Владимир Садовников

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Записки шестидесятника

От мордовских лагерей до расстрела белого дома

Воспоминания. Часть 2. Дубравлаг 1961-1966

ПЕРВЫЙ

К лету 1962г. руководство ДУБРАВЛАГа решило развести личный состав 17-ого по другим мордовским лаготделениям. Вероятно, концентрация большого количества политически активной молодёжи в одной зоне властям показалась нежелательным для своих «перевоспитательных» целей и они решили навсегда покончить с этой плохо управляемой вольницей. 17-ый навсегда остался в моей памяти как своего рода «золотой век» в моём лагерном сроке, ибо все последующие зоны были последовательно более худшими по условиям внутреннего режима и жизни.

Я с группой заключённых был этапирован на лаготделение №7/1, называемый в лагерном просторечье просто «первым», который в своём подавляющем большинстве состоял из верующих различных конфессий, посаженных за исповедание своей веры. Этот лагерь был хорошей практической иллюстрацией к декларируемой советской конституцией статье о свободе совести. По размерам он был сравнительно небольшой и общее количество заключённых на первом было приблизительно таким же как и на 17-ом. Первое, что бросилось мне в глаза в этой религиозной зоне, было странное поведение заключённых в столовой. Прежде чем приступить к еде некоторые зеки стоя крестились, а другие просто молча стояли, как бы читая про себя молитву. Видеть это мне и прибывшим со мною с 17-ого нескольким десяткам этапированных было непривычно и чудно. Но скоро мы привыкли. Другой характерной чертой 1-ого, также меня удивившей, была любовь многих верующих зеков (в основном, сектантов протестантского толка) к вечерним прогулкам по главной и единственной тополиной аллее зоны. Основным занятием прогуливающихся, - как правило, вдвоём или втроём, - была беседа или диспут на какую-нибудь религиозную тематику. Гуляя по этой аллее, можно было слышать от проходящих мимо верующих, то с одной стороны, то с другой, устные ссылки на различные библейские тексты, причём эрудированные сектанты всегда цитировали эти тексты наизусть! Местные зеки называли эту тенистую и уютную аллею «аллеей монахинь», так как существовало лагерное предание, что заложили её арестованные в тридцатых годах православные монахини, которых потом расстреляли.

Большую часть верующих 1-ого - около двух третей - составляли «свидетели Иеговы», секта, о которой я впервые узнал только находясь под следствием в хабаровской тюрьме, но которую в тот период общего хрущёвского религиозного гонения власти подвергали особым репрессиям. Остальные верующие зеки принадлежали к баптистам, пятидесятникам и другим сектантам. Имелась небольшая группа православных, скорее всего, принадлежавших к старообрядцам и истинно-православной церкви. Вид этих православных был очень колоритен. Ещё крепкие старики с окладистыми седыми бородами они степенно расхаживали по зоне в рубашках на выпуск, подвязанные какими-то самодельными тесёмками, и в кирзовых сапогах. От них так и веяло допетровской Русью! Эти православные деды умудрялись делать из хлеба самодельный квас очень приятный на вкус. Через одного своего нового приятеля Бориса Лупандина я познакомился с одним из этих православных. К сожалению, я не запомнил его имени, но несмотря на рыжего цвета традиционную бороду он был, вероятно, ещё сравнительно молодым человеком лет 30-35. Мы несколько раз приходили к нему побеседовать на различные темы и многое из этих бесед, не столько по содержанию, сколько по благожелательности тона, мне запало в душу. Он, хорошо зная о моих крайних взглядах, не спорил со мною насчёт того, «есть ли Бог или нет», не наставлял и не переубеждал, но в его спокойных и немудрёных словах чувствовалась какая-то скрытая сила и какая-то неведомая мне правота... Особенно запомнилась его твёрдая уверенность в неизбежном и бесславном конце коммунизма в России, который был попущен Богом за наши грехи. Он как будто бы соглашался со мною в том, что конец этот скорее всего будет насильственный, ибо то, что пришло путём насилия и беззакония и уйти должно таким же путём. Беседуя с нами, рыжебородый православный не говорил нам неких высоких богословских истин, но от этих тихих бесед моя тщетная вера в мировой пожар как-то незаметно ослабевала.

Между прочим, на первом в тот период находился знаменитый иерарх униатской церкви епископ Иосиф Слипый. Несколько раз я видел его прогуливающимся по лагерной территории. Это был солидный, пожилой мужчина с небольшой аккуратной бородой, который при ходьбе опирался на самодельную палочку. Вскоре, примерно через год, его по просьбе Ватикана отпустят на Запад. В лагере говорили, что епископ Слипый является очень образованным человеком и хорошо знает несколько европейских языков.

На 1-ом мне случилось довольно близко столкнуться со «свидетелями Иегова». Эта малоизвестная на воле секта в зоне явно доминировала не только своей численностью, но и своей проповеднической активностью. Специальные проповедники иеговисты очень энергично проводили собеседования со всеми новичками (особенно с молодёжью), прибывавшими в зону, для того, чтобы пополнить свои ряды новыми членами. Эта проповедническая активность и сами методы устной пропаганды весьма походили на обычную политическую агитацию, характерную для пропагандистов чисто светских партий.

Но самым удивительным для меня было то, что многие постулаты иеговистского учения сильно напоминали идеологические постулаты какой-нибудь крайне левой радикально-утопической доктрины. Мне, как анархисту, импонировали некоторые идеи иеговистов, а общий эсхатологический дух их учения был всё ещё близок моим тогдашним настроениям. Очевидно, иеговисты учуяли это и быстро познакомили меня с одним из своих пропагандистов, явно специально приставленным ко мне. Этот пропагандист был моим сверстником, худощавым парнем с серьёзным и сосредоточенным лицом. Он также как и я был москвичом и рабочим, осуждённым за участие в деятельности крупной иеговистской организации, конспиративно существовавшей одно время на московском метрополитене.

В беседах со мною он пытался употребить всё своё красноречие для моего обращения в свою веру. Несмотря на то, что со многими идеями иеговизма я был почти солидарен, но что-то отталкивало меня от этой секты. Это что-то, вероятно, состояло в том, что дух сектантской узости и какой-то космополитической безликости был мне крайне неприятен. Надо заметить, что хотя приставленный пропагандист был русским, большинство членов этой секты, - называвших иногда себя «гражданами Нового Мира», - принадлежало к малограмотным представителям различных окраинных народов: молдаван, осетин, украинцев и т.д. В идейном плане идеология иеговистов была весьма близка идеологии революционного мирового пожара. Они исключительно резко относились ко всякой земной государственности, считая всякую политическую организацию общества чисто дьявольским делом, непримиримо отрицательно относились к советскому коммунизму. Очень много «свидетелей Иеговы» в то время были брошены в лагеря и тюрьмы именно за отказ от военной службы и от участия в голосовании.

Обосновывая свои идейно-религиозные постулаты, иеговисты очень любили ссылаться на мнимые или подлинные достижения науки и техники. Согласно их учению воля Иеговы и объективное развитие внешнего мира взаимосвязаны таким образом, что посредством рационального «штудирования» и анализа этого развития возможно познание этой сокровенной (от профанов) воли... Разумеется, иеговисты считали себя богоизбранными знатоками исторического промысла Божия и многие факты современной жизни любили истолковывать в духе своего радикального эсхатологизма. Особенно любили они порассуждать - и не без остроумия – о громогласно провозглашённой тогда Хрущёвым международной борьбы «за мир во всём мире». Как проповедовал мне один иеговист, эта борьба является прямым и несомненным признаком приближающегося конца света и Армагеддона (т.е. последней битвы Бога с сатаной). При этом он ссылался на слова ап. Павла: «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба.» (1 пос.Фес.5.3.) Однако такой фаталистический рационализм мне был чужд, но желанным оставалось ожидание конца мировой истории с неизбежным огненным крещением мира, в результате которого должны сгореть и исчезнуть все государства и власти мира сего.

Вероучение иеговистов во многих отношениях сильно отличалось от большинства христианских конфессий и сект. Так, например, они отрицали загробную жизнь, что меня, несмотря на весь атеизм, весьма озадачивало. «Ад», оказывается, является в переводе с древнееврейского, всего лишь могилой. Не очень мне нравилась и элитарно-избранническая вера иеговистов в то, что после Армагеддона воскреснут только правоверные «свидетели Иеговы» и только им будет принадлежать грядущее «тысячелетнее царство». Но более всего настораживало в учении иеговистов умаление божественности личности Христа. Когда я узнал от одного знакомого иеговиста, что Христос по их вере является всего лишь пророком, боговдохновенным вождём, но не Богом, я потерял всякий внутренний интерес к этой странной анархо-иудействующей секте.

Само собой разумеется, что иеговисты отрицали все христианские символы (иконы, посты, обряды) и особенно самый главный символ - Крест Господень. Логика этого отрицания была вполне последовательной. Раз Христос, по их мнению, не является Богом, то крест может иметь только одно значение: быть орудием жестокой казни. А поклонение орудию казни - абсурд и суеверие. Такая богоотступническая логика иеговистов закономерно приводила к полному умалению и отрицанию всех новозаветных ценностей до такой степени, что эту секту вряд ли можно считать христианской. Дух исключительности и самозваного избранничества был у иеговистов лишь слегка помазан религиозностью, по сути же своей это была секта, озабоченная скорее каким-то мистическим успехом на земле, нежели в вечном и потустороннем мире. Наиболее часто они любили цитировать, при этом превратно истолковывая, пророческие места из Апокалипсиса о тысячелетнем Царстве и о Последнем Суде, на котором иеговисты будут судить всё остальное человечество. Внешне иеговисты были трудолюбивы, дружны и хорошо организованы. К ним систематически с воли поступала сектантско - «партийная» литература и даже главный из заграничный бруклинский орган «Башня стражи». Вместе с пищей духовной регулярно приходила материальная помощь, в основном в виде продуктовых посылок, бандеролей и т.д. В результате хорошо отлаженной взаимопомощи иеговисты по лагерным меркам жили хорошо, но другие зеки, прежде всего из русских бытовиков, из недолюбливали. Однажды мне довелось наблюдать как иеговисты проводили одно из своих сектантских собраний. Собрание проводилось прямо в помещении барачной секции, а в виду того что иеговисты мне доверяли, то моё присутствие их не смущало. К тому же отлично налаженная служба информации позволяла организаторам собрания заведомо знать обо всех передвижениях надзирателей по территории зоны и в случае какой-либо возникшей опасности собрание быстро рассыпалось. Такие собрания назывались по иностранному «штудиями» и напоминали они не религиозное общение верующих, но рутинную политучёбу местной парторганизации. У каждой штудии была своя тема, например, «приближающийся конец мира в свете последних научных открытий». Участники собрания должны были заранее как следует изучить специальную литературу по рекомендации своего инструктора-наставника. После вступительной речи и некоторых теоретических разъяснений ведущий собрания проводил форменный опрос по проверке знаний пройденного материала: «Петров, расскажите о таком-то вопросе, Сидоров, дополните Петрова» и т.д. в подобном духе. После окончания этой партучёбы все её участники по знаку руководителя встали и с должным пафосом, дружно и слаженно, пропели какую-то свою «партийную» песню, по общему стилю очень напоминающую: «Смело товарищи в ногу, духом окрепнем в борьбе». По окончании оного песнопения все присутствовавшие сектанты спокойно, дисциплинированно и весьма быстро разошлись кто куда, дабы приступить к «штудированию» следующей темы... Сие зрелище произвело на меня неизгладимое впечатление и последние остатки какой-либо симпатии к «свидетелям Иеговы» пропали начисто.

Помимо рыжебородого православного на первом мне запомнился ещё один православный. Крепкий старик, вероятно, старообрядец, он был соседом по койке и очень переживал за мои дружеские отношения с иеговистами. «Ну что ты слушаешь этих баламутов» - что-то примерно в подобном роде не раз с укором говорил он мне. Каких-то больших разговоров он со мною не вёл, так как был простым и твёрдо верующим человеком, явно не искусным в разных словопрениях. Но его очень печалило то, что я будучи молодым человеком даже перед сном никогда не крещусь и не читаю «Отче наш». Однажды, после какого-то собеседования с иеговистами, он остановил меня и назидательно стал учить истинной вере. Я молча, - больше из уважения, - прослушал его бесхитростное поучение, которое, коротко говоря, было основано на простодушном повествовании о каноничности православной Веры наших предков, о многочисленных чудесах, творимых святыми угодниками и чудесных знамениях. Всё это показалось мне чем-то совершенно сказочным, но что-то в глубине души говорило, что если и есть истинная вера, то она здесь, а не там...

Конечно, это краткое общение с православными верующими было малым эпизодом в моей лагерной жизни, но почему-то, когда я стал тянуться к православию, я с благодарностью вспоминал этих простых верующих людей и сожалел, что не запомнил их имена.

Ввиду того, что на первом политически активной молодёжи было сравнительно мало, то какой-то примечательной идейной жизни не наблюдалось. Правда, в зоне имелась неплохая библиотека, в которой работал отличный переплётчик, и у меня даже иногда возникала мысль, что было бы неплохо освоить эту благородную профессию. Из этой библиотеки я однажды взял почитать «Историю моего современника» В.Г. Короленко. Этот мемуарно-идейный дневник предреволюционной эпохи мне очень понравился. Пожалуй, это наилучшее произведение Короленко, дающее такую жизненно правдивую картину (написанную как бы изнутри непосредственным участником) вызревания и становления революционно-народнической интеллигенции, которую не может дать никакое чисто историческое исследование.

Другая книга, прочитанная мною (скорее перечитанная) из этой библиотеки, также произвела на меня большое впечатление. Это было старинное и сильно истрёпанное (но аккуратно реставрированное в переплётной мастерской) издание «Фауста» Гёте в любимом мною переводе Холодковского. История жаждущего познания запретных и магических истин одиночки - «диссидента», пытавшегося при содействии сил зла сотворить добро (закономерно закончившееся трагической неудачей), всегда волновала и притягивала к себе в молодые года. Может быть, судьба Фауста является поучительной литературной притчей, для всякого пытливого и мыслящего человека Нового времени, надеющегося только на свои собственные силы...

Одно время в рабочей зоне первого мне случилось несколько раз побеседовать с высокообразованным востоковедом (большим специалистом по истории Вьетнама) Маратом Чешковым, бывшим одним из подельников группы Краснопевцева. От Марата я услышал интересные рассказы об «азиатском способе производства» и древневосточной деспотии как своеобразном прообразе современного тоталитарного государства. Хотя Марат истолковывал исторические процессы в либерально-марксистском духе, но его собственное изучение азиатских государств привело к выводу об уникальной хозяйственной роли в них государственной бюрократии, - в отличие от европейского, классового расслоения общества, - являющейся корпоративным эксплуататором своего населения и соединяющей в своём коллективном лице сразу две власти: политическую и экономическую. Марат считал, что в действительности так называемый «реальный социализм» был всего лишь восточным вариантом «государственного капитализма», при котором отсутствие независимых собственников-капиталистов (как на Западе) подменялось господством одного единственного «совокупного капиталиста» - партийно-государственной номенклатуры.

Подобные идеи были мне близки, так как они почти совпадали с воззрениями Бакунина, который видел в государственной власти (или в любой форме организованного насилия) изначальное и самобытное зло, породившее в процессе исторического развития все остальные разновидности социального неравенства. Это анархическое убеждение в приоритете «меча» над «златом» в иерархии мирового зла странным образом совпадает с библейским преданием о Люцифере, который первым из тварного мира дерзнул восстать против Бога из-за своего гордого властолюбия. Равным образом и грехопадение Адама и Евы было обусловлено не «экономическими причинами», - в Раю они ни в чём не нуждались, - но соблазном гордого самоутверждения («станете как боги»). «Воля к власти» - вот тот главный знак греховной повреждённости мира и самое яркое выражение его основного закона - закона борьбы за существование. Но в то время я ещё не мог домыслить до той простой истины, что никаким внешним и чисто человеческим способом невозможно отменить гибельное действие этого рокового закона...

Другие главы:

Часть 1.

Детство и юность

Армия

Следствие и этап

Часть 2. Дубравлаг 1961-1966

Семнадцатый

Первый

Семерка

Третий

Одиннадцатый

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на 2-х доменах: www.hrono.ru и www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС