родилась и выросла. Лида ни чуточки не стеснялась своего южного говора, и хоть не жила в общаге, была больше с нами, чем с москвичами. Впрочем, и они тянулись к ней, чуть ли не в очередь выстраивались, со своими стихами, рассказами, а то и просто жизненными историями, когда она, стремительная, сияющая карими глазами, влетала в аудиторию. Не помню, чтобы Лида кому-то отказала в участии, внимании или добром слове. Она была нашим лидером, другом, а на третьем курсе и нашим главным редактором, придумав и выпестовав новый русский журнал с таким уютным, добрым, деревенским названием «Молоко».

Именно там мы все впервые и напечатались, радуясь, словно малые дети. Из «Молока» вышел известный не только в Башкортостане, в своей Уфе, Юрий Горюхин, петербурженка Наталья Алексютина, поэт-калужанин Михаил Бондарев и критик Виктор Боченков.

К курсу третьему Сычеву стали печать толстые журналы – «Москва», «Новый мир», «Наш современник». Для нас это было каким-то дивом, иной реальностью. К ней прислушивались наши мастера, даже советовались. Странно, но Лида не гордилась своим успехом, он был каким-то естественным, само собой разумеющимся. Происходил как бы между главным ее делом – помощью слабым и талантливым, сильно пьющим и таким, как я, неуверенным в себе провинциалам.

Я не помню, чтобы Лида была в депрессии, унынии, или отчаянии, хоть и ее, как потом уже позже мы стали догадываться, жизнь не баловала. У Лиды всегда был выход из любого положения, причем не абстрактный совет, который, как известно, может дать каждый, а конкретная помощь – кому-то деньгами, кому-то - поиском квартиры, а кому-то даже второй половинки. И, конечно, Лида без конца помогала пристраивать наши творения, причем зачастую переписывая и тщательно редактируя их. Только сейчас, став редактором отдела в газете, начинаю понимать, какой это был каторжный труд, причем бесплатный, абсолютно бескорыстный во имя искусства, нет, скорее, во имя Человека, даже не всегда ближнего. Благодаря Лиде я, как и еще целая группа моих товарищей-провинциалов, оказались штатными сотрудниками пусть профильной, но все же уважаемой федеральной газеты.

А судьба моя с того августа кардинально изменилась. Я сменила свое украинское подданство, став гражданкой РФ, вышла замуж за однокурсника-поэта, который со временем стал сильно попивать. Рассказов и повестей больше не пишу, только мечтаю о них в перерывах между очередным интервью с заслуженным учителем или спецрепортажем из сельской школы. С Лидой, вернее, теперь уже с писателем Лидией Сычевой, мы часто встречаемся – в редакции ее журнала, в ЦДЛ или у нас в «Учительской». Лида своей главной стезе не изменила, все так же помогает и нам, своим однокурсникам, и подрастающей пишущей или пытающейся писать молодежи. В перерывах между заботами пишет рассказы и повести, а даст Бог, и роман напишет, про нас, про нашу страну, про август 95-го.

…Возвращаясь после очередной встречи с Лидой, я в который раз ловлю себя на мысли – после общения с ней словно свежий ветер врывается в мою душу, ветер-волшебник, который может все. Я тогда чувствую - еще не все кончено, все еще вполне возможно, ведь жизнь, как говорила героиня нестареющего фильма «Москва слезам не верит», в сорок лет только-только начинается. Не зря ведь в моей судьбе был август 95-го, теплый, с сиреневыми закатами, и тогда еще не такой роскошной сверкающей Москвой. Я чувствую - роман свой, ну хотя бы повесть, напишу обязательно. Не зря же Лида старалась.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ