Н.С. Новиков - Молитва Мусоргского
       > НА ГЛАВНУЮ > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Н >

ссылка на XPOHOC

Н.С. Новиков - Молитва Мусоргского

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ
1937-й и другие годы

Н.С. Новиков

Молитва Мусоргского

Поиски и находки

Памятник Мусоргскому в Великих Луках.
Фото Владимира Павлова
.

Поиски клада

Наступил момент, когда моя работа по сбору материалов зашла в тупик. Чем внимательнее перечитывал биографическую литературу и дотошнее расспрашивал старожилов, тем больше появлялось загадок и противоречий. И теперь понятнее стали слова Александра Блока, кропотливо собиравшего сведения о жизни великого поэта, автора «Демона»: «Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская, остается провидеть... Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра. Лермонтовский клад стоит трудов».

А где и как было искать клад Мусоргского? Об этом я не раз пытался заговорить с работниками музея, его директором Ермаковой. Татьяна Семеновна вела себя странно: или таинственно улыбалась, или переводила разговор на другое. Казалось, она скрывает от меня тайну потому, что, занимаясь розысками самодеятельно, я как бы

63

подрывал авторитет штатных работников. Теперь же я благодарю судьбу – ревность музейщиков лишь подзадорила на самостоятельные поиски, тем более что они и сами не знали никакой тайны.

Каждый год во время отпуска я заглядывал в архивы Москвы, Ленинграда, Ярославля, но ничего существенного не обнаруживал. Это и понятно – наскоком открытий не сделаешь, кроме желания необходимы еще упорство и немалое время.

В Великих Луках, родном моем городе, есть филиал областного архива. Расположен он буквально под боком, в сотне шагов от дома. Однако останавливало предупреждение маститых биографов Мусоргского: «Обращение в хранилища Пскова и Великих Лук... не дало результатов».

А может быть, заезжие исследователи искали не слишком усердно?

Директор Великолукского архива Константин Иванович Карпов тоже считал, что надо более внимательно пересмотреть старинные документы – копнуть глубже.

В октябре 1982 года я пошел на улицу Лизы Чайкиной, где стоит самый красивый в нашем городе дом с белыми колоннами. Константин Иванович провел по залам хранилища, от пола до потолка заставленным стеллажами с кипами документов. Для ориентации в этом бумажном море имелся список фондов в нескольких томах. Я выбрал наугад какое-то старинное дело из Торопецкого уезда. Принесли связку бумаг, довольно объемистую. Просидел часа два и не разобрал ни слова – почерк был мудреный, с завитушками, со старинным написанием. «Нет, эта работа не для меня» с огорчением подумал я и собирался уже вежливо покинуть дом. В это время подошел старший методист Анатолий Иванович Сизов и поинтересовался, как идут дела. Я в отчаянии махнул рукой.

– К почеркам привыкнете, надо только взять рукописи более позднего периода, – успокоил Анатолий Иванович. – И зовите нас, не стесняйтесь. А для начала просмотрите 39-й фонд Псковской духовной консистории. Вас какой период интересует?

Я назвал год рождения Мусоргского. Через несколько минут Анатолий Иванович принес огромную связку. На обложке надпись: «Исповедные росписи церквей городов Торопца и Холма и церквей погостов Торопецкого и Холмского уездов». В связке были прошнурованы рукописные тетради отдельно по каждой церкви. Я осторожно переворачивал пожелтевшие листы, пока на 813-й странице не увидел то, что искал, – погост Пошивкино. Не без труда разобрал суть заглавия: «Книга данная из Торопецкого Духовного

 64

Правления погоста Пошивкина Одигитриевския церкви Священнослужителям для вписания в оную приходских всякого звания людей, кто из них сего 1839-го года были у исповеди и Св. Причастия и кто не были и за каким винословием». Перевернул еще несколько страниц и увидел... «сельцо Карево»! И какое же охватило волнение, когда прочитал такие строки: «Помещик коллежский секретарь Петр Алексеев Мусарский» (фамилия была написана именно так) и далее: «Его жена Иулия Ивановна, дети их: Филарет – 3 года, Модест – 10 месяцев». Здесь же поименный перечень дворовых людей, живших на усадьбе, и всех крестьян с их домочадцами – в деревнях, принадлежащих Мусоргским. В эту же «книгу» были записаны и владения ближайших соседей «малолетних помещиков Поджио» и «полковника Петра Челищева», а также подробные сведения о священнослужителях церкви с их семьями, включая тещу, тетку вдовую. Запись была сделана рукой пономаря Василия Федоровича Бабинина «Генваря 12 дня 1840 года».

Эти сведения открывали новую страницу в биографии Мусоргского! И теперь уже каждодневно я старался выкроить хоть часок, чтобы забежать в архив. Решил пересмотреть «Исповедные росписи» за ранний период – до рождения Модеста. Начал спускаться вниз по годам: тридцать восьмой, тридцать седьмой, тридцать шестой, а когда дошел до 1835-го, обнаружилось, что Мусоргские исчезли из Карева. Куда? Переехали на жительство в столицу? Но тогда была бы пометка: «За отлучкою в Санкт-Петербург», которую делали даже при выезде крестьян и дворовых. Отправились путешествовать? Слишком надолго. Удивляло еще и то, что Карево находилось как на острове: сразу за усадьбой – деревни, принадлежащие другим помещикам. Неясно было, где находились владения, которые значились за отцом композитора по родословной, составленной Каратыгиным. Выходит, торжествовал я рано – жизнь так устроена, что после праздника приходят будни с новыми заботами и огорчениями. И все-таки продолжал поиски.

Решил просматривать списки других погостов, а их только в Торопецком уезде более пятидесяти. В тот момент не знал, что именно «Исповедные росписи» откроют многие тайны земли и рода Мусоргских почти за три века. По этим рукописным книгам можно было проследить жизнь каждого жителя погоста от рождения до смерти. А погост являлся на Руси своеобразным административным центром – приходом. В конце каждого года все жители, начиная с семилетнего возраста, должны были побывать на исповеди в церкви. Исключение составляли больные и немощные, кото-

65

рых батюшка исповедовал на дому. В словаре Владимира Ивановича Даля сказано: «Исповедь – таинство покаяния, устное признание грехов своих перед духовником».

Александра Ивановна Прокошенко рассказывала: «С детства перед исповедью всегда волновалась, боялась утаить от батюшки даже мелкие проступки, считала, что боженька все узнает и накажет. Восемьдесят лет прожила, а обмануть, солгать до сих пор не могу...»

Священник каждой церкви, исповедуя своих прихожан, знал их плохие и хорошие стороны, заботы, огорчения, сомнения. Для исследователя «Исповедные росписи» – бесценный документ, в котором указывалось название деревни с поименным перечнем жителей, количество дворов, расстояние до церкви, состояние дороги. Эти документы многое открывали, но связки весом по пуду приходилось носить в читальный зал с третьего этажа. Обычно я делал выписку и тут же просил принести очередной том. Испытывая неловкость от того, что женщинам приходится таскать груз по лестницам, я стал им помогать. Это увидел Константин Иванович и разрешил работать прямо в хранилище. Позже он доверил оставаться в архиве во внеурочное время, и это решение в основном помогло в поисках «клада» Мусоргского. Я научился ориентироваться, где лежит какой том, быстро расшнуровывать связки и в иной день успевал пересмотреть больше сотни, как их называют, единиц хранения. В архиве имелись еще два важных источника информации: «Клировые ведомости» и «Метрические книги».

Метрические записи делались по периодам человеческого бытия: часть первая – «о родившихся», вторая – «о бракосочетавшихся», третья – «о умерших». Перелистывая страницы этих книг, я невольно испытывал грусть: сколько же людей исчезло с земли, кануло в Лету, не оставив даже следов.

Я брал с полки очередной фолиант и уже по почерку узнавал безвестных для истории летописцев: священников, дьячков, пономарей. А ведь именно они писали малую историю сел, деревень, хуторов, из которой складывалась большая история России. У одних почерк был корявый, у других – небрежный, третьи пропускали буквы... Встречались и образцовые, где каллиграфически усердно выведен каждый знак. Иные записи выцвели – наверное, чернила разводились пожиже, другие были так отчетливы, словно написаны час назад. Кое-где на листах сохранились капельки воска, жирные отпечатки пальцев, пушинки от гусиного пера. А один раз между страницами оказался парашютик одуванчика... Двести лет назад

 66

залетел он в окно церкви, когда, склонясь над столом, регистратор скрипел пером! С тех пор эту книгу никто не открывал. От рукописей до сих пор пахло ладаном – такой вековой устойчивостью обладала тлевшая когда-то в кадиле благовонная смола.

Чтение рукописей поначалу давалось нелегко – из десяти букв я едва угадывал одну-две. Постепенно осваивая старинное правописание, стал разбирать смысл, и новое занятие все больше захватывало меня. А однажды наступил счастливый день, когда приоткрылся «клад»: в огромном фолианте «Метрической книги» погоста Пошивкино за 1839 год я обнаружил подлинную запись о рождении Модеста Мусоргского. Прежде во всей мировой литературе фигурировала лишь копия. Почти полтора века таилась запись в Великих Луках. Детальное знакомство с новым документом позволило выявить восемь неточностей, которые повторялись во всех публикациях.

В копии о рождении Модеста были еще две загадки, которые никто не объяснял. Непонятно было, почему таинство крещения совершал священник Рождества-Богородицкой церкви, ведь в Пошивкине – Одигитриевская? И почему крестный Модеста – Иван Иванович Чириков – назван жителем «сельца Богородицина», а не Наумова, где, как известно, жили Чириковы?

Ответы на эти и другие вопросы нашлись в документах архива, и об этом будет сказано позже. Удалось обнаружить уникальные записи о венчании деда и бабки, а также родителей композитора, сведения о старших братьях, которые умерли в младенчестве. Клад обернулся истинным сокровищем.

В «Метрической книге» за 1762 год, знакомясь с ранее неизвестным мне погостом Золовье, обнаружил такие строки: «Ротмистр Григорий Григорьев сын Мусерского села Полутина». А суть записи в том, что прадед композитора жил в селе Полутине. Стал пересматривать «Исповедные росписи» за все годы и обнаружил, куда исчезли из Карева родители композитора. Оказалось, Полутино испокон веков было главным родовым имением Мусоргских. Вспомнились слова Татьяны Григорьевны Сергеевой, урожденной Бардиной, о том, что Мусоргские всегда жили в Полутине. А ведь сомневался тогда в их правдивости! Но эта находка в архиве проти-воречила утверждениям биографов, и, конечно же, работники музея скептически отнеслись к открытию «новых земель». А меня не покидало страстное желание скорее увидеть древнюю родовую землю Мусоргских. И опять же возникли препятствия: в Куньин-ском районе, где находилось Карево, Полутина не было. Не оказа-

67

лось его в Великолукском и Торопецком районах. Конечно, многие деревни исчезли в послереволюционные годы, а особенно в последние. Но ведь должны остаться следы?

С помощью Константина Ивановича Карпова выяснил, что какое-то Полутино входит в Западнодвинский район соседней Калининской области. Позвонил в райисполком, и там подтвердили – Полутино есть, только о Мусоргских они ничего не слышали. Я умолил работников райисполкома порасспрашивать старожилов. Просьба была частная, и я мало надеялся на успех. Но буквально через три дня раздался телефонный звонок. Секретарь райисполкома Любовь Игнатьевна Акулова, разделяя мои чувства, радостно сообщила: «В районном архиве обнаружены документы, где упоминается Модест Мусоргский. Есть и старожилы, дальние родственники композитора, и у них есть мебель из усадьбы».

С нетерпением ждал я момента, когда смогу выкроить время для поездки. В один из сентябрьских дней с моим постоянным попутчиком художником Петром Дудко мы отправились в Западную Двину.

В райисполкоме нас встретили приветливо и сразу же показали пухлую папку с документами. Оказалось, что здесь сохранились уникальные планы размежевания земель и межевые акты на владение Полутином дедом, отцом и братьями, как сказано в казенных бумагах: «малолетними Евгением и Модестом Петровыми Мусарскими».

В этот же день мы встретились с пенсионеркой Валентиной Ивановной Ивановой – дальней родственницей Хмелевых, которые состояли в близком родстве с Мусоргскими. Валентина Ивановна рассказала, что ее «бабу Юлю» из имения Хмелевых рисовал знаменитый Илья Репин, который, как известно, был близким и верным другом Мусоргского. Этот портрет, сделанный карандашом, хранился в семье Ивановых, а сейчас находится в городе Ржеве.

В квартире у Валентины Ивановны увидели мы старинные кресла, на которых, как она сказала, «сидел и Модест Петрович, и его родители». Об этих креслах позже мы рассказали в музее, и они теперь находятся в его экспозиции.

Из Западной Двины на автобусе мы поехали в поселок Старую Торопу, который находится рядом с Полутином. Там нас, благодаря хлопотам райисполкомовцев, уже ждал председатель поселкового Совета Николай Иванович Шмидт. На его стареньком «Москвиче» мы и добрались до Полутина.

68

Деревня эта сохранилась и по нынешним временам – большая. Серые избы в два ряда тянулись к реке Торопе. У самого берега – остатки фундамента барского дома и несколько деревьев старого парка. Старожилов в Полутине почти не осталось. Петр Иванович Агу, латыш, рассказал, что на усадьбе стоял большой двухэтажный дом с колоннами, до революции в нем жил управляющий Карл Иванович Озолин. В тридцатые годы дом разобрали и перевезли в Старую Торопу, часть парка тогда же вырубили на дрова.

Мы решили побывать там, где стояла родовая церковь Мусоргских. Посыпал мокрый снег, и дорога стала не только не проезжей, но и труднопроходимой. Оставив машину, пошли пешком. Впрочем, слово «пошли» здесь не подходило. Мои попутчики были в резиновых сапогах, а я – в ботинках, и там, где разливались огромные лужи, приходилось садиться Петру «на коркушки». Художник терпеливо шлепал по грязи, каждый раз рискуя уронить «седока».

С интересом мы оглядывали землю Мусоргских. От Полутина речка плавными изгибами омывала холмы, по которым были разбросаны деревеньки в два-три дома. Наш провожатый, знавший в этой округе все и всех, называл деревни, а я для верности заглядывал в блокнот – все это были владения, некогда принадлежавшие Мусоргским.

Погода портилась: от дальнего леса двигалась темно-синяя, почти черная туча. Когда она нависла над нами, обрушилась лавина дождя с градом. Идти стало еще труднее, ноги разъезжались на высоких гребнях, нарезанных тракторами. Невольно вспомнились записи в «Исповедных...», сделанные два века назад: «Препятствий к проезду в церковь нет». По воспоминаниям старожилов, крестьяне содержали свои дороги в порядке.

Наконец мы добрались до Золовья. Здесь речка опять приблизилась к самой деревеньке. Из ближнего дома, завидев Николая Ивановича, вышли хозяева, приветливо поздоровались. Молодой мужчина, механизатор здешнего колхоза, повел нас на место, где раньше стояла церковь. Все поросло бурьяном, но в одном месте кто-то расчистил слой земли, и мы увидели плиточный пол храма. Это было чудо – среди травы сияли разноцветной радугой керамические плитки, уложенные как паркет. Такого пола в сельских храмах видеть не приходилось. А ведь строили церковь местные мастера, по заказу деда композитора, как я уже знал по документам. Из соседней избушки вышла пожилая женщина. Шмидт познакомил нас. Колхозница-пенсионерка Ольга Алексеевна Коношенкова рассказала, что знала от своих предков:

69

– Церковь называлась Успенья божьей матери. Я ее хорошо помню: высокая, крыша коричневая, купола ясные, двери кованые железные. На звоннице колокол большой, такой, как был в Торопецком соборе. В праздники как ударит, так гул на десятки верст, аж мурашки по телу. Звонарем Сашка Троицкий был. А кладбище и церковь охранял бобыль по прозвищу Прозука. Ограда кругом каменная под крышей из жести. Ворота большие и часовня каменная. Гробы там стояли дубовые и лампада всегда горела. Я помню, когда служба шла, батюшка всегда Мусоргским за упокой пел. Церковь начали ломать в тридцатом году. Помню, когда колокол сбрасывали, бабы и даже мужики плакали. А иконы вон там на берегу жгли. Два или три образа спрятали на чердаке Наташка и Ольга Туркины. Не знаю, может, эти иконы и сейчас целы, но Туркины теперь тут не живут...

Потом в архиве я еще раз пересмотрел документы и нашел предков Ольги Алексеевны, которые числились за Мусоргскими. Совпали и все сведения о церкви, и я еще раз убедился в правдивости крестьян – устных летописцев родины Мусоргского.

В архив тянуло как на желанное свидание, и почти каждый день я находил что-то новое. Пользовался теперь пятью основными документами: «Исповедными росписями», «Клировыми ведомостями», «Метрическими книгами», «Ревизскими сказками» и «Уставными грамотами», которые составляли владельцы усадеб, в том числе и Мусоргские. Интересно было видеть автографы деда и прадеда композитора. Часто получалось по пословице: «Чем дальше в лес, тем больше дров» – новые факты требовали объяснения, осмысливания, обширных знаний того периода жизни. Несколько раз пытался завести разговор об этом в музее, но после находок в архиве взаимоотношения еще больше обострились.

Однажды, когда я зашел в архив, Анатолий Иванович Сизов предупредил:

– А у нас гостья из Пскова, тоже Мусоргским интересуется.

В читальном зале он представил меня сотруднице архитектурно-реставрационной мастерской Ирине Борисовне Голубевой. Занималась она исследованиями для воссоздания архитектурно-исторической среды будущего музея-заповедника М. П. Мусоргского. С первых же минут беседы покорило ее отношение к композитору, глубокое и тонкое понимание его жизни и искреннее желание поделиться всем, что она уже знала. Ирина Борисовна была родом из Ленинграда, в Псков приехала с мужем по направлению и имела две профессии – архитектора и искусствоведа. Она располагала теми знаниями, которых так мне не хватало. Я рассказал о всех своих

70

находках. Началось наше творческое содружество, завязалась переписка.

Ирина Борисовна часто ездила в Ленинград и в историческом архиве обнаружила много интересных сведений, которые пропустили биографы Мусоргского. С найденных документов она переписывала копии и высылала мне – иной раз до двух десятков страниц.

Голубева работала под руководством опытного архитектора Веры Алексеевны Лебедевой – автора проекта реставрации Наумова. Эта группа занималась сбором материалов для подлинного возрождения Карева и Пошивкина, для воссоздания архитектурно-исторической среды, оказавшей большое влияние на формирование личности Мусоргского.

«Есть новость, и радостная – из Москвы архив древних актов прислал ответ на наш запрос: 11 межевых планов владений Мусоргских в конце XVIII века. Среди них Карево!!! Теперь-то наши ребята не будут копать каревский холм вслепую. Можно найти подлинное место для восстановления всех построек», – сообщала Голубева.

Ирина Борисовна много работала и в Великолукском архиве. В каждый приезд она обнаруживала что-то новое и очень важное – особенно для моей работы. Среди этих находок два уникальных дневника. В одном священник погоста Пошивкино Иоанн Беллавин на двадцати страницах подробно описывает жизнь и нравы прихожан, их обряды, историю сел, рек, озер... Второй дневник вела тетушка Мусоргского, и в нем – подробная жизнь наумовского дома, где сейчас расположился музей.

– Какая широкая, связная панорама жизни за полтораста лет раскрывается на основе документов, – говорила Ирина Борисовна. – Помимо связи с семьями Мусоргских и Чириковых как показательна история края и в то же время как индивидуальна. Как реально, драматически раскрывается детство Мусоргского, какое скорбное, созвучное его музыке и в то же время обыденное течение жизни можно рассмотреть в этих документах – в том, что стоит за ними...

Все новые материалы о находках я посылал в районную газету «Пламя», которая выходит на родине композитора. В конце каждой публикации по моей просьбе помещали такие строки: «Просим сообщить любые сведения, связанные с именем Мусоргского, дополнить, уточнить, подсказать новые адреса...».

Отзывались чаще всего старожилы. Иногда они писали печатными буквами из-за малой грамотности, но сведения сообщали очень ценные.

71

 «Я, Иванов Александр Григорьевич, родился в 1910 году в деревне Подколодье Жижицкого сельсовета. Наша деревня находилась в трех километрах от Карева, где родился Модест Петрович. Из рассказов стариков известно, что около деревни Равонь была лесная сосновая дача, которая называлась «Мусоргская». По словам стариков, ее передали крестьянам Мусоргские. Кроме того, как выезжаешь из Карева по направлению Жижицы, по левой руке есть гора под названием «Федюшина», которая принадлежала отцу Модеста Петровича, и на этой горе жили три брата Горшковы: Игнат, Александр, Денис. Моя родная тетушка Аксинья была замужем за Игнатом, и она рассказывала, что эту гору отец Модеста Петровича передал крепостному Горшкову... Мой родной дядюшка Иван Филиппович рассказывал, что у него была плохая лошадь, и, когда ее съели волки, он пошел к барину и пожаловался. Тот выслушал и велел приказчику дать денег на покупку лошади...».

Каждое такое письмо пересылал мне из Куньи редактор газеты Валентин Алексеевич Истомин. В каждодневной текучке он находил время и место в газете для публикаций больших очерков о нашем великом земляке.

Появился у меня еще один единомышленник и собеседник. Когда в газете «Советская Россия» опубликовали мой очерк, в Великолукский архив пришло письмо из Риги.

«В статье «Земля Мусоргского» Вы обнародовали несколько первостепенных открытий, касающихся происхождения композитора, его родни, обстоятельств, в которых он провел детство. Мой обостренный интерес к этой теме объясняется просто: я пишу книгу о Мусоргском. Книги такого рода о Ван-Гоге, о Моцарте, о Бетховене изданы по-русски в изобилии, а вот о наших великих музыкантах их нет и не было никогда. От чисто беллетристических вещей мою работу отличает большая документальность, обилие прямых цитат из документов и писем, дневников и воспоминаний современников. К Вам я с великой просьбой: не знаю двух-трех чрезвычайно важных для моей работы дат. Я обращался с этими вопросами в музей в Наумове, но ответа не получил... Когда на родине Мусоргского заходил в музей и разговаривал с директором, был встречен не слишком любезно...»

Я ответил Роальду Григорьевичу Добровенскому. Завязалась интересная переписка, полезная для нас обоих.

В очередном письме Роальд Григорьевич предложил необычную в наши дни помощь: «Скоро получу деньги за книгу о Бородине, как бы с неба упавшие, и я бы с удовольствием оторвал Вас месяца на два-три от службы, чтобы съездили в архивы и спокойно

 

72

поработали. Не ради себя – моя книга о Мусоргском закончена, а ради нашего общего дела. Не обижайтесь, я не изображаю из себя буржуя или мецената – живу, как и все, от получки до получки. Но Вы делаете кропотливую работу, которую должны выполнять целые учреждения. Ведь вот Пушкиным у нас сотни ученых занимаются, небось про каждую пуговицу на сюртуке, и не только на сюртуке, диссертация написана. Не спорю, дело нужное и великое, но ведь и Мусоргский гений, и тоже свой, русский, и тоже масштаба всемирного, всечеловеческого».

По достоинству оценив это предложение, я, конечно, не мог им воспользоваться, такие «каникулы» на работе не дают, да и находки в неизвестных чужих архивах случаются не так часто. А наградой за нашу заочную дружбу стала книга Роальда Добровенского о Мусоргском «Рыцарь бедный», – на мой взгляд, лучшая из тех, что написаны о нашем гениальном земляке.

Переписка, обмен мнениями с единомышленниками укрепляли дух, помогали в поисках. Но однажды, после публикации очерка в газете, меня упрекнули за фразу «состоял в должности коллежского секретаря». Оказалось, что коллежский секретарь – не должность, а чин. Должности же назывались по-иному: столоначальник, помощник столоначальника... Мне было досадно, что, употребив неточно лишь одно слово, исказил правду эпохи. Не утешало и то, что ошибся по незнанию не я один, а и те, кто готовил материал к печати. Отсюда напрашивался вывод – необходим «консультант по старине».

Я пробовал обращаться в публичную библиотеку, но там узкая специализация – каждый занимается чем-то одним. А в это время в «Лениздате» только что вышла небольшая книжка «Город моего детства» о дореволюционных Великих Луках. Как и многие мои земляки, я прочел ее с большим интересом и заново открыл историю родного города. Особенно привлекли меня убедительность, достоверность и богатая эрудиция по многим сторонам прошлой жизни. Автор книги Андрей Павлович Лопырев родился в Петербурге и еще до революции переехал с родителями в Великие Луки. Учился здесь в реальном училище, позже, закончив в Москве институт, до пенсии работал в Ленинграде. Я узнал адрес Лопырева и написал о своих поисках и находках, о сомнениях и вопросах. Андрей Павлович сразу откликнулся и в первом же письме обстоятельно рассказал о чинах и должностях, о системе образования в России, начиная с екатерининских времен. Сообщил он, что в Псковском архиве в фонде «Ф-8» хранятся аттестаты и свидетельства учащихся гимназии, и это было очень кстати, так как я разыскивал

73

сведения о том, где учился отец композитора. В ответ на мою просьбу стать постоянным консультантом Андрей Павлович написал: «По образованию я инженер-радист, по практике работы – конструктор авиационных приборов, а по тайной склонности – историк. Рецензий я никогда не писал и могу высказать только свое мнение».

Я стал отправлять Лопыреву все новые главки, а позже послал и всю рукопись. Андрей Павлович выполнил огромную работу и совершенно бескорыстно. Он писал мне: «Судьба вручила Вам ответственную тему, Вы делаете огромной важности дело, собираете по крупицам псковский период жизни великого музыканта, и ни у кого другого не хватит одержимости годами сидеть в Великолукском архиве, листать там пожелтевшие страницы давно забытых документов, разбирать старинные почерка полуграмотных псаломщиков».

В последующих главах я неоднократно буду ссылаться на мнение А. П. Лопырева.

74

Н.С. Новиков. Молитва Мусоргского.  Поиски и находки. Издание второе, дополненное. Великие Луки. 2009.


Далее читайте:

Мусоргский Модест Петрович (1839-1881), композитор.

 

 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ



ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС