> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > СЕРГЕЙ НИЛУС: ТАЙНЫЕ МАРШРУТЫ >
ссылка на XPOHOC

Александр Стрижев

--

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Александр Стрижев (составитель)

Сергей Нилус: Тайные маршруты

Елена Концевич

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ НИЛУС: КРАТКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

III

ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ

1917-1929

По Промыслу Божию, в первые же дни революции Нилусов посетил князь Владимир Давидович Жевахов, будущий епископ Иоасаф, который пригласил их переехать к нему в его полтавскую усадьбу Линовицу, Пирятинского уезда. Там в конце парка стоял неизвестно зачем им выстроенный небольшой двухэтажный дом... К счастью, Нилусы сразу приняли это предложение. Они немедленно перебрались на Украину. Если бы они этого не сделали, они бы не уцелели. В Новгородской губернии вскоре начался голод и страшнейший террор. Все местные друзья Нилусов погибли. В Полтавской же губернии еще долгое время не было нарушено мирное положение: народ продолжал жить в довольстве, «дядьки» гостеприимно приглашали Нилусов отведать вареников из белой муки со сметаной, приговаривая: «Гуляйте, гуляйте». Конечно, вскоре после прихода советской власти всего этого не стало.

С каждым годом положение значительно ухудшалось... Однако Нилусы ни разу не делали попыток уехать из России. Уходили немцы, ушла Добровольческая армия... Если бы они и захотели уехать, у них никогда не было на руках достаточно денег, чтобы это сделать. Но самое главное, они не считали возможным бросить на произвол судьбы свою церковь. Здесь будет уместно сказать о создании этой церкви в верхнем этаже занимаемого ими дома. В первое же лето своего пребывания в Линовице Нилусы отправились в Полтаву к правящему архиерею — Преосвященному Феофану. Владыка дал им свое благословение на устройство храма в верхнем этаже их жилища. Игумения София Покровского монастыря в Киеве (друг их по Оптиной Пустыни) приняла живейшее участие в создании этой церкви. Она прислала в Линовицу группу монахинь во главе с о. Димитрием Ивановым[1]. Монахини произвели все работы, а о. Димитрий освятил храм. Алтарь был отделен перегородкой — ширмой, обтянутой темно-синим атласом, обрамленным серебряным галуном. Образа Спасителя и Божией Матери были в серебряных ризах и обрамлены тем же серебряным позументом. Над ними спускались лампады. Царских врат не было: просто отдергивалась занавесь. В алтаре запрестольным образом служил дивный лик Спасителя в терновом венце итальянского письма. Он был чудотворный, произведение неизвестного, но гениального художника. Нельзя оторвать от него глаз. Это был родовой образ Сергея Александровича. Церковь посвящена Покрову Божией Матери и вместе с тем преп. Серафиму. Сюда приходили люди, имевшие потребность от души помолиться. Нилусы были чтецами и певцами, к ним присоединялись любители пения, образуя хор.

Конечно, народ приходил в эту церковь нерегулярно за исключением нескольких постоянных прихожан, но все же люди к ней тянулись, черпая духовное утешение. В тяжелое время приходившие молиться приносили продукты.

Одно время настоятелем был архимандрит Иоасаф, который поселился со своим келейником-иеромонахом в кельях при церкви. Отец Иоасаф был исполнен невыразимой небесной кротостью и святостью. До этого он жил в Густынском монастыре, где в свое время подвизался святитель Иоасаф Белгородский. Странно даже это выговорить, но дух революции коснулся густынских монахов, и они выгнали вон жившего у них на покое своего бывшего настоятеля, святого старца. Нилусы приняли его к себе с величайшей радостью, и он прожил у них до самой своей чудной, праведной кончины. За несколько дней до своей смерти о. Иоасаф, подобно Елене Васильевне Мантуровой и Елене Андреевне Вороновой, удостоился видения Пресвятой Троицы. А до этого видения и после него он видел Ангелов. Святой старец, если и служил, то очень редко, службы совершал его келейник.

В письме от 13 августа 1922 года Нилус пишет в ответ друзьям-эмигрантам, мечтавшим помочь ему выехать за границу, что воспользоваться их советами вряд ли придется, пока стоит наша церковь, к которой Господь и Царица Небесная поставили нас хранителями, блюстителями, чтецами, певцами и пономарями. Изменить нашему назначению никоим образом не можем и должны стоять на Божественной страже до тех пор, пока Сам Господь ясно не укажет, что наша миссия закончена, или до нашей смерти...

Елена Александровна в следующем письме от 28-го декабря того же 1922-го года пишет о том же: ...проведя здесь праздники Р[ождества] Х[ристова], поняли, что так и надо было. Так было много-много народу, так много причастников, такие хорошие, добрые люди, столько им было утешения от нашей церкви, что, наверное, было бы плохо, если бы мы теперь бросили... О выселении их из Линовицкой усадьбы и спасении от расстрела рассказано в тексте второй части «На берегу Божьей реки».

В брошюре, посвященной памяти Нилуса, под заглавием «Пламенная любовь», изданной в Нью-Йорке в 1937 году, помещен отзыв о Нилусе лица, побывавшего у него в то время, когда он жил в Линовице:

«В доме у них, — пишет он, — царила прямо благодать Божия, это чувствовалось при входе в дом. Там всегда царствовала радость, никто не ссорился. А у С.А. Нилуса был дар пламенной любви ко всем и к каждому. При мне был случай, когда явился какой-то большевицкий комиссар с нахальным видом осматривать дом. Конечно, шапки не снял и имел вид очень грубый. С. А. повел его по всему дому и завел в церковь, которая помещалась наверху. Долго они оттуда не выходили. Супруга С. А. решила заглянуть туда и увидела, что большевик плачет в объятиях ее мужа... И у самого С. А. слезы текут... Видно он сумел найти и сказать большевику несколько таких слов, от которых растопилось его сердце...»

Жизнь на Украине в те годы была сопряжена со всевозможными лишениями и исполнена страха и ужаса... О, эта вера наша! Если бы не она — давно бы нас и на свете не было! — восклицает в одном из своих писем Сергей Александрович. За письмо, посланное за границу, Нилусы заплатили миллион рублей и боятся, что прервется переписка[2]. Кто с легким сердцем рассчитывает и отделяет сроки не на года, а на месяцы, тот не понимает истинного положения дел, при котором, по выражению Петра 1-го, «всякое промедление смерти подобно»... Мешок, и при том наглухо завязанный — вот положение, в котором мы живем. Но Сергея Александровича поддерживает память о пророчестве преп. Серафима о его воскресении из мертвых перед концом мiра. Следовательно, настанут еще мирные времена... адский кошмар не вечен... Его миссия довершить дело Мотовилова, «служки преподобного Серафима». Недаром же, — пишет он, — при первой со мной встрече воскликнула Елена Ивановна Мотовилова: «Да, это мой Мотовилов воскрес!» Неспроста то же мне сказал и наш почивший старец, о. Варсонофий, то же почти в тех же выражениях, что и вдова «служки Божьей Матери и Серафимова». Как известно, Сергей Александрович опубликовал беседу преп. Серафима с Мотовиловым о цели Христианской жизни, которая была предназначена Преподобным не для одного Мотовилова, но для распространения по всему мiру. Не меньшее значение имеет пророчество Преподобного о его воскресении перед концом мiра для всемирной проповеди. В письме от 22-го июля того же 1922 года [С. А.] пишет по тому же поводу: Писал ли я вам про массовое обновление старых икон, чему мы были сами многократно благоговейно-изумленными свидетелями. Весь прошлый год прошел у нас на Украине в этом сплошном чуде. Обновлялись целые церкви, кресты и купола, позолоченные на храмах и колокольнях. В Ростове-на-Дону, таким образом, обновился собор и много церквей. У нас по деревням и хуторам не было почти дома, где бы не совершилось подобное чудо, где, по крайней мере, о нем бы не говорили. Встали в тупик перед ним даже самые ярые гонители Христовой Церкви. На мой разум и понимание, это — знамение, предваряющее близость Воскрешения нового Лазаря в лице Преподобного; нового Торжественного Входа в Иерусалим — яркого торжества Православной веры и Преображения Тела Христа — Вселенской Его Церкви, близость соединения Которой в единую Православную, хотя бы и в малом Филадельфийском стаде, я давно предчувствую; и только уже за тем — конечного предания Ея, Ея смерти и всеобщего Ея Воскресения для Страшного Суда и вечной блаженной жизни под новым небом и на новой земле, идеже будет обитать одна правда...

Издавая записки С.А. Нилуса, мы не считаем себя вправе скрыть от читателя эту так называемую «Дивеевскую тайну», хотя она может показаться многим, как что-то фантастическое, следовательно, соблазнительное. Воскресение Преподобного должно произойти к концу времен, когда обетовано явление для проповеди пророков Илии и Еноха в Святой Земле. Должно ли нам сомневаться в возможности величайших чудес, которые должны предварить конец жизни на Земле? Дивеевская тайна записана рукой Мотовилова со слов Преподобного Серафима.

В письме от 28 декабря того же 1922 года Сергей Александрович пишет:

30-го июля в Оптиной скончался близкий нам старец о. Анатолий (Потапов). Совершенно чудесным образом мы о смерти его получили извещение письмом часа два спустя после того, как он душу свою предал Богу, и потому имели возможность вслед помянуть его за Литургией в самый день его кончины. Вышло это по ошибке корреспондента, получившего преждевременное извещение, когда Старец был еще жив.

Перед нами письма за 1923-й год: это был год, когда Нилусов выселили из Линовицы и только чудом не расстреляли. Они переехали на Фоминой неделе в апреле месяце в городок Пирятин. Что сказать о нашем житье? — пишет С. А., — Богом видимо и ощутимо не оставлены: живется пока тепло и есть кое-какое продовольствие, не плохо, скорее хорошо и до сих пор покойнее в смысле приятных визитов, чем было на старом пепелище, но душа стремится вон туда, где можно еще работать на привычном труде во славу Божию.

16 февраля 1924 г. Нилус пишет Е. Н. Яблонской: Ты получила письмо с изображением нашего домика, в котором мы, трое стариков, живем великим чудом милости Божией. Нам давно надо было бы умереть под забором от голода и от холода, а мы живем и даже благодействуем, если только можно назвать благоденствием жизнь в условиях тебе хорошо известных, быть может... С переездом сюда мы лишились нашей церкви, но и здесь, благодаря отношениям дружбы с местным священником и псаломщиком, мы, читаем и поем на клиросе, как и в своем маленьком храме. Завелись и здесь добрые друзья, которые нам помогают жить сочувствием своим и любовию. Елена Александровна приписывает: ...18 лет прошло с нашей свадьбы, а мы живем всё так же, и он у меня всё такой же хороший, каким ты, его знала. Недаром дорогой батюшка Иоанн Кронштадтский, хлопая меня по плечу, повторял: «Спасибо тебе, что ты за него вышла, хорошо ты сделала, он будет тебя утешать до конца жизни». Мирная жизнь в Пирятине окончилась в августе 1924 года. В письме от 25 августа Елена Александровна пишет своей сестре, М. А. Гончаровой: Мужа арестовали неделю тому назад. Никакого повода, ни в чем не замешан. Вдруг приехали из Прилук и увезли. Я поехала тоже и с вокзала шла с ним. С тех пор он сидит, и даже допроса не было, и не говорят за что... Я его вижу почти каждый день. Говорят, что его отправят в Киев. Тогда я поеду. Продала всё, чтобы набрать денег. Всё надеемся, что Господь и Царица Небесная и св. угодники спасут и его выпустят. Он, как всегда, спокоен, благодушен. Говорит, что с ним удивительно хорошо все обходятся. И я сама это видела при свиданиях. Помощник начальника взял его в свою палату и отдал свою кровать и подушку. Муж нашел там и двух линовицких знакомых и уверяет, что все ангелы сидят. Одно — разлука со мной его очень огорчает. Мы ведь ни разу никогда не расставались. Я ездила домой, всё уложила, устроила нашу бедную старушку к милому Косте в Лутайку. Как ей бедной трудно и тяжело! Не могла ее к дочери в С.-П[етербург] отправить: слишком дорого, и дочь там бедствует... Ему много присылают всего, даже незнакомые люди, а уже друзья заваливают меня всем, так что он делится с другими. Против тюрьмы подворье мужского монастыря. Живут 4 иеромонаха, трое нам близки, и при них старая монашка — тоже знакомая. Она взялась всё доставлять, когда я не могу, к ней все и носят. Я там ночевала сегодня, была у всенощной и обедни с акафистом Скорбящей Божией Матери. Я и часы читала. Они очень добрые и очень сердечно относятся, молятся на ектеньях за Сергия заключенного. Я ночую то здесь, то там: то на подворье женского монастыря, но там очень тесно: везде отобрано помещение.

17 сентября 1924 года Елена Александровна пишет из Киева: С[ергея] перевезли сюда, где всё строже, и я еще не могла его видеть. Каждый день ношу ему что-нибудь поесть, могу дать коротенькую записку и получаю ответ, что он получил всё, здоров, целует. Это очень утешает — видеть почерк. Я подала заявление прокурору, прося освобождения по его возрасту, болезни сердца, хороших отзывов местной сельской власти, открытой жизни семь с половиной лет под своим именем. В среду получу ответ... Ехала я с ним вместе и в Гребенке сидела с ним от 4-х часов в субботу до 8-ми утра в воскресенье. Это была великая милость Божия.

Сиденье в Киевской тюрьме продолжалось 5 месяцев: с половины сентября 1924 года до половины февраля 1925 года. Елена Александровна пишет: Болезнь, оказывается, была гораздо опаснее и тяжелее, чем я думала, и только терпение и незлобие, в конце концов, победили ее, а терпеть пришлось очень много. Теперь зато живем, как в раю, — именно такая жизнь, как мы любим. У нас комнатка хорошая, теплая — даром! Церковь — только небольшой дворик перейти, службы каждый день, чудные, с двумя хорами, два священника, один лучше другого. Питаемся то у них, то у друзей, которые нас всячески балуют, и все так полюбили мужа, что ты бы ликовала. (Нилусы, как выяснилось, жили в женском монастыре). Здесь всё по-старому, — продолжает Елена Александровна, — и ты понимаешь, как мы блаженствуем. Любовь нам всячески оказывают и тащат нам так много, что некуда девать... И как пример: у всенощной проходит одна мимо меня, сует пакет и удаляется так скоро, что и лица ее я не разглядела. Разве не трогательно? Сергей Александрович приписывает: Голова ходит кругом от пережитых и переживаемых впечатлений. Сейчас я с этой головой и всем своим сердцем погрузился в общение с людьми одного с нами духа, чего был лишен почти всё время со дня отъезда из Оптиной, за немногими, конечно, исключениями, которые все-таки были. Не хватает дня, чтобы полномерно и достойно использовать эту радость, тем более что теперь Великий Пост, и много времени уделяется церковным службам.

Здесь надо упомянуть о том, что было в это время с Н.А. Володимировой: некто Костя обещал Елене Александровне взять ее к себе в деревню, но не взял. Несчастная старуха оказалась покинутой и без средств к существованию, она была совершенно безпомощной, не умея даже печь растопить и готовить пищу. Елена Александровна была вынуждена взять ее в Киев и, в конце концов, по общему совету, решила ее отправить с провожатой к дочери в Ленинград. Характерное письмо этой дочери к Сергею Сергеевичу Нилусу, ее полубрату, который находился в Польше:

«Еленище, — так она оскорбительно называет добрейшую Елену Александровну, — исполнила, наконец, свою месть... послать маму теперь к нам я считаю подлостью!» У этой дочери, женщины работоспособной, работали муж и сын. Зять объявил, что тещу выгонит на улицу и на деньги, присланные родственниками Елены Александровны из-за границы, пришлось старуху вернуть обратно в Киев.

21 сентября 1925 года Нилусы еще находились в Киеве и сообщали о том, что им пришлось выписать обратно Наталию Афанасьевну, так как ее зять грозил «принять самые грубые меры». Вскоре после этого письма произошел второй арест Сергея Александровича и отправка его в Москву. В письме из Москвы 21 октября Елена Александровна пишет: Я нашла здесь сразу, в какое учебное заведение перевели моего мальчика, и теперь уже могла ему передать белье и гостинцы, но приема еще нет: это так всегда бывает сначала. Насчет экзамена еще неизвестно ничего. Хожу к учебному начальству, чтобы все узнать, пока еще безплодно. 19 ноября Елена Александровна встретила Владимира Карловича Саблера и была рада его видеть. Только в письме от 26 февраля 1926 года Елена Александровна, наконец, сообщает об освобождении мужа.

Относительно пребывания Нилуса в тюрьме на Лубянке до нас дошли сведения, во-первых, от одной американки, которая ездила в СССР и вернулась сама на себя не похожая от страха и всего виденного там. Во-вторых, от приехавших после войны ДИ ПИ. Пребывание Сергея Александровича в тюрьме было очень тяжелым. Его сажали в чулан, где нечем было дышать, и он в виде протеста отказывался от пищи. Власти по своим особым соображениям не желали его расстрелять, желая, чтобы он умер естественной смертью. Под конец постановили его выпустить. Елена Александровна до глубокой ночи стояла на дворе с шубой, но не дождалась. Только посреди ночи ему разрешили уйти. Сергей Александрович потребовал письменное разрешение. Ему выдали таковое и выпустили на улицу. Но, как известно, на крыше стояли пулеметы, и его бы убили, если бы он пошел вдоль тюремных стен. В это время ехал мимо извозчик. «Братец, — крикнул ему Нилус, — провези меня через пару кварталов. Меня выпустили из тюрьмы, денег у меня нет». Извозчик его посадил и безплатно довез туда, где жила Елена Александровна. Ехавший без шубы С. А. не простудился.

Вначале Е. А. писала из Москвы, что им не разрешают уехать. Жить им приходилось в разных местах врозь, пользуясь для сообщения трамваями. Под конец им удалось поселиться вместе, но жили они у кого-то в столовой, где постоянно сидели хозяйские и их собственные гости. Лестница там была без перил и такая скользкая, что Сергей Александрович упал и повредил руку. Сама Елена Александровна поломала руку, когда ездила в Дмитров к своей сестре, игумений Софии. Всё это из-за гололедицы. Наконец, в письме от 6-го апреля 1926 года Елена Александровна пишет: Нам приходится сегодня уезжать. Доктора позволили девочке уехать куда угодно, но не оставаться здесь. Выбрали г. Кролевец, Черниговской губ., куда нас зовет очень хороший друг протоиерея о. И. В. Здесь, в Москве, оставляем много друзей, чудных людей, которые больной девочке очень сочувствовали, пока она болела и также, когда она, слава Богу, поправилась.

Приехав в Кролевец, Нилусы узнали, что им нужно заявиться в НКВД в Чернигове. По дороге туда, они застряли на 16 часов в Нежине. Там пошли в церковь и местный протоиерей — настоятель храма, пригласил их к себе в дом и дал им письмо к своим детям в Чернигове. Эти дети оказались милейшими людьми и приняли их, как близких родных. Оказалось, что их брат, молодой священник, давно, еще в Киеве, приглашал Нилусов жить к себе, но они потеряли его адрес. Он жил тут же в 12-ти верстах.

Когда Нилусы были в Нежине, они познакомились с тремя пожилыми сестрами, которые звали их к себе жить. Эти сестры так им понравились, что Нилусы стали колебаться между Нежиным и Черниговым. Но остановились на последнем из-за того, что Чернигов стоит высоко, и там хороший воздух. А самое главное — там находился Троицкий монастырь с его чудными службами. Приехав в Чернигов, они пошли утром к обедне и там встретили одну барышню, которая тоже в прежнее время звала их к себе жить. Ее звали Оля, ей 34 года, с ней был отец 82-х лет. Оля возобновила приглашение, и Нилусы с радостью у нее поселились. Пишет Елена Александровна: Когда я впервые ее увидела, я подумала — вот милягочка! Так оно и оказалось. Оля поселила Нилусов в хорошей, обставленной мебелью комнате... Страстную, — продолжает Елена Александровна, — почти всю провели в церкви, наслаждаясь монастырской службой, хотя и очень длинной, но не утомительной. Церковь эта одна осталась православной, и потому в ней соединяются все верующие. И большое единение, и любовь между ними. Некоторые уже и нас приняли в эту любовь, и на Святой мы были то у одних, то у других и познакомились с очень хорошими семьями, которые и детей своих воспитывают в истине и правде... Хорошего архимандрита арестовали перед Страстной. Мы успели его еще повидать. Скорбь эта была для всех.

Елена Александровна восхищается красотой их нового местопребывания: Дом наш на горе, а у подножия разлив реки Десны, так что представляется, как озеро с островом посередине, с домиками, не покинутыми еще, так как светятся вечером огоньки. За озером хвойный лес. Фруктовые деревья теперь в цвету и вода начинает сбывать. При лунном свете и при закате солнца вид восхитительный.

Жизнь Нилусов в Чернигове продолжалась около двух лет. Елена Александровна пишет от 16-го марта 1927 года Е. Н. Яблонской: Ты, верно, знаешь про нас, что нам Господь дает спокойную и очень тихую и мирную жизнь с очень милыми, добрыми друзьями, с которыми живем душа в душу. Наша хозяюшка Оля и ее подруга Ксения окружают нас такой любовью, что стали нам, как родные дочки. То же самое пишет ей же и Сергей Александрович в письме от 24-го февраля 1928 года: О том, как и с кем мы живем, ты уже знаешь по прежним письмам. Приютившая нас Оля — Ангел Божий и нам, как родная дочка. Уход за нами, стариками, идеальный, преисполненный любви и нежности. Ну, а на какие средства живем и даже прилично живем, тоже «пока». Что будет с нами не думаем: сами себе, друг друга и весь живот Христу Богу предадим.

Увы! В промежуток между этими двумя письмами эта их мирная жизнь оказалась нарушенной. В открытке от 9-го мая 1927 года со штемпелем «Киев», адресованной той же Е. Н. Яблонской, Елена Александровна пишет: Сережи (С. А. Н.) не было дома, когда пришло твое письмо, — мы опять пережили тяжелое время разлуки, на этот раз всего три с половиной недели, и с 6-го мая он дома. Однако на его здоровье это путешествие плохо отразилось, и сердце неважно: одышка, отеки ног. Поэтому доктор положил его на неделю в постель, на молочную диэту, которую он начал сегодня. Дай Бог, чтобы помогло.

В письме от 14 мая 1928 года Елена Александровна пишет снова Яблонской: Пишу тебе уже из нового нашего местопребывания. Из Чернигова нас попросили удалиться, к счастью, с возможностью выбрать самим — куда, за исключением Украины. Мы воспользовались давнишним предложением одного заочного московского друга поселиться у его зятя, священника, в трех с половиной часах от Москвы и в трех верстах от гор[ода]. Александрова, Влад[имирской] губ. в селе Крутец. Это историческая Александрова Слобода, куда удалялся Иоанн Грозный. Здесь люди очень хорошие, местность восхитительная, пригорки, поля, луга. Церковь рядом, священник правильный. Московские доброжелатели взяли на себя всё о нас попечение, и мы живем без всякого безпокойства за завтрашний день. Но всё же, по многим причинам нам тяжело было покидать Чернигов, где так хорошо нам жилось. Наталью Афанасьевну пришлось оставить там. Оля ее очень полюбила, и Наташа ее также, так что мы за ее счет покойны, но все же жалко жить врозь. Оля была сначала с нами здесь, помогала нам во всем, а теперь она уже вернулась домой. Муж последнее время в Чернигове себя чувствовал очень неважно, и здесь еще тоже не можем очень похвалиться, хотя он все-таки лучше ходит, довольно большие совершает прогулки. Начали принимать йод, и я надеюсь, что с помощью Божией на таком чистом воздухе он поправится.

Увы! Поправиться Сергею Александровичу уже не пришлось. Лето 1928 г. было последним летом в его жизни. Ему оставалось жить всего несколько месяцев. В письме от 29-го июня 1928 года он пишет Е. Н. Яблонской: Вот уже третий месяц пошел, что мы опять на новом месте. Такова о нас, видно, воля Божия — не засиживаться подолгу на одном месте, чтобы успеть побольше «обойти городов Израилевых» (Мф. 10, 23) в ожидании близкого пришествия Сына Человеческого. Ты живешь своей тихой, трудолюбивой семейной жизнью, в обстановке, настолько похожей на прежнюю привычную, что вряд ли в головку твою и в сердце входят мысли и предчувствия, подобные тем, что волнуют наши души. Все пережитое еще переживается нами, особенно нами двоими, и потому «наши ушки» невольно на «макушке» — слышать, если не как трава растет, то всё же больше того, что слышно ушам огромного большинства «однодневок», «эфемерид», живущих днем и о грядущем не помышляющих. А между тем грядущее не сулит ничего доброго: чего стоит разруха церковная и у нас, и в нашей Зарубежной Церкви? У вас раскол между Антонием и Евлогием... у нас Сергий, Михаилы проч. Бедной православной душе негде и главы подклонити... Зная положение вл[адыки] Ф[еофана Полтавского], как мне о том писали, я огорчен до глубины души. Никто себе и в ус не дует! Что же митрополит Ан[тоний] и м[итрополит] Е[влогий]? Признаюсь тебе: очень меня это смущает и заставляет подозревать, что не всё на духовных высотах у вас там благополучно.

Сергей Александрович и Елена Александровна глубоко почитали вл. Феофана как подвижника «не от мiра сего», великого аскета, молитвенника и при том ученейшего архиерея во всей Православной Церкви, исключительного знатока святоотеческой литературы. Нилус наблюдал необычайную отзывчивость верующих, живших в советском аду, к своим духовным пастырям и друг ко другу и почувствовал, что у нас в эмиграции нет и тени той святой жертвенности, какая царила «там». Но Сергей Александрович не знал даже того, что в Париже открыта была Духовная Академия, и что ее ректором не был назначен бывший ректор С.-Петербургской Духовной Академии, знаменитый богослов, архиепископ Феофан, а вместо него был назначен бывший марксист и профессор экономики, протоиерей С. Н. Булгаков, правда, исключительно талантливый человек, но игнорировавший аскетику и свв. отцов, коими он вовсе не интересовался, отбрасывая их учение в сторону и предлагая свои домыслы взамен. Нам рассказывал ныне покойный И.М. Концевич, возвращавшийся в Париж с какого-то съезда вместе с о. Булгаковым, что последний обратился к нему, в то время студенту Сорбонны, с просьбой рассказать ему о преп. Серафиме Саровском, о котором о. Сергий имел самое туманное представление. «Запомнился мне острый взгляд о. Сергия, — говорил нам И.М. Концевич, — его умные глаза одаренного человека, казалось, пронзали вас насквозь. Но благостного в этом взоре не было ничего, ни даже простой приветливости. Он очень любил своих друзей и многочисленных поклонников, но к остальным был равнодушен. Во время богослужений фигура его поражала: часто фелонь свисала набок, а богатая шевелюра была всклокочена».

 

Кончина С.А. Нилуса

1928-й год был последним годом в жизни Сергея Александровича. Он скончался 1-го января вечером на пороге начинающегося 1929 года.

Елена Александровна пишет племяннице в Париж: Дорогой мой вчера вечером скончался. Подумай! — когда во многих местах служили всенощную батюшке Серафиму! Всё так скоро случилось: были у обедни, потом завтракали. Перед обедом стало нехорошо. Два припадка прошли благополучно. Он сидел и разговаривал с нашими хозяевами, поиграл с маленьким внуком, т. е. говорил и смеялся. Опять припадок, и после трех сильных вздохов — все было кончено. Лицо чудное. Всю ночь провела с ним. Одна читала псалтирь, всех просила лечь. Я спокойна, я знаю, как ему хорошо. Он был очень готов. Каждый день говорил про смерть. Благодарю Бога, что умер на моих руках. Часто бывали обмороки, и я боялась, что его принесут.

Теперь он еще в нашей комнате, а к вечеру понесем его в церковь и в четверг похороним его на месте, которое сам выбрал.

Письмо от 23-го февраля 1929 года: Ты знаешь, как вся радость жизни теперь ушла, как стало одиноко и пусто. А все-таки я благодарю Бога за всё и за прошлое, разумеется, и за его чудную кончину... Он явился во сне одному умирающему иеродиакону и много говорил ему о благодати Божией и о том, как легко умирать: никакого страдания, душа легко разлучается с телом. Этот бедный очень боялся смерти, и всякая боязнь прошла после этого видения. Он, муж мой, был очень светлый и приятный. Он говорил о том, что всё проникнуто благодатью Божией, что благодать не отвлеченное понятие, как мы думаем, а совсем другое. Много еще говорил, но больной был очень слаб и не мог всего передать, но главное сказал и скончался вечером перед 40-м днем мужа. Разве это не поразительно?

Еще милая Марина (дочь Филиппа Петровича Степанова) в самый день и час его кончины заснула после безсонной ночи при больном ребенке и во сне видела, что кто-то стучит в окно, что встала, смотрит: муж и я стоим под окном, и такое у него светлое лицо, как когда солнце освещает снег. И все-таки она ничего не подумала, только, что, может быть, мы скоро опять будем в Москве и к ней зайдем, зайдем, как часто заходили.

Еще Елена Александровна писала племяннице, чтобы она не безпокоилась о том, что Сергей Александрович умер как бы внезапно, будто бы без должной подготовки. Но, — пишет она, — он был делателем непрестанной молитвы, которая была его вторым дыханием. И действительно, еще за много лет до его смерти, наблюдая за ним, можно было видеть его левую руку, пребывающую в кармане пиджака, перебирающую четки, которые он там тайно носил. Также и Елена Александровна непрерывно творила Иисусову молитву и даже ночью во сне чувствовала порою ее движенье в сердце.

 

Кончина Н.А. Володимировой

После смерти мужа Елена Александровна вернулась в Чернигов к Наталии Афанасьевне, которую она целые 4 года содержала, давая уроки иностранных языков.

В письме от 12-го декабря 1932 года Елена Александровна пишет: 17-го октября по старому стилю, тихо, безболезненно и мирно скончалась моя милая Наталия Афанасьевна — так тихо, что, стоя над ней, не могла уловить ее последнего вздоха. Незадолго причащалась, не страдала, только видимо слабела. Последнюю ночь она часто крестилась, читала наизусть свои вечерние молитвы, засыпала и опять за них принималась. Ты меня поймешь! Я благодарю Господа, что Он дал мне, если я и нанесла давно большое горе Наташе, прожить с нею эти последние 4 года, заботиться о ней и похоронить ее, что сделать, как следует, мне помогли добрые друзья: кто в долг дал, кто пожертвовал, а главное, сняли с меня все хлопоты и заботы и мне было прямо умилительно, когда я села на дроги возле ее гроба и поехали па кладбище. Так надо было, так должна была кончиться история нашей жизни.

 

Кончина Елены Александровны

Елена Александровна прожила еще более пяти лет после этого, и кончина ее произошла при драматических обстоятельствах. Похоронив Наталью Афанасьевну и чувствуя, что ходить давать уроки ей уже не по силам, она в 1934-м году поселилась у одной многодетной молодой пары, где помогала смотреть за детьми. Это было около Вышнего Волочка. Дед этих детей жил в Москве и был катакомбным священником. Одно время жена обиделась на мужа и покинула семью, бросив детей на попечение Елены Александровны, которая старалась всячески примирить мужа и жену. Елена Александровна, наконец, достигла своей цели, помирила их. Но, увы! Наступило время ежовщины, и семья эта с чудными, религиозными четырьмя детками оказалась разгромленной. Что с ними сталось — неизвестно! Последнее письмо Елены Александровны, полученное ее племянницей, было датировано октябрем 1937-го года. Оказалось, что воспитанницы ее покойного брата, основавшие гимназию в г. Ирпени возле Киева, звали ее к себе. Но, как они написали позднее, Елена Александровна для них совершенно неожиданно оказалась на Кольском полуострове в г. Коле, куда она добровольно поехала, чтобы сопровождать туда графиню Ольгу Комаровскую.

— Тетиленина жертва, — пишет Надя 3., — не была утешительна для Комаровской и доставила ей много трудностей. Тетя Лена болела 2 недели, упала в сенях. Думали — сломаны ребра, но оказалось — ребра целы. Но у тети был жар и бред. Бредила, что едет на пароходе в Иерусалим с Императрицей. И, к счастью, разговор с нею вела по-французски. Умерла 10 апреля 1938 г. тихо, хорошо. Ей было около 83-х лет.

Итак, кончилась жизнь большого церковно-исторического человека, ушедшего с лица земли видимой и временной, жизнь, протекавшая на фоне угасания славной, неповторимой Святой Руси, под воздействием насилия еще более лютого, чем татарское иго — богоборческого, сатанинского ига воинствующего коммунизма, грядущее явление которого так ясно провидел и открыто запечатлел в своих писаниях обладатель проникновенного, трезвого и твердого духа — Сергей Александрович Нилус.

Примечания:

[1] См.: Прот. Михаил Польский. Новые мученики Российские. Джорданвилль, 1957. Т. 2 С. 169-170.

[2] В следующем году письмо стоило 20 миллионов.


Здесь читайте:

Нилус Сергей Александрович (1862-1929), русский мыслитель.

Презентация на выставке-ярмарке «Книги России» новой книги А.Н. Стрижева «Сергей Нилус: Тайные маршруты».

Правые организации в России. Начало XX века.

Черносотенцы в лицах (биографический указатель).

Черносотенные издания:

«Паук», сатирический журнал, издававшийся художником Л. Т. Злотниковым. 1911 г.

«Плювиум», еженедельный право-монархический сатирико-юмористический иллюстрированный журнал, выходил в С.-Петербурге в 1906-1908 гг.

«Прямой путь», журнал политический, экономический и литературный, издавался Главной Палатой Русского Народного Союза им. Михаила Архангела (РНСМА), орган РНСМА. 1909-1912 гг.

«Русское Знамя», ежедневная газета, орган Союза Русского Народа.

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Rambler's Top100 Rambler's Top100

Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС